Это все, что мог увидеть случайный человек, мимоходом заглянувший в дом.
Но имелась и другая часть дома, скрытая от посторонних глаз за плюгавеньким, невзрачного вида ковром на стене, куда можно было попасть только через узкую дверь. Там находилась обширная комната с дорогими коврами на полу и на стенах, чтобы нежелательные звуки из потайной комнаты не выходили наружу. Здесь размещались диван, большой овальный стол с приставленными к нему стульями с подлокотниками, винный бар с несколькими марками вина и водки, под низким потолком висела люстра с хрустальными висюльками, которые всякий раз тонко звенели, если кто-либо из завсегдатаев задевал их головой. В помещении окна отсутствовали по причине их ненужности, они были аккуратно заколочены снаружи толстыми досками и занавешены изнутри все теми же коврами. И лишь низенькая узкая дверь, предусмотрительно спрятанная за коврами, вела на улицу, где в случае милицейской облавы или другого шухера, можно было быстро затеряться в тесных лабиринтах густонаселенного грязного и шумного поселка. Оно и неудивительно, потому что в этом притоне собирались люди отпетые, готовые на любые безрассудные поступки: урки, рецидивисты, мошенники всех мастей и другие не менее опасные для добропорядочных граждан уголовные личности. Здесь они играли на деньги в карты, пили вонючий, привычный для них крепкий самогон и обсуждали предстоящие противоправные дела, приносившие им быстрый и существенный доход.
Безраздельной хозяйкой воровской малины была Ноябрина Устюгова, девица двадцати четырех лет, имевшая за свой привередливый и независимый характер прозвище Салтычиха, – уже в ту пору в советских учебниках по истории рассказывалось о кровавой барыне, замучившей 138 душ своих крепостных.
Нора была довольно высокого для женщины роста, с длинными худыми ногами. Лицо у нее было вытянуто книзу, как морда у лошади, что, однако, ее внешность не портило, а, наоборот, придавало ей некий шарм, как магнитом притягивая похотливые взгляды охочих до красивых баб мужиков. Не зря же с ней крутил шашни сам главарь воровской шайки Иван Горельский по кличке Ливер, взяв ее под свое крыло, как только она объявилась в их городе.
Крепкого телосложения, с короткими могучими руками с непомерно широкими кистями, похожими на две дубовые коряги, неожиданно маленькой квадратной головой, покатыми плечами, именуемыми в народе косая сажень, Ливер слыл очень опасным человеком, хотя в городе и поговаривали, что в лагерях он никогда не сидел. А все, очевидно, из-за его хитрого и изворотливого характера, а еще из-за своей необычайной везучести, хотя внешне он не выглядел человеком сметливым, обладавшим недюжинным умом.
Но как-то так сложилось, что многие горожане о нем были наслышаны, а вот самим видеть таинственного Ливера воочию никому еще не удавалось, не считая нескольких человек из его ближайшего окружения. А все из-за того, что на лбу у этого рослого парня не было написано, что он отъявленный бандит и злодей. Так он и ходил по городу, никем не опознанный, как самый обычный гражданин, старательно избегая на людях проявлять свою истинную звериную сущность, чтобы не накликать на себя беду в виде ненужного ареста правоохранительными органами.
В это опасное звериное логово и доставили бандиты Илью Журавлева, отправив куда-то по своим мутным делам Шкета.
– Еще увидимся, – весомо, как взрослый, сказал мальчишка перед уходом, с состраданием глядя на Илью, которого сам и заманил сюда. – Ты это… выздоравливай.
Ушлые дружки Веретено и Лиходей неожиданно оказались такими заботливыми, что без спросу порвали на узкие неровные ленты чистую майку из чемодана Ильи и как бинтами туго обмотали его кровоточащую рану, а заодно и глаза. Но это для того, как догадался Илья, чтобы он не смог видеть дорогу и определить потаенное место, куда его повезут.
– Ты, паря, дюже не сомневайся, – не в меру зубоскалил Лиходей, когда они его под руки, как слепого и немощного, выводили из пакгауза, – доставим в лучшем виде. Еще спасибо нам скажешь.
Самое интересное, что его везли в крытой пролетке, которой управлял то ли их подельник, то ли настоящий сохранившийся в городе последний извозчик. Илья слышал, как он время от времени сердито покрикивал на лошадь своим хриплым, основательно прокуренным голосом, в котором отчетливо звучали стариковские дребезжащие нотки. «Должно быть, какой-нибудь замшелый старик из ближайшей деревеньки, – равнодушно подумал Илья, морща лицо от боли, непроизвольно пялясь в темноту широко открытыми глазами. – Отец говорил, таких до революции называли “Ваньки”. Они приезжали в город на заработки».
Удар кастетом не прошел для него даром, парень временами впадал в бессознательное состояние, чувствуя, как кружится с убыстряющейся скоростью пострадавшая голова и тяжкая муть заполняет мозг, а подступавшая к горлу тошнота того и гляди вывернет нутро наружу. Илье повезло, что он ел очень давно и проголодавшийся пустой желудок не мог исторгнуть содержимое, лишь приходилось довольно часто сглатывать выступавшую горькую, как отрава, слюну. Между приступами тошноты и накатывающей острой болью в затылке, когда к нему ненадолго возвращалось сознание, Илья слышал сквозь непрекращающийся шум в голове равномерный стук копыт по мостовой и тихий разговор своих благодетелей. Но как он ни напрягал слух, так и не смог разобрать слов, только еще сильнее начинала болеть голова.
Будь Илья в хорошем здравии, он как опытный разведчик довольно легко сумел бы определить по скорости бега лошади и по времени в пути расстояние, которое они проехали до конечного пункта их назначения. Но из-за того, что он находился большую часть пути в состоянии между сознанием и беспамятством, он как будто выпал из времени, которое для него потеряло всякий смысл, и только по заметно приглушенным звукам соприкосновения металлических ободьев колес с поверхностью земли Илья догадался, что они выехали за город и теперь двигались по мягкому податливому после дождя чернозему. Потом колеса зашуршали по траве, и экипаж остановился.
– Приехали, мил человек, – услышал Илья доброжелательный голос извозчика, по всему видно, обращенный к нему, потому что Веретено и Лиходей и без его слов могли видеть, что прибыли на место. – Осторожнее… тут ступенечка… неустойчивая, – подсказал старик извозчик. – Не навернись, паря.
– Все ништяк, отец, тут уж мы сами нашего братуху доставим в дом, – ответил Веретено, и по его ухмыляющемуся голосу было понятно, что он оскалился, сияя наглой физиономией. – Держи деньги и пыли… на своей кобылке. Как-нибудь без тебя теперь разберемся.
Горестно вздыхая и кряхтя, извозчик еще какое-то время не уезжал, с жалостью поглядывая на незрячего парня, которого под руки повели к калитке его, должно быть, самые близкие друзья.
– Вот матери-то радость будет… пущай и незрячий, – пробормотал он дрогнувшим голосом, с чувством высморкался, вытер под носом рукавом и тронул свою муругую лошадку, продолжая разговаривать сам с собой: – Главное, что живой вернулся с фронта. А что инвалид, так ныне их полно у нас после кровопролитной войны. Тут уж ничего не поделаешь.
«Старик не при делах, – окончательно уверился Илья, и на душе у него от этого почему-то стало покойнее, даже волнение пропало от ожидавшей его впереди неизвестности. – Не все злодеи, честных людей больше».
Они вошли во двор. Судя по спертому воздуху, густо замешанному на отходах жизнедеятельности хозяев и едва доносившемуся поскребыванию веток каких-то кустарников, расположенных, очевидно, возле стен, Илья с уверенностью определил, что двор тесный. Тотчас где-то неподалеку забрехала собака, звеня тяжелой волочившейся по земле цепью. «Большая псина, – машинально подумал оперативник, – овчарка, но скорее всего волкодав».
Прямо перед лицом Ильи проскрипела дверь, ему предупредительно нагнули голову, чтобы он не ударился о низкую притолоку, ввели внутрь какого-то пыльного помещения и только здесь сняли с глаз повязку.
– Располагайся, братуха, – великодушно разрешил Веретено, мерцая лихими глазами в потемках крошечного сарая с плохо подогнанными обветшалыми от старости досками. – Хозяйка устроит все в лучшем виде, будешь чувствовать себя не хуже, чем в каком-нибудь гранд-отеле. – Он в усмешке скривил тонкие губы, хмыкнул и ушел, бросив беглый взгляд по сторонам.
