Тот ничего не сказал, только смотрел. Его мучения, как знал Марти, были сильными. Он был не молод. Его несвежая щетина казалась скорее серой, чем темной. Череп, несмотря на вялую восковую плоть, был крепким и мощным, а лицо носило отпечатки страданий и утомления, возможно, даже трагедии. То, как он мучается, было видно только по сальному блеску его кожи и сведенным мускулам лица. Его взгляд был твердым и таил в себе угрозу.

— Как вы сюда попали? — спросил Марти.

— Уберите их отсюда, — произнес человек. Он говорил так, словно ожидал, что ему станут подчиняться.

— Пойдемте со мной в дом.

Тот покачал головой, явно не желая даже обсуждать эту возможность.

— Уберите их отсюда, — повторил он.

Марти подчинился его власти, сам не зная почему. Он позвал собак по именам. Они отошли к его ногам с упреком глазах, разочарованно отдающие свою жертву.

— Теперь пойдем в дом, — сказал Марти.

— Нет нужды.

— Господи, да вы же истечете кровью до смерти.

— Я терпеть не могу собак, — сказал человек, по-прежнему не сводя глаз с Марти. — Мы оба терпеть не можем.

У Марти не было времени, чтобы ясно подумать о том, что говорил незнакомец, он хотел предотвратить ухудшение ситуации. Потеря крови, конечно, ослабила человека. Если он упадет, то Марти не был уверен, что сможет удержать собак от добивания жертвы. Они столпились у его ног, раздраженно поглядывая на него; он чувствовал их горячее дыхание.

— Если вы не пойдете добровольно, я поведу вас силой.

— Нет. — Пришелец поднял свою пораненную руку на уровень груди и взглянул на нее.

— Я не нуждаюсь в вашей доброте, благодарю вас, — сказал он.

Он перекусил сухожилие изувеченного пальца, как швея перекусила бы нитку. Изуродованные суставы отлетели в траву. Затем он сжал свою кровоточащую руку в кулак и засунул ее за пазуху своей разодранной куртки.

— Боже всемогущий, — произнес Марти. Внезапно фонари на ограде замигали вновь. Только на этот раз они выключились одновременно. В этой внезапной темноте Сол заскулил. Марти знал голос собаки и разделял его восприятие.

— Что случилось, парень, — спросил он у собаки, моля Бога, чтобы тот ответил. И вдруг темнота исчезла — что-то осветило все вокруг, но не электричество и не звездный свет. Источником освещения был пришелец. Он начал светиться слабым светом. Свет струился из кончиков его пальцев и из кровавых ран в его одежде. Он покрывал его голову мерцающим сероватым облаком, в котором не было ни плоти ни костей — свет вырывался из его рта, глаз и ноздрей. Теперь свет начинал принимать формы, или так казалось. Все так казалось. Из потока света создавались фантомы. Марти различил собак, затем женщину, затем лицо; все и, возможно, ничего из этого, поток призраков, которые изменялись, прежде чем застывали. И в центре этого моментального феномена глаза пришельца уставились на Марти — ясные и холодные.

Затем без малейшего объясняющего намека представление приняло другой оборот. Выражение боли проскользнуло по лицу фокусника; поток кровавой темноты заструился из его глаз, заливая все, что разыгрывалось в этом дыму, оставляя только яркие формы пламени, восходящие от его головы. Затем они тоже исчезли, так же внезапно, как и появилось все это видение, и остался только изодранный человек, стоящий перед гудящей оградой.

Снова зажглись фонари, их свет был столь ярким, что развеял все остатки волшебства. Марти смотрел на бледную плоть, на пустые глаза, эту жалкую фигуру, стоящую перед ним, и не верил ничему из увиденного…

— Скажи Джозефу, — сказал пришелец.

…Это все был какой-то трюк…

— Сказать ему что?

— Что я был здесь.

…но если это был всего лишь трюк, то почему бы ему не шагнуть вперед и не схватить его?

— Кто вы? — спросил он.

— Просто скажи ему.

Марти кивнул; в нем не осталось ни капли смелости.

— Теперь иди домой.

— Домой?

— Подальше отсюда, — сказал пришелец. Он отвернулся от Марти и собак, и, как только он это сделал, фонари вспыхнули и погасли на несколько дюжин ярдов в обоих направлениях.

Когда они включились снова, волшебник исчез.

— Это все, что он сказал?

Как всегда, Уайтхед сидел спиной к Марти, и было невозможно определить его реакцию на ночные события.

Марти предложил осторожно обработанную версию того, что в действительности произошло. Он рассказал Уайтхеду о том, как услышал собак, о его поисках и небольшом разговоре с незнакомцем. То, что он опустил, было частью, которую он не мог объяснить: те образы, которые, как казалось, человек испускал из своего тела. Он не сделал даже попытки описать это, да и просто сообщить. Он рассказал старику только о том, что фонари на ограде погасли и под покровом темноты пришелец исчез. Это было неубедительным финалом рассказа о происшествии, но у него не было сил улучшить историю. Его разум, все еще переполненный видениями предыдущей ночи, был неспособен оценить всю объективность правды, чтобы сформировать более изысканную ложь.

Марти не спал уже больше двадцати четырех часов. Он провел остаток ночи, проверяя периметр усадьбы и исследуя ограду, в бесплодных попытках найти место, где незнакомец проник внутрь. Однако в проволоке нигде не было повреждений. Либо человек проскочил по земле, когда ворота были подняты для машины одного из гостей, что было вероятно; либо он перелез через ограду, не обращая внимания на электрический ток, который бы мог спокойно убить любого другого. После того, как Марти видел трюки, которые вытворял незнакомец, он не спешил отвергнуть эту вторую возможность. В конце концов, тот же человек отключил сигнализацию — и каким-то образом обесточил фонари по всему периметру ограды. Как он смог совершить эти подвиги, можно было только предполагать. К тому же, после исчезновения пришельца, вся система целиком заработала снова — заработала сигнализация, и камеры включились по всему периметру.

Проверив всю ограду, он вернулся обратно в дом и уселся в кухне, вспоминая все подробности того, чему он стал свидетелем. Где-то в четыре утра он услышал звуки, свидетельствующие об окончании ужина — смех и хлопанье дверей машин. Он не стал сообщать о нарушении сразу же. Он был уверен, что нет смысла портить Уайтхеду вечер. Он просто сидел и слушал шум, который издавали люди в другом конце дома. Их голоса смешивались в несвязный гул, словно Марти был под землей, а они были наверху. И, пока он прислушивался к ним, обессиленный после мощного адреналинового подъема, перед ним мелькали воспоминания о человеке у ограды.

Ничего этого он не сказал Уайтхеду. Только очевидное положение вещей и те слова «Скажи ему, что я был здесь». Этого было достаточно.

— Он был сильно поранен? — Спросил Уайтхед, по-прежнему не поворачиваясь от окна.

— Потерял палец, как я сказал. И он довольно неплохо кровоточил.

— Ему было больно, как по-вашему?

Марти замешкался, прежде чем ответить. Боль было не то слово, которое он хотел бы использовать; он не так понимал его значение. Но, если бы он применил другое слово, как например, страдание — то, что скрывалось в пропасти его леденящих глаз — он рисковал вторгнуться в те области, в которые он не был готов вступать; особенно с Уайтхедом. Он был уверен, что если хотя бы раз возбудить в старике противоречивые чувства, то шпаги будут вынуты из ножен. Поэтому он ответил:

— Да, ему было больно.

— И вы говорите, что он откусил свой палец?

— Да.

— Может, вам следовало бы поискать его?

— Я искал. Я думаю, что одна из собак подобрала его.

Усмехнулся ли Уайтхед? Казалось, что так.

— Вы не верите мне? — спросил Марти, принимая смех на свой счет.

— Конечно, я верю вам. Его появление было только вопросом времени.

— Вы знаете, кто он?

— Да.

— Тогда его можно арестовать.

Личное развлечение закончилось. Слова, которые последовали дальше, были бесцветными.