– Прости.

Он поднялся, оделся, выкрался из комнаты, обосновался на пустой кухне. Мучился, мучился – да и уснул прямо за столом. Проснулся за полчаса до первой электрички, спросонья чуть не забыл фотоаппарат и конверт.

И все-таки поспел. Утренний люд в вагоне – по преимуществу работяги – досыпал, поэтому Сергею в глаза почти тотчас бросилась не поникшая, как у большинства спящих в вагоне, фигура, а выпрямленная и с поднятой головой. В соседнем вагоне торчал и глазел в запотевшее окно проклятый Введенский. Приподнявшись и присмотревшись, Акимов увидел, что и футляр – трижды проклятый – у него. «Это как же понимать?!»

Мысленно послав к черту и Сорокина, и доверие, и вообще все, Акимов переложил пистолет в карман поближе, прошел в соседний вагон, плюхнулся напротив.

Введенский отвел глаза от окошка. Одет он был на этот раз точно на вернисаж. Все ношеное, но чистое, рубаха крахмальная, брюки с шикарной стрелкой, ботинки сияют, щеки гладко выбриты. Правда, морда сине-белая и под глазами черно, как в старой пепельнице. И смотрит не как обычно, высокомерно, насмешливо, а как больная собака. Спросил безразлично:

– Что опять?

Акимов, держа руку в кармане, на спусковом крючке, кивком указал на футляр:

– Откуда?

– Не твое дело.

– Куда тащишь?

– На Петровку.

– Куда?!

– На Петровку, на Петровку.

– Зачем?

– Николаич попросил.

– Тебя?!

– Нет. Катерину.

– Зачем?!

– Ты, какаду красноперое, издеваешься или в самом деле такой неумный? – беззлобно уточнил Введенский. – Отдам эту чертову скрипку, расскажу, как дело было. Сяду.

– За что?

– Надо думать, за убийство. Сколько их там: три, пять, десять, пятнадцать? Найдется, сколько надо.

– Ты же не убивал.

– Это с каких пор такая уверенность? Сам-то в лесу иначе пел. Или там салют был, приветственный?

Акимов промолчал. Введенский продолжил:

– Она мне порассказала того-сего. Невиновного мальчишку в допре держат, ну а меня что, сам бог велел. Кандидатура вполне подходящая.

– Это ж ложное показание. Самооговор.

Михаил удивился:

– Позволь, ты что, недоволен?

– Это сокрытие преступления. Покрываешь настоящего преступника.

– А вот тут ты ошибаешься. Я просто доставлю доказательства, то есть принесу предмет, похищенный у жертвы. Дальше-то я лично ничего не буду делать. Ваши сами справятся.

– То есть типа собой пожертвуешь, – уточнил Сергей. – А для чего? Чтобы от настоящего убийцы след отвести?

– Дурак ты все-таки. Отводить тут нечего, ничего у вас на него нет. Так вот и остается, что всех мало-мальски причастных грести. Чем больше народу посажено, тем убийце спокойнее, тем скорее он себя проявит…

– Ты о Катерине подумал? – зло спросил Акимов.

– Прежде всего. Сам сдамся, с нее какой спрос.

– Формально получается, что она убийцу покрывала.

– Она не знала.

– Вопрос возникнет, почему не заявила самоотвод.

– Заявит сегодня.

Сергей попытался еще раз достучаться до Введенского:

– Сам посуди, кто ей поверит, что она, следак, не видела футляра у тебя. Все равно выпрут из органов с волчьим билетом. – Он подумал и решился, ощущая себя кинопровокатором: – Но есть другой вариант.

– Какой?

– Я сам футляр экспертам сдам.

– А я?

– Ты поезжай в колонию, только чтобы всю дорогу был на виду…

Введенский к чему-то пробормотал:

– Сговорились они, что ли? Сходил Миша в отпуск, вот спасибо… Хорошо, а смысл?

– Потянем время, – твердо продолжал Акимов, с каждым словом понимая, что прав, – дело это нескорое, пока снимут пальчики – а их много, пока обработают, разберутся со всеми, пробьют по картотеке – все и прояснится. Может, и выйдем на настоящего убийцу. Ты только дело запутаешь.

– То есть, по-твоему, выходит, что я всем мешаю, – то ли в шутку, то ли всерьез уточнил Введенский. – Лишь моя персона мешает выловить настоящего душегуба.

– Я с тобой по-человечески, а ты заедаешься. Сам рассуди, без сердца – разве так не лучше? И к Катерине никаких вопросов.

– Теперь типа ты собой жертвуешь, – ерничая, заметил Введенский. – Что, цену себе набиваешь? Больно ты о ней печешься, лейтенант. Или все-таки правду болтают про вас?

– Женат я, – вздохнул Акимов, – и давно. И хорошо. Ну сам посуди.

Он достал бумажник, раскрыл, точно удостоверение. Введенский, без интереса рассматривая фото красивой брюнетки, большеглазой, скуластой, в целом одобрил:

– Хороша. Только видно, что командирша, и взгляд, как у судьи.

«Ишь, глаз – алмаз», – невольно восхитился Сергей, по-черному завидуя, что сам таким зрением не обладал.

– И кто эта королева?

– Жена моя.

– Сочувствую, – хмыкнул Михаил. – И к чему эта демонстрация?

– К тому, что сам рассуди – Катерина и…

Мысль он не закончил: Введенский быстро, без размаха и, пожалуй, со стороны незаметно, но очень сильно двинул его в челюсть. С наслаждением двинул. Если бы вагон не подскочил на стрелке, одного зуба как минимум Акимов недосчитался бы. Второй удар предотвратил громкий приказ:

– Введенский! Атанде![479]

Немногочисленные пассажиры, проснувшись, завертели головами, но смотреть уже было не на что. Катерина Сергеевна, толкнув мужа в грудь, умудрилась его оттеснить. Пока Сергей ставил на место голову и мозги в ней, Катерина наседала, как болонка на медведя, шипела и плевалась ядовитой слюной:

– Драка в общественном месте! Обалдел?! Ты бессмертный?!

Михаил, немедленно успокоившись, сложив руки и приняв самый невинный вид, коварно сообщил:

– Он тебя уродиной назвал. Мне что, это слушать?

Однако Катерина, в который раз оправдав свою репутацию умнейшей женщины, на Акимова лишь многообещающе покосилась, а от мужа не отстала:

– Зачем скрипку стащил, изверг?! Обо всем ведь договорились! Ты что задумал?!

Сергей, решив, что пришел час его мести, промокая кровь платком, заметил мимоходом:

– А он, Катя, задумал сдаться вместе с футляром.

– Зачем?!

– Чтобы его задержали как убийцу.

– Что?! Я же тебе все объяснила, я же тебе…

Акимов подло и не без удовольствия подлил масла в огонь:

– Зря ты так, Катерина. Он ведь чтобы тебя из органов не поперли.

– Врет! – беспомощно заявил Введенский.

– Молчать! – отрезала Сергеевна. – Я не дура.

– Вот как, – сказал Акимов, покраснел и замолчал.

Катерина, свирепо сопя, уселась на скамейку.

– Без меня меня спасают. Сотни спасателей, ни одного утопающего! Я не нуждаюсь! – Решительно притянула к себе футляр. – Не сметь вещдок трогать! А вы, товарищ лейтенант, по каким делам на Петровку? Может, тоже сдаваться?

– А я к тебе ехал, – соврал лейтенант.

Она прищурила лисьи глаза:

– Почему туда? Домой зайти не могли, ведь куда ближе?

– О репутации твоей беспокоюсь. Чтобы не давать повода вон, – он кивнул на Введенского, который снова смотрел зло и многообещающе, – ищущему повода.

– Молчать! – лязгнул тот.

Акимов не возражал.

– В связи с чем я вам понадобилась? – нетерпеливо спросила Катерина. – Пожалуйста, покороче.

– После того как ты вывалила все Ольге, она рассказала следующее. Они на толкучке раздобыли для пионерских нужд фотоаппарат, в котором оставалась пленка. Они ее дофотографировали, а при проявке обнаружили вот такой кадр, глянь-ка.

Сергей протянул конверт. Катерина, достав негатив, некоторое время рассматривала его, и по острым скулам желваки ходили прямо-таки по-мужски. Потом, убрав пленку, провела по личику рукой, точно стирая с него неуместное выражение.

– Потому-то Ольга отнеслась с таким пониманием. Кто достал аппарат?

– Витька Маслов.

– Это начштаба и спекулянт.

– Да.

– У кого?

– Надо выяснять.

Сергеевна, по всей видимости окончательно остыв, признала:

– Очень интересно. И вы, Сергей Палыч, сочли, что на фотоаппарате могут быть отпечатки.