– Ты, кстати, в курсе, майор, что тоже едешь в командировку? – сообщил приятную новость генерал Вахмянин. Никита забежал к нему под занавес рабочего дня. – Надеюсь, догадываешься куда.
– Считаете, есть необходимость, Петр Иванович? – удивился Никита. – Полигон «Бархан» – засекреченный объект, там действует строгий пропускной режим. Куда Дворский денется?
– Во-первых, подобные объекты засекречены только от своих честных граждан, – назидательно сказал Вахмянин. – Злоумышленник, если очень надо, туда проникнет. Наши противники научились подделывать документы и становиться частью нашего общества. Это удручающе, но факт. И знаешь, скажу откровенно, судьба Дворского волнует меня по вторую очередь. Нам нужен Старчоус, и Дворский может к нему привести. Нельзя оставлять объект без присмотра, сам понимаешь. Потеряем Дворского – потеряем все. Брать его сейчас – рано. Что ты ему предъявишь – свои предположения? Встреча в «Красной заставе» не аргумент, он может выкрутиться. Остров Возрождения – отнюдь не край света. Он напичкан людьми и подразделениями полигона. В Кантубеке – полторы тысячи населения, полноценная воинская часть. Шастают не только военные, но и гражданские. Не знаешь нашего врага? Он бьет там, где не ждут, и в этом плане остров Возрождения – подходящее место. Это не факт, но есть вероятность, что ударят по нему. Каракалпакия – регион, который мы контролируем далеко не в полной мере. Там разные настроения – исторически. Береговая полоса острова тоже не защищена на сто процентов. Считается, что этого и не требуется – со всех сторон Советский Союз. Ничего не случится – ну и ладно. А вдруг? Кто отвечает за операцию? Не рвешься в отставку? Ладно, шучу, репрессии сейчас не в моде. С пропусками все решим. Можешь взять с собой одного члена группы. Документы сотрудников Ленинградского института биологии будут готовы через пару часов. Сообщи, кого берешь, – его фото найдут в личном деле. С Дворским не общаться, он сейчас шарахается от каждой тени – но держись поблизости. Местные товарищи будут извещены – помогут. Не забывай, что вылет в половине первого ночи с аэродрома Жуковский. Это спецрейс, борт – ЯК‐40. Крупные лайнеры тамошний аэропорт не принимает. Вы с коллегой следуете с пересадкой из Ленинграда. Успехов, майор, надеюсь, Дворского ты не проворонишь, как проворонил всех прочих…
Глава шестая
До Великой Отечественной войны лаборатория по испытанию биохимического оружия находилась у города Осташкова Калининской области – остров Городомля на озере Селигер. С началом войны объект эвакуировали в Киров, затем в Саратов, а в 42-м году – на остров Возрождения в Аральском море. Остров занимал приличную территорию. Море мелело, остров становился крупнее. Специалисты предрекали, что в недалеком будущем Аральское море настолько обмелеет, что южная часть острова сомкнется с сушей, и получится полуостров. Но до этого природного катаклизма оставались еще многие годы. Остров Возрождения со всех сторон охраняли сторожевые катера. Территориально полигон «Бархан» находился на узбекской земле – Муйнакский район Каракалпакской АССР, однако фактически эксплуатацией острова занималась казахская сторона – на севере воды моря омывали берега Кызыл-Ордынской области. На острове располагался самый крупный испытательный полигон – где методом подрыва и распыления тестировалось бактериологическое оружие. Смертельные вещества разрабатывали в НИИ, разбросанных по стране, – на основе чумы, сибирской язвы, сапа, тулерямии, бруцеллеза, кучи других опасных инфекций, – а везли для испытания сюда, на полигон с неформальным названием «Бархан». Если формально – 52-я полевая научно-исследовательская лаборатория. Или войсковая часть 04061. Эксперименты проводились на животных, их привозили в контейнерах, по воздуху и вплавь – лошадей, собак, овец, обезьян, крыс… Хоронили живность здесь же, в огромных могильниках. Смертельные яды впитывались в почву. Власти уверяли, что находиться на острове безопасно, но слабо верилось. Остров Возрождения давно и небеспочвенно прозвали островом смерти. Испытания с вирусами проводились почти непрерывно в течение тридцати лет, многие сотрудники жили здесь годами – с семьями, детьми. То, от чего у нормальных людей волосы встают дыбом, здесь считалось нормой, поездки на полигон называли буднично – «выездами»…
– Действительно, подумаешь, загубишь тысячу-другую собак или лошадок… – бормотала Зинаида и как-то подозрительно сглатывала. – В конце концов, и палачи привыкают к своей работе и не видят в ней ничего необычного… Скажи, Никита Васильевич… кстати, ничего, что я на «ты»?.. То, что ты взял меня в эту замечательную командировку – большая честь или разновидность наказания? Но за что? За то, что я не смогла выстрелить в Лациса? Господи, знать бы заранее, я бы его всего изрешетила…
– Это честь, Зинаида, высокая честь и оказанное доверие, – ухмыльнулся Платов. – Это значит, что из всего коллектива я доверяю только тебе – и ничего другого, что бы ты там ни подумала.
Звучало двусмысленно, Зинаида задумалась. Самолет снижался, закладывало уши, подташнивало. В этом суровом краю даже леденцы в самолетах не раздавали. И смотреть на стюардесс совсем не хотелось. Борт перевозил пару десятков пассажиров. Командированные из разных уголков Советского Союза, сотрудники полигона, возвращающиеся из отпусков или служебных поездок. Дворский сидел в начале салона – по обыкновению хмурый, клевал носом. Несколько часов назад за ним приехал водитель, сунул на заднее сиденье объемистую сумку – супруга постаралась. Был поздний вечер, и у сотрудников возникло ощущение, что из гущи кленов за Дворским наблюдают. Там точно кто-то был, но стеснялся выйти. И снова стояли перед дилеммой. Но обошлось, «Волга» уехала. Пассажиры в «Жигулях» работали не первый день, выждали несколько минут, развернулись и подались в обратную сторону. Парни знали, куда движется объект, нагнали через двадцать минут и без происшествий проводили в аэропорт. Дворский был не один, его сопровождала коллега женского пола. Шли на пионерском расстоянии, каждый нес свой багаж. Видимо, просто коллега. Высокая, статная, с пренебрежительно поджатыми губами и стянутыми волосами на затылке. Первой красавицей она точно не была, и возраст подкрался критический. «Медянская Инга Валерьевна, – сообщили по рации. – Кандидат биологических наук, заведующая опытной лабораторией и почтенная мать семейства. Сыну – 18 лет, дочери – 20». В полете эти двое почти не разговаривали. Инга Валерьевна безотрывно смотрела в иллюминатор. Виды открывались впечатляющие, хотя и не радовали глаз. В сентябре на Аральском море начинались штормы, погода портилась. Серое море бурлило, белели «барашки». Появилась суша – однообразная, безлесная, с редкими кустарниками. Произрастали лишь травы и саксаулы – иногда достигающие размера деревьев, но в большинстве – чахлые, иссушенные зноем кустарники. Трещины в сухой земле, солончаки, глинистые проплешины.
– Не смотри на них, – бросил Никита. – Взгляд чувствуется, если на тебя долго смотрят…
Как вовремя предупредил. Дворский обернулся, пробежал глазами по лицам пассажиров – мазнул взглядом по майору. Никита что-то увлеченно шептал на ухо коллеге, а та загадочно улыбалась. Зинаида вообще в этот день выглядела привлекательно, короткие волосы обрамляли лицо, курточка идеально гармонировала с брючным костюмом. Зинаиде Дворский тоже уделил внимание, взглянул заинтересованно, как посмотрел бы любой нормальный мужчина. Зинаида прыснула, слушая анекдот, который рассказывал Платов.
– Никита Васильевич, почему я должна смеяться над анекдотами сомнительного содержания? – прошептала Зинаида. – Мы все до глубины души любим нашу партию, правительство и генерального секретаря…
– Я тоже люблю, – кивнул Никита. – Но есть такое понятие – служебная необходимость. Просто рассказал первый, что в голову пришел… На нашу парочку больше не смотрим, уяснила?
Где-то далеко под крылом самолета показались дома – собранные кучками, отдельно стоящие. Потом поселок пропал, сменился ослепительно-голубым небом – самолет лег на крыло. Местное время – половина девятого утра… Аэродром на острове Возрождения был устроен хитро, взлетно-посадочные полосы в плане напоминали знак розы ветров. Шасси коснулись земли, самолет вздрогнул, побежал мимо иллюминатора степной ковыль. Замелькали ангары, резервуары с ГСМ, показалась диспетчерская башня. Пассажиры оживились, стали разговаривать. Долетели, слава богу и доблестной отечественной авиации… Самолет остановился, народ потянулся к выходу…
