В кабинет влетел тот самый младший лейтенант, который сопровождал Вадика.

– Отведи этого товарища в отдельное помещение и дай ему материалы, которые он просит, – приказал Резник.

– Все понял, сделаю! – ответил младший лейтенант и кивнул Вадику, приглашая следовать за ним.

Они спустились на первый этаж. Оставив гостя в обществе дежурного, Ткаченко ушел и появился только спустя полчаса, когда Вадик уже совсем издергался.

– Пошли, – сказал младший лейтенант. – Я подготовил материалы, которые ты просил.

Они двинулись по коридору. Ткаченко отпер одну из обшитых металлом дверей.

Кабинет, который выделили Вадику, был похож на комнату для допросов. Здесь было пыльно и душно, единственное окно находилось под самым потолком. Из мебели здесь были самый обычный стол на ножках, тумбочка и пара обшарпанных стульев. На столе стояла настольная лампа и массивный черный телефон, на тумбочке лежала огромная пачка толстых потрепанных папок.

– Вот здесь все, что тебя может заинтересовать. Тут о подпольщиках и о тех, кто был с ними связан. Когда закончишь, позвони, тут прямая связь с дежурным. Скажешь ему, он вызовет меня. Есть ко мне вопросы?

– Нет. Спасибо.

– Тогда трудись, – Ткаченко улыбнулся и направился к выходу, но, прежде чем покинуть комнату, предупредил: – Курить здесь нельзя.

– Я не курю.

– Я так и думал. А вот если чаю захочешь, могу организовать.

«Почему это он сразу понял, что я не курю? У меня что, это на лице написано?» – подумал Вадик и мрачно заявил:

– Спасибо, перебьюсь.

Оставшись один, Вадик углубился в бумаги. Протоколы допросов, личные дела, выписки из приговоров. Он читал и все больше погружался в мрачную атмосферу суровых военных дней. Помимо рукописных страниц объяснений, заявлений и доносов, напечатанных на допотопных машинках протоколов и выписок, ему попадались и нечеткие пожелтевшие фотографии. Здесь были заснятые на пленку расстрелы заключенных, портреты изменников и прочих врагов народа: женщины, мужчины, дети и старики. За каждым из них была отдельная судьба.

Когда от долгого чтения начиналась резь в глазах, Вадик откладывал очередную папку, гасил настольную лампу и, откинувшись на спинку стула, принимался массировать пальцами виски. В эти мгновения он снова начинал думать о Костине, который сейчас, возможно, уже сидел в вагоне поезда, попивал чай и кокетничал с красивыми попутчицами. Вадик никогда не был в Ленинграде и сейчас немного завидовал Вене.

Он вспомнил их последнюю беседу, ту самую, когда потребовал Зверева отправить в Ленинград именно его. Когда Веня вышел и они со Зверевым остались вдвоем, Павел Васильевич сказал:

– Ты не страдай и не кисни оттого, что не поехал в Ленинград. Неужели ты подумал, что я сомневаюсь в твоих способностях? Ты молодец, ты нашел очередной след, и я уверен, что и поиски Лизы ты сумел бы провести не хуже Костина.

– Так почему же он едет, а я остаюсь? – обиженно буркнул Веня.

– Ты что же, так и не понял, что мне необходимо было убрать нашего морячка из города?

Вадик сделал изумленное лицо:

– Зачем?

– А ты сам посуди! Веня внедрился в банду, он видел Лощеного и всю его кодлу, смекаешь, о чем я?

– Если честно, не очень.

– Ну ты даешь, прокуратура! Наш морячок чудом выкрутился из этой передряги, его могли ухлопать на раз-два! А сейчас… Веня видел Лощеного и знает в лицо каждого члена банды, возможно, он сможет по памяти отыскать место, где его держали…

– Вот именно!

Зверев укоризненно покачал головой и положил ему руку на плечо:

– А ты не забыл, что и бандиты знают Костина в лицо? Знают, где он живет, и уже один раз чуть его не убили?

Вадик усмехнулся:

– Хотите сказать, что они могут его убить?

– Да к гадалке не ходи! Судя по рассказам Вени, эти ребята – не робкого десятка. Двое из них уже заработали себе вышак, так что им терять нечего. Подкараулят нашего морячка и прирежут где-нибудь в подъезде. Думаешь, наш Веня будет соблюдать осторожность?

Вадик закусил губу и упрямо процедил:

– Веня – милиционер. Эти бандиты не посмеют его тронуть!

– Ну вот! Еще один наивный дуралей! – Зверев с досадой махнул рукой. – Ладно, топай, и не вздумай передать Костину, что я тебе сказал.

Сейчас, сидя над кипой бумаг, Вадик вспоминал эти слова и понимал, что даже Зверев, со всей его лихостью, не действует безрассудно.

Интересно, а как бы он поступил, если бы на месте Вени оказался он сам?

Вадик достал очередную запыленную папку. Долго возился с завязками, наконец открыл. На титульном листе стянутой шнуровкой пачки было написано: «Калинкин Матвей Герасимович». Вадик потер пальцами виски и стал изучать материалы дела.

К первой странице канцелярской скрепкой было прикреплено фото молодого мужчины в сером кителе с черным воротником. Добротное сукно, знаки различия отсутствуют. На правом боку у Матвея Герасимовича висела новенькая кобура для «вальтера P38», руку мужчины перетягивала белая повязка с надписью «Hilfspolizeiу»[342]. «Типичный фашист, – подумал Вадик, – бритая голова под угловатой пилоткой, оттопыренные уши, искривленный рот».

Изменник Родины смотрел на Вадика холодным рыбьим взглядом, и от этого становилось мерзко и жутко одновременно.

«Очередной враг, очередной убийца и военный преступник. Когда же все это кончится?» – протерев заслезившиеся глаза, Вадик снова углубился в чтение.

Уроженец деревни Щукино Пустошевского района Матвей Калинкин покинул родные места и уехал к тетке, жившей на окраинах Пскова. Не найдя ничего лучшего, он сначала пошел работать грузчиком на продовольственную базу. Повезло ему потом. При помощи одной из приятельниц тетки, которой он помог с ремонтом квартиры, Матвей сумел устроиться на кожевенный завод валяльщиком. Там полуграмотный крестьянин Калинкин, привыкший к суровой деревенской жизни, неплохо себя зарекомендовал. Он не чурался никакой работы, никому не отказывал в помощи, жил тихоней и слыл неплохим парнем без вредных привычек. Благодаря своему усердию он со временем получил разряд и стал зарабатывать вполне сносную зарплату.

С началом войны Калинкин был призван на фронт, но на сборный пункт не явился, потому что накануне заразился ветрянкой и пролежал почти неделю с температурой в своей комнате в общаге.

Спустя восемнадцать дней после начала войны в Псков вошли немцы. К тому времени Матвей уже переселился на окраину Пскова в квартиру тетки. Та как раз накануне вторжения оккупантов, собрав кое-какие нехитрые пожитки, успела покинуть город. Перед отъездом по старой привычке пожилая женщина оставила один ключ под ковриком. Явившись к тетке из общаги, которую переоборудовали под госпиталь для немецких солдат, Матвей нашел ключ и без всякого стеснения остался жить в опустевшей квартире. Когда новые власти объявили всеобщую трудовую повинность, Матвей Калинкин, как и большинство псковичей, явился в немецкую комендатуру, получил «рабочий паспорт»[343] и был определен руководством на принудительные работы.

Сначала он работал на разборке завалов и уборке мусора, потом отстраивал полуразрушенное здание городской бани, после этого был направлен на свое прежнее место работы – кожевенный завод «Пролетарий», превратившийся в фабрику, изготовлявшую меховую одежду для нужд немецкой армии. Тут-то Матвей и встретил своего бывшего соседа по общежитию Юрку Швагрева.

Они случайно повстречались на улице. Завидев старого знакомого, Швагрев тут же насел на Матвея с расспросами. Комсомолец и ярый активист, Швагрев задал столько вопросов, что Матвей даже растерялся от такого живого интереса к его скромной персоне. Они остановились у пивного ларька, взяли пива и стали вспоминать счастливую довоенную пору.

Непривычный к спиртному Матвей быстро захмелел, не замечая, как Юрка то и дело подливал ему купленный на базаре самогон. Юрка много говорил, шутил, подбадривал немногословного Матвея и в конце концов попросил его об одной услуге.