— Постираю.

— Спасибо, — пролепетал Пельмень, пытаясь ухватить благодарными губами прозрачные пальчики, но она отняла, предписав:

— Ложись ба-а-аиньки.

Он подчинился, бессловесный и безропотный.

Лидка заботливо подоткнула одеялко и поцеловала в лоб, даже не поморщившись от самогонного духа.

Пельмень провалился в счастливый сон.

Белой утицей выплыв из комнаты и вежливо попрощавшись с парнями, которые деликатно маячили на расстоянии от дверей комнаты, Лида величественно удалилась.

— Недолго они там, — отметил Яшка, отводя взгляд. — Чертовка. Все-таки что-то в ней есть, пусть и старая, тощая, ни рожи, ни кожи, а вот идет — глаз не отведешь.

Колька, мотнув головой, глянул на часы и пошутил:

— Ты бы пошел, глянул, цел ли.

— Что, все ли три литра крови на месте?

— От такой-то ведьмы всего можно ожидать.

— Да что ему сделается, — парировал Анчутка, но без особой уверенности.

Ему эта ударница была категорически не по душе. И дело было даже не в опасении, что приятель женится и распадется их дуэт. Яшка и сам не мог внятно пояснить причины своего отношения к девушке. Ничего плохого она ему не сделала, а на работе делает только хорошее, от нее все в восторге. Она постоянно выступала героиней многотиражки: Лидия то, Лехнович сё. То дала слово выполнить пятилетнее задание в четыре года, то перешла работать на две ровничные машины, то старательно занимается вечерами в стахановской школе высокой производительности.

Мастер цеха, хорошо знакомый Анчутке, въедливый донельзя, придирался ко всем, а вот от этой клюшки в восторге. Он на голубом глазу заявлял, что Лехнович не просто быстро работает, а понимает «душу» машины.

То, что есть ли таковая у станка, — вопрос отвлеченный, а Яшка вот, помощник хронометражиста, знает, что в первый же месяц работы на двух машинах Лехнович перевыполнила норму на 160 процентов, первая на фабрике завершила свою пятилетку. Про нее даже в центральной газете писали.

Это дела общественно-политические, а если по-житейски, то Анчутке не по душе было, что квашня тощая старше Пельменя и помыкает им, как крепостным, и что врезался в нее друг до такой степени глубоко, что, кажется, прикажи она ему сигануть со Спасской башни — и влезет, и сиганет. Главное, смотрит кротко, мило, а ведь характерец у девицы — ого-го.

Вот, к примеру, Маринка — ну до декрета, — Колбасова, которая может допечь кого угодно, и та об нее зубы обломала. Как-то попыталась общественница в своих лучших традициях, внахалку, поставить ее перед фактом: с такого-то числа идешь группоргом или выходишь в патруль в составе бригадмила. От Маринки никто никогда не мог отвязаться, а Лидка просто сказала «нет», глядя прямо и даже ласково. В общем, характер у девки ужасный.

Сожрет она Андрюху и косточки обглодает.

С утра Сорокин, вернувшись из главка, сначала огорошил новостью, сообщив из самых надежных источников: «Родину» сносить не собираются, о чем ранее шел слушок, а отремонтируют. И сам кинотеатр, и то, что уцелело от корпусов, будут восстанавливать, а опосля полагают отвести…

— Подо что? — переспросил Остапчук, задирая брови до козырька.

— Вот не решено окончательно. Или под детдом, или под колонию, подростковую.

Добрый Иван Саныч первым делом мысленно посочувствовал комендантше Раисе: «Пожелала подальше от исправительной системы, а вот не судьба», вслух же протянул неодобрительно:

— Вот это номе-э-эр. А вы, товарищ капитан, мастак подготавливать к важным новостям.

Николай Николаевич посоветовал:

— Ты не ехидничай. Не то я сейчас величественно развернусь — и на пенсию, а вы отдувайтесь.

Сержант тотчас подхватил:

— Стоп, стоп. Это я на пенсию — у меня выслуга.

— А у меня что? — возмутился Сорокин, покамест добродушно.

Тут уже и Акимов переполошился:

— Товарищи, товарищи, какая пенсия? А я, к примеру, с кем работать буду?

Сорокин прищурил глаз:

— Плохо слушаете, товарищ следователь. Я вам сказал с кем. То ли с сиротками, то ли вообще с малолетними урками, смотря кого в «Родину» заселят.

Лейтенанту это все не понравилось, он заворчал:

— Час от часу не легче. Одни паскудники подросли, за ум взялись — так подай следующую партию.

Сорокин едко заметил:

— Так воспитательный процесс, он непрерывный. Если б по-другому было, то на кой черт мы бы стали нужны. Ну так и вот, мы с Иван Санычем на пенсию, а ты, Сергей, — к штурвалу.

Акимов соображал: раз капитан в безоблачном настроении, отпускает шуточки, и вообще, по выражению физиономии очевидно ясно, что жизнь прекрасна, то может это означать лишь то, что по итогам осмотра окрестностей кинотеатра ничего особенного старик не нашел и что по общегородским сводкам все чисто.

К тому же командование, пребывая в приподнятом настроении, само подняло эту тему:

— А теперь вот о «Родине». Еще раз подниму историю о душегубах-упырях, которые особо охотятся исключительно на девочек в красных пальто.

— Так что ж? — внезапно осипшим голосом спросил Сергей.

— Подтверждения она не находит. Нет сообщений о пропавших детях ни за последнюю неделю, ни за последний месяц. Ничего в сводках нет.

— А что ж девчонки? — вскинулся Остапчук.

— Насмотрятся киношек, а потом гулять спокойно не могут.

— Так пусть дома сидят, — моментально увянув, подхватил Остапчук. — Верно говорю, Серега?

— Ничего против не имею, — почти честно признался лейтенант, — только уточню источник. Не в кино они это видели, там такого не показывали, а начитались они вражеских книжонок про ведьм, летучих мышей и кровопийц.

Сорокин спросил серьезно, но подмигнув:

— Как детям в руки попали невыдержанные в духе строителей социализма книжки? Воспитательная беседа с заведующей библиотекой проведена?

— Покаялась, Николай Николаевич. Но она из благих побуждений, — заступился за названую дочь Сергей, — исключительно для того, чтобы невоспитанная детвора после уроков именно домой шла и поспевала засветло. А то Соня с Наташкой взяли моду сбегать гулять, не сказавши направления, ну и решила Оля их немного припугнуть.

— И это, по-вашему, немного.

— Не рассчитала, — упрямился отчим.

— Хотя в целом изобретательно, — помолчав, одобрил Сорокин, — с выдумкой. Что ж, будем считать тему закрытой, переходим к осязаемым, насущным делам и проблемам, которые можно увидеть, пощупать и задержать. Иван Саныч, что там в общежитии?

— Подрались, — просто доложил сержант. — Зачинщики — несовершеннолетние Бурунов и Таранец, пострадавший — Хмара, которому устроили коллективную темную.

— Что натворил-то? — поинтересовался капитан.

— То-то и оно, что не говорят. Ни они, ни он.

— Выходит, из хулиганских побуждений?

— Так точно.

— Что предпринял?

— Объяснил про уголовную ответственность. Только этим двоим не страшно, бывалые детки. По информации, полученной от коменданта, совершили по прежнему месту проживания кражу…

Сорокин напомнил:

— Это не к нам, а в милицию по прежнему месту проживания. Занимаемся своими делами.

Остапчук пожал плечами:

— Я ж разве против? Оставил их у директора, это его дело, педагогическое.

Капитан глянул на часы:

— Согласен. Вот что. Я сегодня в ХОЗУ[498], выяснить насчет зимнего обмундирования.

— Так точно, — невпопад подтвердил сержант. И потер ухо, что служило у него знаком глубокой задумчивости.

Из неотложных дел, за которые надо было приняться немедля, срочных не было ни одного. Так что как только командование отбыло в сторону станции, решили сначала испить чайку на дорожку. К тому же Остапчуку деревенская родня снова прислала сала и чесноку. И пусть начесночиваться с утра не след, но кусок сала, да еще со свежим бородинским хлебушком, на ход ноги — это дело если не святое, то безгрешное.

Гоняя чаи, Акимов пересказал старшему товарищу подробности хлопотливого вечера, визита к Введенским — подав, правда, разговоры с Катькой, а потом и с Натальей в ключе юмористическом, да так талантливо, что Иван Саныч пару раз невоспитанно хрюкнул.