Превозмогая боль, Кольцов поднялся. В том месте, где лежала неопознанная мертвая женщина, шторы были слегка раздвинуты, в помещение просачивался лунный свет. Он сидел на коленях, не расставаясь с кочергой, приходил в себя. Боль переносилась, но в голове все смешалось. В доме было тихо, значит, пришли только эти двое. Вернулась способность передвигаться – пока на коленях, с упором лежа. Соперник по спаррингу мелко подрагивал. Михаил склонился над ним. Глаза незнакомца были полуоткрыты, из уголка рта вытекала жидкость. Под левым виском собралась лужа крови – значит, треснуло не у майора… Дрожь прекратилась, незнакомец застыл. По всему выходило, что он убил человека. Новость не вызвала душевного смятения. Второй лежал неподалеку – не шевелился. Там тоже все было в крови. Шевельнулась Марта Киршнер. Или почудилось. В голове прояснело от вспышки боли. Ахнув, он бросился к молодой женщине, застыл, оторопевший. Глаза Марты были широко раскрыты, одна рука отброшена, другой она прикрывала рану на груди, словно стыдилась. Михаил схватил ее за плечи, нагнулся. Марта не дышала, он бы почувствовал. Но Кольцов зачем-то проверил пульс, приложил ухо к груди. Что произошло? Выстрелили одновременно? Он пошарил по карманам, выудил зажигалку, осветил дрожащим пламенем безжизненное лицо. Оно казалось живым, только вдруг посерело, стало вялым. Он всматривался в ее лицо, словно надеялся, что Марта оживет, потом потушил пламя зажигалки, откинулся спиной на стену. Из полумрака проступали очертания мертвых тел. Все это было нереально, словно на большом экране. Он поднялся, ноги дрожали, взялся за стену. Потом нагнулся, поднял «Глок», из которого стреляла Марта, поколебавшись, сунул в карман. Схватят и найдут – хуже не будет. Хуже просто некуда. А защита, в свете последних событий, не повредит. Он медленно приходил в себя, включилась голова. Словно пчела ужалила в голову: ты почему еще здесь?! Убегай, прячься, а думать потом будешь! Держась за стенку, Михаил двинулся к выходу. Болела отбитая челюсть, ныла грудная клетка. Дыхание худо-бедно восстановилось.

Он пересек проем в обеденную зону – и встал как вкопанный. Сработали тормоза, напротив дома остановилась машина. Попятился обратно в гостиную, запнулся о кресло. Охватил страх – недостойный мужчины, подленький. Михаил заметался. В голове еще царил сумбур, мысли не выстраивались. Где-то обязательно должен быть запасной выход! Он стал тыкаться в стены, как слепой щенок, запутался в портьере, оборвал ее с гардины. За портьерой и оказался узкий коридор, он вел к задней двери. Люди в машине пока мешкали, в дом не рвались. Он протопал по коридору, подбежал к застекленной двери. Стекло было мутное, но все же сквозь него было кое-что смутно видно. Дверь запиралась на задвижку. Хорошо, что не успел ее открыть, заметил силуэты. Несколько человек подбежали к двери, скрипнула решетка для чистки грязной обуви. Дверь слабая, хорошенько дернешь – отвалится. Михаил попятился. Добро пожаловать в западню? Работа в КГБ, судя по всему, подходила к концу, карьерный рост отменялся, и заботиться о безопасности государства теперь будут другие…

Он кинулся обратно, отбросил чертову портьеру, закружился по гостиной. Второй этаж отсутствовал. С чердаками и подвалами история мутная. Он метнулся к угловому окну, кажется, наступил на руку мертвой женщине. Раздвинул шторы. На небе поблескивала луна. Ночь обещала быть ясной и, видимо, холодной. Кольцов подергал раму – что за странная конструкция? Ни крючков, ни шпингалетов. Чертовы европейцы со своими техническими придумками! Он зашарил по раме, готов был высадить стекло кулаком. Внезапно рама дрогнула, отъехала. Она откатывалась по направляющим, как дверь в купе! Свежий воздух наполнил легкие, стало легче дышать. Михаил вскарабкался на подоконник и в тот момент, когда с интервалом в секунду распахнулись обе двери и здание стало наполняться людьми, вывалился наружу. Высота для первого этажа оказалась приличной. Мокрая земля смягчила падение. Справа мелькали силуэты – несколько человек вбегали в здание. Забежали все, иначе пришлось бы тяжко. Пару мгновений Михаил сидел на корточках, пытаясь сориентироваться в новой реальности. Затем пробрался через стриженый кустарник, вышел на бетонную дорожку. Пробежал по ней, свернул, направился к смутно видневшимся строениям…

Прошло пятнадцать минут. Он вернулся к дому 36 на Кюрхаллее – как преступник на место преступления. Пришел в себя в каком-то глухом дворе, отряхнулся, очистил ботинки, истратив почти весь запас носовых платков. Саднила челюсть, по которой нанес удар ныне покойный товарищ. Дыхание восстановилось, но ребра болели. Михаил обогнул несколько зданий на тихой улочке, перебежал проезжую часть и вернулся по тротуару. Кусты скрывали наблюдателя. Он был здесь не один, выстрелы разбудили жильцов окрестных домов, люди наблюдали из окон, со своих участков, несколько человек вышли на тротуар, приглушенно переговаривались. В доме через дорогу горел свет, за шторами сновали люди. На подъездной дорожке стояли легковые машины. «БНД», – предположил Кольцов и вряд ли ошибся. Для опоздавшей полицейской машины места не нашлось, стражам порядка пришлось остаться на проезжей части и прижаться к бордюру. Переливался красно-синий маячок, создавая впечатление мрачноватой дискотеки под цветомузыку. Майор стоял неподвижно, подняв воротник куртки, всматриваясь через дорогу. Кто-то подбежал к машине, влез в салон. Заработала рация, а может, зарубежный аналог советской беспроводной телефонной связи «Алтай». У полицейской машины мелькали огоньки сигарет. Рядом тоже курили – ощущался сигаретный дым. На крыльце переговаривались люди. Некто выражал недовольство. Человек спустился с крыльца, размашисто зашагал к машине с мигалкой. Полицейские расселись, погас проблесковый маячок, автомобиль развернулся и покатил к началу улицы. Местным спецслужбам не удалось сохранить секретность. Сотрудники БНД прибыли сразу – кто-то и вовсе находился поблизости (но история с облавой на Рупенталь уроком не послужила). Жильцы, напуганные выстрелами, вызвали полицию. Копы приехали, когда в доме уже хозяйничали «смежники». Их даже на порог не пустили, поставили в известность, что работают спецслужбы, а все остальные могут катиться подальше. Есть угроза национальной безопасности, и не надо задавать вопросы. Вряд ли местная полиция сильно отличалась от советской милиции. Заморочки с обилием трупов и туманными перспективами их не привлекали. Значит, будет работать только БНД и примкнувшее к нему ЦРУ…

На освободившееся у тротуара место встал фургон «закрытого типа». Вошли трое с чемоданчиками и направились в дом. Возможно, эксперты-криминалисты в составе секретной службы. Будут осматривать место происшествия, снимать отпечатки пальцев и делать предварительные выводы. Перед глазами возникла живая Марта. Почему все так глупо, неожиданно, нелогично? Текли минуты. В доме продолжалась работа. Похолодало, ветерок забирался под воротник. Обозначился неприятный вопрос: где ночевать? О том, что будет завтра, даже не думалось. Шутка про «ночлежку для бездомных» обретала невеселый смысл. Майор не шевелился, ждал у моря погоды. В голове роились мысли: «Что случилось? Клаус Майнер был не в курсе ситуации с Эберхартом. Слить информацию мог только Вайсман – и, видимо, слил под воздействием физических и психологических истязаний. Трудно давать оценку этому человеку. Возможно, он держался до последнего. И даже факт, что держался, – иначе Эберхарта взяли бы еще днем без всяких сложностей. Отработал весь день в своем центре на Фельдештрассе, а информацию о его готовящемся предательстве получили, когда он уже ушел с работы? Отследить перемещения не смогли, может, в магазин заехал или в пивнушке завис. Вторглись в дом, чтобы взять теплым, когда придет. Решили не рисковать, у Эберхарта нюх на слежку, сразу почувствует наблюдение за домом. Собаку прирезали, когда она бросилась на посетителей. Что за женщина находилась в доме? Соседка? Домработница? Родственница, приехавшая погостить? Грубо работают спецслужбы, даже не выяснили, есть ли в доме посторонние. Или руки дрогнули, перестарались. Ждали хозяина в кабинете, кто-то объявился, поняли, что это не хозяин, но кто тогда? Решили взять чужаков без шума, но Марта стала палить… И что мне с этой версии, которых можно навыдумывать десяток?»