— Обожаю подобное дерьмо, — довольно усмехнулся Тодд.

— Люди любят делиться своими проблемами, — пожала плечами Тэмми.

— И уж конечно, они писаются от счастья, что попали на экран. Пятнадцать минут на них глазеют миллионы.

— Вы тоже любите, когда на вас глазеют миллионы, разве нет?

— В моем распоряжении больше, чем пятнадцать минут.

— Я не хотела вас обидеть. Мне правда интересно, нравится ли вам быть в центре внимания.

— Конечно нравится. Покажите мне человека, который бы это не любил. Когда официант в ресторане впервые узнает тебя или кто-то за соседним столиком посылает тебе бутылку шампанского, чувствуешь себя на седьмом небе… Словно во всем мире ты — самая важная персона…

Тодд осекся. Теперь на экране блистала дочь, детская мордашка которой и в самом деле была отмечена явной печатью порока. Она сообщила, что одевалась и будет одеваться так, как ей хочется. И в конце концов, у кого она научилась наряжаться и краситься, как дешевая шлюха? С этими словами она простерла указующий перст в сторону своей мамаши. Та попыталась принять вид оскорбленной добродетели, однако ее прическа, макияж и наряд обрекли эти попытки на поражение. Тодд расхохотался и вернулся к прерванному разговору.

— Сначала ты готов кричать всем и каждому: «Взгляните на меня, я звезда». Но это быстро приедается. И вскоре только и мечтаешь о том, чтобы тебя не замечали и оставили в покое.

— В самом деле?

— В самом деле. Вот если бы известность, словно телевизор, можно было включать и выключать, когда тебе этого хочется. О черт, глядите, что вытворяют эти идиотки! Вот это класс!

Юная особа с наружностью шлюхи вскочила со своего стула и набросилась на мамашу с кулаками. К счастью, охранник был начеку — он подбежал к девчонке и схватил ее. Однако же она так разъярилась, что успела опрокинуть свою родительницу вместе со стулом; мужчина, сдерживавший маленькую фурию, тоже не удержался на ногах, и в результате все трое образовали на полу студии настоящую кучу малу. Тодд продолжал разглагольствовать, взирая на потасовку с нескрываемым удовольствием.

— Бывают дни, когда ты собой вполне доволен, и в такие дни ты вовсе не прочь, чтобы тебя узнавали. Тебе хочется, чтобы все вокруг твердили: «Я так люблю ваши фильмы, я смотрю их все по многу раз». А бывает, тебе хочется побыть самим собой, а все эти любопытные взгляды, будь они неладны, лишают тебя всякой возможности расслабиться. Превращают твою жизнь в дешевое представление. — Тодд указал на экран телевизора — Посмотрите только на этих дурех. Интересно, что они будут говорить своим знакомым, которые увидят этот паршивый балаган?

Несколько секунд Тодд размышлял над этим животрепещущим вопросом, а потом объявил:

— Я-то точно знаю, что они скажут. Они будут с гордостью спрашивать всех и каждого: «А вы видели меня по телеку?» Только это им и важно. Никому и в голову не приходит спросить: «Видели, как я была хороша или как я блистала умом». Их рожи показывали по телевизору — и это главное.

Некоторое время он наблюдал за выходками разошедшихся скандалисток, покачивая головой. Потом обернулся к Тэмми и произнес:

— Я все чаще думаю: может, мне пора покончить с кино? Или кино пора покончить со мной. Может, мне настало время купить ранчо в Монтане и заняться разведением лошадей?

— Правда? — Тэмми наконец оделась и опустилась на неубранную постель рядом с Тоддом: — Вы хотите уйти на покой?

Он рассмеялся.

— А что в этом смешного?

— Скажете тоже, на покой. В тридцать четыре года.

— Я думала, вам тридцать два. В вашей биографии говорится…

— Я скинул себе два года.

— Вот как…

— Но все равно для ухода на покой, как вы выразились, я слишком молод. Тридцать четыре года — еще не старость.

— Это просто щенячий возраст, — торопливо кивнула женщина.

— Просто иногда мне хочется послать весь этот цирк ко всем чертям, — вздохнул Тодд и выключил телевизор. В комнате неожиданно воцарилась тишина.

Через несколько долгих мгновений Тэмми произнесла:

— Так мы с вами будем обсуждать вчерашнее или нет?

Тодд уставился в погасший экран телевизора. Выражения его лица Тэмми не видела, но не сомневалась: сейчас взгляд так же пуст, как и экран.

— Я говорю о каньоне, Тодд, — вновь заговорила она. — Разве нам не надо обсудить то, что произошло в каньоне?

— Да, — проронил он. — Думаю, мы должны это обсудить.

— Вчера вы утверждали, что все происшедшее кажется вам сном.

— Вчера я валился с ног от усталости.

— А сегодня?

— А сегодня, на свежую голову, я понимаю, что каньон и все, что там было, — это реальность. Вчера я нес ерунду.

Он по-прежнему сидел, отвернувшись от Тэмми, словно не хотел, чтобы она видела его смущение; похоже, он чего-то стыдился.

— Вы видели больше, чем я, — продолжала Тэмми. — И, полагаю, вы лучше понимаете, что там творится. Вы ведь наверняка говорили с…

— Да. Я говорил с Катей.

— И что она вам сказала?

— Она сказала, что эту комнату в подвале ей подарили.

— Ей подарил ее Зеффер. Это я знаю.

— Так зачем вы пристаете с вопросами? Судя по всему, вы знаете не меньше моего.

— А Максин?

— Что Максин?

— Ведь это она выбирала для вас дом…

— Да. Она показывала мне фотографии.

— Может, ей тоже что-то известно?

— Максин? — Тодд встал, подошел к столу, взял пачку сигарет, закурил и жадно затянулся. — Максин запихнула меня в этот проклятый дом, а потом заявила, что больше не желает возиться со мной и с моими делами, — процедил он.

В дверь постучали.

— Примите заказ, — раздался голос.

Тэмми распахнула дверь, и в комнату проковылял пожилой коридорный с подносом. Он взглянул на них так гордо, словно раздобыть сэндвичи и кофе ему стоило неимоверных трудов.

— Я просил побольше майонеза, — заметил Тодд.

— Он здесь, сэр, — ответил коридорный и указал на маленький молочник.

— Прекрасно, спасибо, — кивнула головой Тэмми.

Тодд сунул руку в карман джинсов и извлек несколько смятых банкнот. Выбрав двадцатидолларовую, Пикетт, к немалой радости престарелого коридорного, вручил ему купюру.

— Очень вам признателен, — пробормотал тот и исчез в дверях с неожиданным проворством, как видно опасаясь, что этот странный тип в грязных джинсах раскается в своей щедрости.

Тодд и Тэмми набросились на еду.

— Знаете что? — буркнул Тодд с набитым ртом.

— Что?

— Я думаю, мне стоит увидеться с Максин. Поговорить с ней с глазу на глаз. Выведать все, что она знает. Вдруг все то, что мы видели, было подстроено…

— Так позвоните ей прямо сейчас!

— По телефону она не скажет правды.

— Вам лучше знать. Значит, уже были случаи, когда она вводила вас в заблуждение?

— Многократно.

— А где она живет?

— Вообще-то у нее три дома. В Эспене, в Хэмпстоне и в Малибу.

— Ах, она бедняжка, — насмешливо протянула Тэмми, вгрызаясь в кусочек жесткого, как резина, бекона. — Видно, стеснена в средствах. Всего только три дома. Неужели ей хватает?

— Давайте ешьте, а потом мы отправимся к ней.

— Вдвоем?

— Вдвоем. Если нас будет двое, она не сможет рассмеяться мне в лицо и заявить, что у меня крыша поехала. Ведь вы видели все то же самое, что и я.

— И кое-что такое, чего вы не видели.

— Так или иначе, мы заставим ее ответить на наши вопросы.

— А вы правда хотите, чтобы я поехала с вами?

— Я же сказал, так будет лучше, — кивнул Тодд. — Допивайте кофе и поедем.

Катя не стала даром тратить время, оплакивая уход Тодда. Что проку предаваться печали? За долгие годы она пролила немало слез из-за мужчин, которые ее предали. Таким образом она имела возможность убедиться на опыте, что слезами горю не поможешь.

К тому же, вполне возможно, Тодд еще не потерян для нее навсегда; он лишь уехал на несколько часов, вот и все. И вскоре он вернется, робкий, несчастный и виноватый, и будет на коленях умолять ее о прощении. В конце концов, разве она не подарила ему поцелуй? Разве она не занималась с ним любовью в Стране дьявола? Воспоминания об этом не отпустят его никогда.