Кюрхаллее находилась в восточной части района Вильмерсдорф. Географически – почти центр Западного Берлина. Но небоскребы и шумные проспекты остались в стороне. Улочка освещалась фрагментами. У ее истока стояли многоэтажные дома, но к западу этажность снижалась, и с двадцатых номеров начиналось то, что в СССР с натяжкой назвали бы частным сектором. Дома стояли в стороне от дороги, имели символические ограды. На маленьких участках – газоны, кустарники. Здания имели какой-то «антиархитектурный» вид – угловатые, эклектичные, но это считалось нормой. Жилые строения выстроились в линию, за ними тянулась зеленая полоса, дальше – многоэтажки и оживленные улицы. Таксист остановился у 28-го строения, развернулся и уехал. Дальше шли пешком. В отдельных окнах горел свет, мелькали силуэты жильцов. Население ложилось рано и вставало рано. Все не как у людей: на родине Кольцова тоже вставали рано. Правда, ложились поздно.
36-й дом по Кюрхаллее был в глубине квартала. Строение невнятно вырисовывалось из мрака – что-то несуразное, словно слепленное из нескольких кубов. Но крыша над недоразумением архитектуры имелась. А также крыльцо, предполагающее вход в жилище. Над дизайном явно трудились люди, отвергающие стереотипы и при этом что-то пили и курили. Спешить было некуда, перешли на другую сторону, несколько минут изучали обстановку. Свет горел в двух окнах на боковой стороне. Еще что-то смутно переливалось слева от крыльца. Машины на парковке не было. А свет мог гореть всегда, отпугивая воров. По идее, в доме должна быть собака…
В районе царила тишина. Сквозного движения на Кюрхаллее не было – улочка упиралась в тупик. Дважды проехали легковые машины. Одна из них притормозила у соседнего здания, въехала на территорию. Вышли мужчина с женщиной, поднялись на крыльцо. «Милые бранились» – женщина что-то эмоционально выговаривала, мужчина помалкивал, видно, раскаивался, что женился на итальянке. Хлопнула дверь, ругань стихла. Пейзаж не менялся.
– Нет его дома, – предположил Кольцов. – Засиделся на работе, или возникли другие причины. Он же не обязан сидеть и ждать связного из КГБ?
– Мог бы и посидеть, – проворчала Марта. – Мне кажется, этот парень дома. Не знаю, как у тебя, а у меня нет информации о наличии у Эберхарта машины. До Фельдештрассе, где он работает, пятнадцать минут пешком. Пойдем, мы не можем ждать до утра.
Машина у Эберхарта имелась – черный «Фольксваген». Но мало ли… У крыльца Михаил задержался, стал осматриваться. Марта поднялась, позвонила в дверь. Никакой реакции не последовало.
– Тут открыто, – глухо сообщила она и запустила руку за отворот куртки. Приглашение в западню? Или милая привычка не запирать дверь?
– Марта, уходим, – выдавил Михаил. – Придем позднее, когда убедимся, что все в порядке.
Но она уже потянула дверь, вынула из-под куртки «Глок». Слушать умные советы было не в ее характере. Молодая женщина на цыпочках вошла в дом. Михаил чертыхнулся. Бросать ее тут? Он всматривался в темноту и не замечал ничего подозрительного. Паранойя разыгралась не на шутку. Он поднялся на крыльцо, вошел в дом. Не стал стоять в проеме, прижался к стене. В дальнем конце коридора блестели глаза Марты. Она подняла пистолет, прислушалась. На улице было тихо, к крыльцу никто не подбегал. Вырисовывались предметы обстановки, выход из прихожей в столовую, совмещенную с кухней, где был включен тусклый светильник. Может, нездоровится господину Эберхарту? Кольцов шагнул вперед, Марта вытянула руку, остановила: проход только людям с оружием. Она на цыпочках устремилась к проему, высунулась в столовую.
– Герр Людвиг! – произнесла она громко. – Это Хильда Оберман, ваша соседка! У вас открыта дверь, и я заволновалась! У вас все в порядке? Вы дома? Может, плохо себя чувствуете? И где ваша собака?
Вопросов было много, впрочем, для простодушной соседки – нормально. Марта зря старалась, в доме было тихо. Чувство опасности подступало к горлу, но остановить эту чертову бабу было уже невозможно! Она вошла в столовую, осмотрелась, перебежала к массивной кухонной тумбе, присела. Помещение было большим. Справа – обеденный стол, стулья, мягкое место для отдыха, телевизор. Слева – длинный и изогнутый кухонный гарнитур, разделочный стол, электрическая плита. Горел матовым светом светильник над раковиной – его мерцание и засекли с улицы. По курсу чернел еще один проем – непосредственно в жилые помещения. Марта перебралась к косяку, аккуратно высунулась, исчезла за проемом.
«Как тут насчет запасного выхода?» – мелькнула мысль. Кольцов последовал за молодой женщиной, за проемом снова прижался к стене. Без оружия было тоскливо. Видимо, гостиная – просторная, загибающаяся за угол комната. В дальнем углу был включенный торшер, который освещал в основном себя. Справа – выступ массивного камина. Нога уперлась в железную подставку. Михаил извлек из нее кочергу, словно саблю из ножен. Сомнительное оружие, но руку грело. Марта осторожно продвигалась вперед, обогнула кресло, за ним второе, прижалась к стене, чтобы скользнуть за угол. Михаил на цыпочках перебрался к ней. Немка была не из робкого десятка, это он уже понял. Но поработать над выдержкой и парой других качеств ей стоило. Марта оторвалась от стены, развернулась в прыжке на сто восемьдесят градусов, выставив ствол. В продолжении гостиной никого не было. По крайней мере, из живых. Она ругнулась, поскользнувшись, схватилась за стену. Михаил поддержал спутницу.
– Ты что?
– Не знаю, скользко, разлили что-то…
Посторонних здесь не было. Марта отошла, извлекла прямоугольный фонарик. Паркет был испачкан кровью! Застучало сердце, ведь чувствовал! Эберхарта убили? Зачем? Бежать теперь опасно, можно влипнуть на выходе… Марта, глухо и неприлично выражаясь, опустилась на колено. Луч света бегал по комнате. Оба застыли. Хоть бы что-то шевельнулось в окружающем пространстве! Слева, вплотную к двери, лежала мертвая собака – кажется, золотистый ретривер. Тот же лабрадор, только лохматый. Ему вспороли живот, и крови вытекло много. Каким-то чудом Марта на него не наступила. Оскалилась пасть, поблескивали мертвые глаза.
И хоть бы что произошло! Где все? Где Эберхарт (или его тело)? На втором этаже? Но в доме отсутствовал второй этаж. Слева, чуть дальше собачьего трупа, находилась закрытая дверь, видимо, в спальню. До нее не дошли, справа в углу, за пышной оконной драпировкой, Марта увидела женщину, лежавшую, подогнув колени, неестественно вывернув голову. Немолодая, с сединой в волосах, одетая в кофту и серую юбку. Крови не было, но пожилая особа определенно была мертва. В распахнутых глазах отпечатался страх. Видимо, загнали в угол и там задушили…
Находку осмотрели бегло – все понятно. Фонарик дрожал в руке Марты. Как-то не хотелось напоминать: ведь предупреждал, что может быть засада!
– Уходим, – прошептал Михаил. – Пока не началось… Через крыльцо не стоит, здесь должен быть черный ход…
– Подожди, – она упорствовала до последнего. – Нам нужен Эберхарт. По крайней мере, я должна знать, мертв он или жив. Потом не простим себе, если просто сбежим. Давай осмотрим дом до конца, в нем должны быть другие помещения…
– Марта, не сходи с ума… – Злость на эту упертую дурочку клокотала в груди. – Мы обо всем узнаем, но не сейчас. Это засада, вспомни улицу Рупенталь. Надо уходить…
Ага, в ночлежку для бездомных. Машину бросили, теперь даже в ней не заночуешь. Марта подошла к двери (в кабинет, в спальню, куда там еще?), невольно задумалась – может, в чем-то прав этот русский? Дверь внезапно распахнулась, ударила ее по груди. Марта отпрянула от неожиданности, но пистолет не выронила. Из соседнего помещения кто-то выскочил – проворный, невысокий, в темном бесформенном плаще. Марта сделала прыжок в глубину помещения. Загремели выстрелы. Стреляла не только она, но и тот, второй. Михаил метнулся к стене, и вовремя, возник еще один – с пистолетом на вытянутой руке. Кольцов ударил кочергой сверху вниз по предплечью. Движение инстинктивное, хотя и не помнил, чтобы обзаводился такими инстинктами. Незнакомец взвизгнул, пистолет из его руки выпал. Но удар корпусом Михаил проворонил. Завертелся тесный мир, перехватило дыхание. Опереться оказалось не на что, его отнесло в сторону, подломились ноги. Что-то из школьного урока физкультуры – лежа на спине, сгибаешь ноги в коленях и резко отбрасываешь их от себя. Кочерга потерялась, да и шут с ней. Незнакомец напоролся на пятки, полетел к стене, как ядро, выпущенное из пушки. Но оказался шустрым, снова бросился вперед. Майор не успел подняться. Два тела со сплетенными конечностями покатились по полу. От противника пахло чем-то кислым, он тяжело дышал. От удара в челюсть брызнули искры из глаз – тот как-то исхитрился и засадил локтем. Майор в долгу не остался, стал бить кулаком по почкам. Тот вздрагивал от каждого удара, но все же шел к своей цели, врезал кулаком с короткой дистанции – в район диафрагмы. Мир в глазах трещал, вибрировал, собирался рассыпаться. Михаил прекратил без пользы наносить удары, стал извиваться, резким движением бедер сбросил с себя «наездника». Но тот лез с каким-то извращенным упорством, бросился, выставив колено для упора, занес кулак. Кочерга вдруг оказалась в руке – она лежала рядом. Михаил нанес удар изогнутым концом, попал, кажется, в щеку. Кулак провалился в пустоту – в последний миг сумел отстраниться. Снова ударил, теперь сильнее – в висок. Противник всхрапнул, как загнанная лошадь, глухо выругался, почему-то по-английски. Возможно, показалось, в такие мгновения меньше всего разбираешься в языках. Третий удар вышел обоюдным – противник ударил Михаила в грудь, в ответ по его виску прилетела кочерга. Боль в груди у Кольцова была адская, что-то хрустнуло. Только бы не у него… Грудная клетка, кажется, выдержала, но проблемы с дыханием были налицо. Кислород в организм почти не поступал, горло сдавило. Противник завалился вбок, боевые действия прекратились. Михаил учащенно дышал. Как-то смутно отложилось в голове, что выстрелы давно стихли – забылось, что, кроме него и этого парня, в помещении был еще кто-то.
