Согласно воле покойного, он был похоронен в Лас-Вегасе. Как Смозерман всегда утверждал, здесь он пережил самые счастливые дни своей жизни — все выиграл и все потерял.

Дважды упомянутая во время панихиды, эта фраза глубоко врезалась в память Тодда, и мурашки от мрачного предчувствия пробежали у него по спине. Смозерман всегда знал и вполне примирился с мыслью, что все происходящее в Голливуде — просто игра, а следовательно, можно потерять все, что имеешь, в мгновение ока. Он был азартным человеком и находил удовольствие в самой возможности провала, более того, она придавала особую пикантность успеху. Что же касается Тодда, то он никогда не изменял покеру и рулетке. Слушая хвалебные речи лицемеров, большинство из которых Смозермана откровенно ненавидели, Тодд понимал, что уход Кивера из жизни мрачной тенью ляжет на его, Пикетта, актерское будущее. Золотые деньки остались в прошлом, и уже недалек был тот день, когда его место под солнцем займут другие; если, конечно, этот день уже не наступил.

На следующий после похорон день Тодд поделился своими опасениями с Максин. Однако она, как всегда самоуверенная, поспешила его переубедить.

— Смозерман был динозавром, — сделав глоток водки, произнесла она. — Все эти годы люди носились с его дерьмом только потому, что буквально на всем он умел делать крупные деньги. Но, честно говоря, он был падшим человеком. А ты — классный актер. Так с какой стати тебе волноваться?

— Не знаю, — в голове Тодда гудело от выпитого спиртного, — порой погляжу на себя со стороны…

— И что?

— Я уже не тот парень, который снимался в «Стрелке».

— Конечно нет, черт тебя побери. Тогда ты был никто. А теперь один из известнейших актеров в истории кино.

— Теперь хватает других героев.

— Ну и что из этого? — парировала Максин, пытаясь развеять его сомнения.

— Не надо, слышишь! — отрезал Тодд» стукнув ладонью по столу. — Не делай этого! Оставь свои увещевания! Ладно? Смозерман хотел вернуть меня на пьедестал, но сыграл в ящик! Мы сели в лужу. И нам надо думать, как из нее выбраться.

— Ладно, успокойся. Я только хотела сказать, что Смозерман нам не нужен. Мы найдем кого-нибудь, чтобы переработать сценарий, если ты этого хочешь. Потом подыщем толкового режиссера, чтобы его поставить. Кого-нибудь, кто владел бы современным стилем. Смозерман был чересчур старомоден. Все у него делалось по-крупному. Большие сиськи. Большие автоматы. Но современного-то зрителя этим уже не возьмешь. Нужно все время держать нос по ветру, иначе можно опоздать. Знаешь, хоть мне и неприятно это говорить, но смерть Смозермана сыграла нам на руку. Тебе требуется нечто новое. Новый образ Тодда Пикетта.

— Думаешь, это так просто? — ухмыльнулся Тодд, хотя очень хотел верить, что Максин разрешит его проблему.

— А что в этом сложного? — возразила ему Фрайзель. — Ты крупная звезда. Нам лишь нужно вновь поместить тебя в центр зрительского внимания. — Поразмыслив с минуту, она добавила: — А знаешь что? Пожалуй, нам стоит пообедать с Гарри Эппштадтом.

— О боже, зачем? Ты же знаешь, как меня воротит от этого мерзкого говнюка.

— Может, он и говнюк. Но тебе же нужно, чтобы кто-то платил за съемки «Бойца». А ради того, чтобы этот сукин сын отвалил тебе за роль двадцать миллионов плюс хороший процент, ты вполне можешь побыть с ним часок-другой паинькой.

Столь нелестное мнение об Эппштадте сложилось у Тодда не только из-за личной неприязни. Гарри воистину был наиотвратительнейшим человеком во всем Лос-Анджелесе. Сказать, что глаза у него были змеиными, а губы — не созданными для поцелуев, пожалуй, для его наружности было бы большой лестью. Должно быть, слепо любившая его матушка некогда и намекала сыну на непропорциональность его сложения, тем не менее, он оставался нарциссом высшей марки, носил самые дорогие костюмы и тщательнейшим образом ухаживал за ногтями. Личный парикмахер каждое утро не только орудовал над его щетиной опасной бритвой, но также приводил в порядок крашеные волосы.

Сколько молитв было обращено к этой бритве, дабы она ненароком сорвалась из рук цирюльника! Однако Эппштадт, очевидно, родился в рубашке. Переходя из одной киностудии в другую и приписывая все успехи себе, а провалы — своим непосредственным подчиненным, которых незамедлительно увольнял, он лишь обретал все больший вес. Старый как мир прием, но работает безотказно. Когда власть начала переходить к крупным корпорациям, а киностудиями стали управлять советы бизнесменов и юристов, жаждущих приложиться к творческому пирогу, Эппштадт оказался единственным представителем старой школы. Он никогда не испытывал недостатка во власти, равно как в людях, нуждавшихся в его покровительстве, к которым всегда мог придраться, чтобы повесить на них всех собак. Для него это было удовольствием и своего рода местью. Зачем ему нужна была красота, когда он умел кого угодно заставить трепетать с помощью улыбки и многообещающего «возможно»?

В понедельник, когда Тодд в сопровождении Максин встретился с Эппштадтом на ланче, тот находился в весьма благодушном расположении духа. Последний уик-энд весь «Парамаунт» сотрясался от картины, к созданию которой Гарри приложил свою руку. После двух абсолютно провальных предварительных просмотров он уволил главного режиссера и нанял другого, чтобы достойно снять сцену изнасилования и концовку фильма, в которой потерпевшая женщина убивает своего обидчика с помощью садовых ножниц.

— Тридцать два целых и шесть десятых миллиона долларов за три дня, — разбухая от гордости, говорил он. — И не когда-нибудь, а в январе. Это же хит! И знаете, что еще? В картине нет ни одной звезды. Только мало-мальски знакомые по телесериалам лица. Вот это, я понимаю, маркетинг!

— А вообще в картине есть хоть что-нибудь стоящее? — осведомился Тодд.

— Ну, да. Это все тот же проклятый Гамлет, — с прежним энтузиазмом ответил Эппштадт. — Что-то ты неважно выглядишь, дружок, — продолжал он. — Тебе надо бы отдохнуть. Я тут провел несколько дней в мужском монастыре…

— В монастыре?

— Звучит несколько странно, да? Но до чего же там хорошо! Такая тишина, покой. К тому же у них там много евреев. Правда. Я встретил там больше евреев, чем в баре моего племянника. Поезжай туда, Тодд. Отдохнешь, не пожалеешь.

— Не хочу я отдыхать. Хочу работать. Нам пора начинать съемки «Бойца».

— О боже! — Жизнерадостное выражение вмиг сошло с лица Эппштадта. — Так вот, значит, зачем ты пригласила меня на ланч, Максин!

— Говори же, согласен ты или нет, — упорствовал Тодд. — Потому что найдется куча желающих за него взяться, в случае если ты откажешься.

— Тогда, может, вы лучше отдадите его кому-нибудь из этой кучи? — прищурился Эппштадт. — Если захотите, можно произвести в нем некоторые коррективы. Как раз сегодня я занимался делами такого рода.

— Если я правильно поняла, ты готов отказаться от своего шанса? — стараясь сохранять безразличный тон, спросила Максин.

— Готов без зазрения совести, если Тодд хочет услышать от меня конкретный ответ. Не испытываю ни малейшего желания стоять у вас на пути при создании этой картины. Кажется, тебя это удивляет, Максин?

— Да, удивляет. Такой материал… для «Парамаунт» мог бы стать грандиозным хитом.

— Честно говоря, не уверен, что сейчас стоит снимать картины такого плана, Максин. Стало слишком трудно ориентироваться в запросах времени. А ведь это дорогостоящие фильмы. Прежде чем мы доберемся до кинокопий и рекламы, расходы в лучшем случае перевалят за сто тридцать миллионов долларов. Нет, я не уверен, что с точки зрения капиталовложений это разумный проект. — Он выдавил из себя скупую улыбку, в которой сквозила ухмылка хищника, — Послушай, Тодд. Я не прочь иметь с тобой дело. «Парамаунт» готов с тобой сотрудничать. Господи, да ты же столько лет был для нас золотым прииском! Но за это время пришло другое поколение. Ты и сам об этом знаешь не хуже меня. А этим деткам подавай разнообразие. Они не желают преданно глазеть на вчерашний день.