— А родители?

— Папа умер. В ноябре будет шесть лет. А в прошлом году нам пришлось положить маму в хоспис. У нее болезнь Альцгеймера. Несколько лет мы ухаживали за ней дома, но она очень быстро стала терять рассудок, и Шервуд так из-за нее переживал.

— Похоже, ты с ним воюешь?

— Ну да, — пожала плечами Фрэнни. — Сражаемся. Зайдешь ко мне перекусить? Шервуд будет рад тебя видеть.

— Это не доставит тебе неудобств?

— Тебя столько времени не было, — с упреком сказала Фрэнни. — Это Йоркшир. Здесь друзья никогда не доставляют неудобств. Ну, если по правде, — добавила она, озорно блеснув глазами, — почти никогда.

До дома Каннингхэмов было всего пятнадцать минут ходьбы, но, дойдя до дверей, они уже избавились от первоначальной скованности и разговаривали легко, как старые друзья. Уилл коротко рассказал Фрэнни о событиях в Бальтазаре (она читала об «этом происшествии», как она его назвала, — Шервуд нашел статью в журнале), а Фрэнни подготовила его к встрече с Шервудом, поведав вкратце историю болезни брата. Ему поставили диагноз «острая депрессия», сказала она, он страдал этим, вероятно, с самого детства. Отсюда его повышенная эмоциональность, периоды хандры, вспышки ярости, неспособность сосредоточиться. И хотя теперь Шервуд принимает таблетки, чтобы это как-то регулировать, но полностью он никогда не излечится. Ему придется нести эту ношу до конца дней.

— Знаешь, мне становится легче, когда я думаю об этом как об испытании, — сказала она. — Господь хочет, чтобы мы показали Ему, насколько выносливы.

— Интересная теория.

— Я уверена, тобой Он доволен, — сказала она хотя и шутливо, но не без серьезности. — Ну, то есть, если кто прошел огонь, воду и медные трубы, так это ты. В каких только ужасных местах ты не побывал.

— Ну, это не совсем то, если делаешь все по доброй воле, — возразил Уилл. — У тебя с Шервудом ведь нет выбора.

— Не думаю, что у кого-то из нас есть выбор, — заметила она.

Теперь Фрэнни говорила вполголоса.

— В особенности у нас. Как подумаешь о том, что случилось… тогда. Мы были детьми. И не знали, с чем имеем дело.

— А сейчас знаем?

Она посмотрела на него взглядом, в котором не было и намека на радость.

— Я думала… может, тебе это покажется глупым… но я думала, что мы встретили кого-то вроде дьявола в ином обличье.

Она нервно рассмеялась.

— Это глупо. — Смех заглох сразу, как только она увидела, что Уилл не смеется вместе с нею. — Правда?

— Я не знаю, кто он такой.

— Был, — тихо сказала она.

Уилл отрицательно покачал головой.

— Есть, — пробормотал он.

Они подошли к калитке.

— О господи, — сказала Фрэнни с дрожью в голосе.

— Может, мне не стоит заходить к тебе.

— Нет-нет, обязательно. Только об этом больше не надо говорить. При Шервуде. Он расстраивается.

— Понятно.

— Я много об этом думаю. После всех этих лет продолжаю прокручивать в голове те события. Пару лет назад даже попыталась докопаться до сути того, что произошло.

— И?

Она покачала головой.

— Я сдалась. Это беспокоило Шервуда, да и у меня голова пошла кругом. Я решила, что лучше забыть об этом.

Она отперла калитку и пошла к парадной двери по дорожке, которая по обеим сторонам была обсажена лавандой.

— Прежде чем войдем в дом, — остановил ее Уилл, — расскажи, пожалуйста, что случилось с Судом.

— Его снесли.

— Это я видел.

— Это сделала Марджори Доннели. Ее отец был тем человеком, который…

— …который был убит. Я помню.

— Ей пришлось здорово постараться, чтобы это сделать. Тут объявился какой-то Комитет по сохранению наследия, и они заявили, что здание имеет историческую ценность. В конце концов она наняла десяток специалистов по сносу из Галифакса (по крайней мере, так я слышала, может, это и неправда). И мне говорили, что они пришли с кувалдами посреди ночи и так там все порушили, что пришлось снести здание из соображений безопасности.

— Молодец Марджори!

— Пожалуйста, не говори об этом.

— Не буду.

— Слушая меня, ты мог подумать, что Шервуду хуже, чем есть на самом деле, — сказала она, шаря в сумочке в поисках ключа. — Нет, большую часть времени он вполне нормальный. Но иногда его заклинивает, и он погружается в такое отчаяние, как будто ему уже никогда из него не выбраться.

Фрэнни нашла ключ и отперла дверь. Переступив через порог, позвала Шервуда. Ответа не последовало. Уилл вошел в дом, а она поднялась по лестнице посмотреть, нет ли там брата.

— Наверное, пошел прогуляться, — сказала она, спускаясь. — Он много гуляет.

Следующий час или около того они провели за разговором. На столе был холодный цыпленок, томаты и чатни домашнего приготовления, беседа их становилась все громче. Энтузиазм Фрэнни и ее добросердечие совершенно очаровали Уилла: она стала красноречивой и сострадательной женщиной. Фрэнни рассказывала свою историю, а он ощущал прежде всего ее сожаление, что она не смогла покинуть этот дом и зажить собственной жизнью, без Шервуда и его проблем. Но Фрэнни никак не выражала этого сожаления, и Уилл знал: она бы расстроилась, если б узнала, что он почувствовал что-то подобное. Она исполняла свой христианский долг, заботясь о Шервуде, — ни больше ни меньше. Если это и в самом деле было испытание, как Фрэнни сказала у калитки, то она с успехом его выдерживала.

Но они говорили не только о событиях в Бернт-Йарли. Фрэнни с немалым интересом расспрашивала Уилла о подробностях его жизни и увлечениях, и, хотя поначалу он скрытничал, ее бесхитростная настойчивость взяла верх. Он рассказал ей в несколько выхолощенной версии о своих эмоциональных похождениях, переплетая их с сокращенной историей своей карьеры: Дрю, Патрик и Кастро, книги, медведи и Бальтазар.

— Ты помнишь, как всегда хотел убежать? — спросила она. — В самый первый день, когда мы встретились, ты сказал, что убежишь. И убежал.

— Но совсем не сразу.

— Главное, что убежал, — сказала она, сверкнув глазами. — Все мы в детстве мечтаем, но большинство забрасывает мечты. А ты отправился путешествовать по миру, как и говорил.

— А ты когда-нибудь уезжала?

— Да нет, в общем-то. Шервуд не любит путешествовать. Он начинает нервничать. Пару раз мы были в Оксфорде, а еще ездим в Скиптон — навестить маму в хосписе, но он чувствует себя гораздо лучше здесь, в деревне.

— А ты?

— Когда он счастлив, я тоже счастлива, — просто ответила Фрэнни.

— И вы никогда не говорите о том, что случилось?

— Очень-очень редко. Но оно все равно всегда с нами. Я думаю, так будет до самого конца.

Она понизила голос, словно боялась, что стены услышат и передадут ее слова Шервуду.

— Я все еще вижу сны про Суд. Они гораздо живее любых других снов. Иногда иду по этому дому одна — ищу его дневник. Заглядывая в комнаты, зная, что он возвращается и мне нужно торопиться.

Выражение лица Уилла, видимо, очень точно отражало его мысли, потому что она добавила:

— Но ведь это только сон.

— Нет, — ответил он. — Я так не думаю.

Она приложила руку ко рту.

— О господи…

— Тебя с Шервудом это не касается, — сказал Уилл. — Вы двое можете чувствовать себя совершенно…

— Он здесь?

— Да.

— Ты уверен?

— Да.

— Откуда ты знаешь?

— Это из-за него Хьюго попал в больницу. Стип безжалостно избил его.

— Но зачем?

— Он хотел передать мне послание. Хотел, чтобы я вернулся сюда и мы закончили начатое.

— Он получил свой треклятый дневник, — сказала Фрэнни. — Что еще ему нужно?

— Разделения, — сказал Уилл.

— С чем?

— Со мной.

— Не понимаю.

— Это трудно объяснить. Мы с ним соединены. Я знаю, это звучит нелепо, когда мы сидим здесь с тобой и пьем чай, но он так никогда меня и не отпустил. — И Уилл добавил потише: — А может, это я его так никогда и не отпустил.