– Эй, пацан, погодь!

Леонтий увидел, как мальчишка от его окрика вздрогнул и, передумав прыгать, припустился рысью по направлению к трамвайной остановке, то и дело оглядываясь на бегу. В той стороне находились кирпичные развалины пятиэтажных домов, разбомбленные фашистской авиацией, и если пацан успеет в них скрыться, то найти его будет совсем не просто.

– Стой тебе говорю! – закричал Семенов. – Дело у меня к тебе имеется! Не бойся!

Как только он произнес последнее слово, мальчишка подхватился с такой прытью, что Леонтию, чтобы догнать ловкого сорванца, пришлось использовать всю свою физическую подготовку, которой время от времени приходилось заниматься в закрытом спортзале НКВД. Только вряд ли ему и физические упражнения пошли бы на пользу, если бы вовремя не подоспела добровольная помощница в лице расторопной кондукторши трамвая. Она на ходу ловко выпрыгнула из вагона и неожиданно встала на пути пацана, широко раскинув руки.

– Стой, шпанюка, – крикнула она, успев в самый последний момент цепко ухватить его сзади за воротник пиджака, когда мальчишка пытался проскочить у нее под рукой. – Опять чего-нибудь слямзил, паршивец ты этакий!

– Тетенька, – жалобным голоском заныл Шкет, привычный к подобному обхождению со стороны взрослых, старательно выдавливая нарочитые слезы, чтобы избежать неминуемой расплаты, – пустите-е-е… Чего вам всем от меня нужно-то-о?

Подбежал, тяжело дыша, Семенов, ухватил потной рукой мальчишку за рукав, обращаясь к кондукторше осекшимся от бега хриплым голосом:

– Спасибо за службу… Вы свободны.

– А чего он такого сделал-то? – все же не утерпела, чтобы не поинтересоваться, женщина и сама себе ответила: – Видать, чего-нибудь спер! Уж больно за войну много безотцовщины развелось, – тотчас посетовала она со вздохом, губы у нее задрожали, и полное лицо плаксиво сморщилось, она всхлипнула, горестно произнесла: – Сиротинушка ты моя бедненькая. Может, ты голодный?

– Да иди ты, – оттолкнул ее руку Шкет, кровно обиженный своим задержанием. – То ловит, сама не зная зачем, то жалеет. Не нуждаюсь я в твоей бабьей жалости!

– Ты гляди-ка, – возмутилась кондукторша, – ну прям волчонок. Вы с ним построже, – напутствовала она Семенова, уходя, обидчиво поджав губы.

Круто развернулась и неловко побежала к трамваю, водитель которого уже подавал нетерпеливые звонки, чтобы ехать дальше по маршруту.

– Эй, тетка, – загорланил в распахнутую дверь какой-то молоденький солдатик с перевязанной головой, – поехали, некогда нам!

– Да бегу я, – раздраженно отмахнулась от него женщина и, припустив рысью через дорогу, вполголоса про себя бормоча: – Тоже мне умник нашелся… сморчок.

Проводив ее несуразную, одетую в несколько одежд приземистую фигуру взглядом, Семенов сокрушенно мотнул головой и обратился к мальчишке, которому на месте не стоялось: он так и стриг живыми глазами по сторонам, должно быть, еще надеялся сбежать.

– Окурок доставай, – с самым серьезным видом распорядился Леонтий.

– Чиво-о? – озадаченно протянул Шкет и изумленно вытаращил глаза так, что больше уже и некуда.

– Быстро!

– И все? – не поверил мальчишка.

– Все.

Шкет поспешно сунул руку в карман пиджака, принялся там лихорадочно шуровать. Через несколько мгновений он протянул Семенову горсть разнокалиберных мятых и грязных от пепла окурков, ссыпав их в подставленную широкую ладонь.

– Все? – сглотнув слюну, вновь поинтересовался мальчишка, заинтригованный столь невероятным до безумия поступком взрослого человека. – Я могу идти?

– Свободен, – кивнул Семенов, и дал мальчишке легкого подзатыльника, внушительно напутствовав: – И чтобы я больше не видел, что ты куришь.

Шкет стремительно крутанулся на кривых каблуках стоптанных ботинок, на ходу подтянул сползавшие брюки и припустил вдоль улицы, время от времени оглядываясь на странного мужика, который, очевидно, за неимением денег на папиросы, отнимал у слабосильных и безобидных пацанов собранные ими бычки.

Прикрыв горку окурков в своей руке другой ладонью, Семенов заспешил к скамейке, находившейся в нескольких десятках шагов. Сев на скамейку, он высыпал окурки прямо на свои светлые брюки, и с нетерпением принялся их разгребать, выискивая папиросы марки «Норд». Таких нашлось восемь штук, но ни в одном полом мундштуке никаких записок-сообщений, к его глубокому разочарованию, не оказалось.

– Пустые хлопоты, – пробормотал Леонтий, с сожалением рассматривая свои перепачканные брюки. – Дела-а…

Внезапно покойную тишину, перемежавшуюся ровным шумом городских улиц и пароходных гудков, разорвал истошный женский крик, доносившийся с расположенного неподалеку пляжа:

– Украли-и-и! Часики позолоченные украли-и-и! Мальчишка тут еще вертелся в пиджаке-е-е! Он и украл… негодяй! Куда только смотрит милиция! Карау-у-ул! Ограбили-и-и!

Семенов посмотрел в ту сторону, где всего лишь минуту назад находился шустрый пацаненок, который на поверку оказался малолетним воришкой, но его давно и след простыл.

– Обмишурил меня стервец, как дурачка обвел вокруг пальца, – с ехидной усмешкой пробормотал в расстроенных чувствах оперуполномоченный, старший лейтенант НКВД Леонтий Семенов. – То-то он и скрыться хотел от меня. Он-то, шельмец, думал, что его за часики ловят. А тут вдруг я со своими окурками. Вот теперь он потешается надо мной в кругу своих друзей.

«Хорошо, что он еще не знает, что я милиционер», – невесело подумал Семенов, но это было слабым для него утешением.

Отдаленный район на юго-западе Ярославля издавна носил обидное название «Шанхай». До революции здесь находились механические мастерские купца Митрохина, вокруг которых со временем и сложился этот густонаселенный рабочий поселок со своим особенным жизненным укладом. Низкие деревянные бараки на несколько семей тесно соседствовали со всевозможными мелкими пристройками и дощатыми сараями, так что затеряться чужому человеку в замысловатом переплетении узких улочек было довольно легко.

На протяжении всей истории поселок имел настолько худую славу из-за тяжелых условий проживания его обитателей, для которых ничего не стоило по пьяной лавочке устроить между собой жестокое побоище или кровавую поножовщину, что жандармы сюда без необходимости старались не заглядывать. После революции жизнь забытых богом трущоб заметно изменилась в лучшую сторону, но за войну вновь скатилась на прежний уровень, и милиционеры тоже опасались бывать на бандитской окраине без особой нужды. Надо ли говорить, что вся шушера и другие асоциальные элементы чувствовали себя здесь вполне вольготно.

Если бы представилась возможность с высоты птичьего полета взглянуть на поселок, то можно было легко заметить сходство лабиринтов улочек, проулков и тупиков с огромной паутиной, в центре которой располагалось черное паучье гнездо. В данном случае этому жуткому месту в отдаленном районе отводилась роль воровской малины.

Неказистый снаружи приземистый домишко, с низкими окнами и шиферной почернелой от дождей и плесени крышей, с круглой белой асбестовой трубой вместо кирпичной печной трубы, внутри он выглядел роскошно для послевоенного времени. В крошечной прихожей лежали разноцветные самотканые дорожки, что уже изначально, от самого порога, придавало дому уют. Дальше шла небольших размеров зала с дорогим трельяжем из неведомого тропического дерева, круглым столом посредине, тяжелым большим шкафом до самого потолка и венскими мягкими стульями, неведомо откуда здесь появившимися. Зала, в свою очередь, была отгорожена от спальни тонкой перегородкой, там стояла двуспальная металлическая кровать с мягкой периной и пуховыми подушками, с двумя прикроватными тумбами и электрическими лампами под зелеными абажурами, какие обычно присутствуют в государственных учреждениях. Слева с единственным окном ближе к одной стороне находилась кухонька с набором добротной посуды, вот, собственно, и вся обстановка. Правда, еще были шторы в яркий желтый цветочек, по-модному обрамляющие проемы окон и дверей, с алыми подвязками для красоты.