«Примите и вкусите от него. Ибо это есть тело Мое…»

Старинные слова, старинные ритуалы. Однако они до сих пор обладали коммерческой привлекательностью.

Стоит заговорить о Власти и Могуществе, и аудитория обеспечена. Повелители никогда не выходят из моды.

Крепко задумавшись, он не сознавал, что месса уже закончилась, пока рядом не остановился священник.

— Мистер Шедуэлл?

Коммивояжер оторвал взгляд от своих лайковых перчаток. В церкви было пусто, остались только они двое.

— Мы вас ждали, — продолжал священник, не дожидаясь подтверждения, что говорит с нужным человеком. — Вы пришли очень кстати.

Шедуэлл поднялся со скамьи:

— А в чем дело?

— Не пройдете ли со мной? — предложил священник в ответ.

Шедуэлл не видел причин противиться. Священник провел его через неф в отделанную деревом комнату, где пахло как в борделе: смесь пота и духов. В дальнем конце комнаты — занавеска, которую священник отдернул в сторону, и еще одна дверь.

Прежде чем повернуть в замке ключ, он сказал:

— Держитесь поближе ко мне, мистер Шедуэлл, и не приближайтесь к усыпальнице…

Усыпальница? Теперь у Шедуэлла появились догадки, в чем тут дело.

— Понимаю, — сказал он.

Священник открыл дверь. Перед ними круто уходили вниз каменные ступени, освещенные тусклым светом из комнаты, откуда они вышли. Шедуэлл насчитал тридцать ступенек, потом сбился со счета. Лестница вела в почти абсолютную темноту, сгущавшуюся после первого десятка ступеней, и Шедуэлл, вытянув руки, держался за сухие и холодные стены, чтобы не потерять равновесие.

Однако внизу был свет. Священник обернулся через плечо, его лицо в сумраке походило на бледный шар.

— Идите поближе ко мне, — повторил он. — Это опасно.

Внизу священник крепко взял Шедуэлла за руку, как будто не верил, что он выполнит его указания. Казалось, что они попали в центр лабиринта, отсюда во все стороны разбегались галереи, переплетавшиеся и поворачивавшие под немыслимыми углами. В некоторых горели свечи. В других было темно.

И только когда его проводник свернул в один из таких коридоров, Шедуэлл осознал, что они здесь не одни. В стенах были вырезаны ниши, и в каждой лежал гроб. Шедуэлла передернуло. Покойники окружали их со всех сторон, Шедуэлл ощущал на языке привкус праха. Он знал: есть только одно создание, по доброй воле выбирающее подобное общество.

Пока он пытался упорядочить свои мысли, священник выпустил его руку и со всех ног кинулся бежать по проходу, на ходу бормоча молитву. Причина его бегства — фигура, с ног до головы закутанная во все черное и закрытая вуалью, — приближалась к Шедуэллу по галерее, словно заблудившаяся среди могил плакальщица. Ей не нужно было говорить, не нужно было поднимать с лица вуаль, чтобы Шедуэлл понял: это Иммаколата.

Она остановилась, немного не дойдя до него, и ничего не говорила. От ее дыхания шевелились складки вуали.

Потом она произнесла:

— Шедуэлл.

Голос ее звучал глухо, почти натужно.

— Я думал, ты осталась в Сотканном мире, — сказал он.

— Меня там едва не прикончили, — ответила Иммаколата.

— Прикончили?

За спиной Шедуэлл услышал стук подметок священника, по ступенькам удирающего из подземелья.

— Твой приятель? — поинтересовался он.

— Они мне поклоняются, — сказала она. — Называют меня богиней, Матерью Ночи. Они оскопляют себя, чтобы доказать свою преданность. Вот почему тебе приказали не подходить к усыпальнице. Они считают, что это богохульство. Если бы их богиня не заговорила, они не позволили бы тебе зайти так далеко.

— Почему ты их терпишь?

— Они помогли мне, когда я нуждалась в приюте. Чтобы залечить раны.

— Какие раны?

При этих словах вуаль поднялась, хотя Иммаколата не шевельнула и пальцем. От открывшегося зрелища Шедуэлла едва не вывернуло. Некогда идеальные черты инкантатрикс были изуродованы до неузнаваемости: сплошь раны и шрамы.

— Но как?.. — сумел выдавить он.

— Муж хранительницы, — ответила она. Рот ее был так изуродован, что она с трудом выговаривала слова.

— Это он сделал с тобой такое?

— Он пришел со львами, — сказала она. — А я проявила неосмотрительность.

Шедуэлл не хотел слушать дальше.

— Тебя это задевает, — заметила она. — Ты человек чувствительный.

Последние слова она произнесла с легкой иронией.

— Ты же можешь замаскировать это, правда? — спросил он, думая о ее способности менять внешность. Если она умеет имитировать других, почему бы не подделать собственные совершенные черты?

— Ты что, принимаешь меня за потаскуху? — спросила она. — Раскрашивать себя из тщеславия? Нет, Шедуэлл. Я не стану скрывать свои раны. В них больше чести, чем в красоте. — Иммаколата улыбнулась жуткой улыбкой. — Разве ты так не думаешь?

Несмотря на вызывающие слова, голос ее дрожал. Он чувствовал, что она была измучена и почти отчаялась. Она боялась, что безумие снова обретет над ней власть.

— Мне тебя не хватало, — произнес Шедуэлл, стараясь смотреть ей в лицо. — Мы неплохо работали вместе.

— У тебя теперь новые союзники, — отозвалась она.

— Ты уже знаешь?

— Сестры время от времени тебя навещали. — (Это известие совсем не обрадовало его.) — Ты доверяешь Хобарту?

— Он выполняет свою функцию.

— Какую же?

— Ищет ковер.

— Однако пока не нашел.

— Нет. Пока еще нет. — Шедуэлл старался смотреть прямо на нее и так, чтобы в его взгляде отражалась любовь. — Я скучал по тебе, — сказал он. — Мне нужна твоя помощь.

У Иммаколаты вырвалось негромкое шипение, но она ничего не ответила.

— Разве ты не для этого позвала меня сюда? — спросил он. — Чтобы мы начали все сначала?

— Нет, — ответила она. — Я слишком устала.

Шедуэлл очень хотел вернуться на землю Фуги, однако мысль о том, чтобы начать заново с того места, где они прекратили поиски, и опять мотаться из города в город, как только ветер принесет какой-либо слух о Сотканном мире, не вдохновляла и его.

— Кроме того, — продолжала Иммаколата, — ты переменился.

— Нет, — возразил он. — Я по-прежнему хочу отыскать Сотканный мир.

— Но не для того, чтобы продать, — сказала она. — Ты хочешь править им.

— С чего ты взяла? — запротестовал Шедуэлл, лучезарно улыбаясь. Глядя на истерзанное существо перед собой, он не мог понять, сработал ли его обман. — Мы же заключили уговор, богиня, — напомнил он. — Мы собирались обратить их в прах.

— И ты по-прежнему этого хочешь?

Шедуэлл колебался. Он знал, что рискует лишиться всего, если солжет. Иммаколата отлично его изучила и, наверное, при желании смогла бы заглянуть в его мозг. Он лишился бы гораздо большего, чем ее общество, почувствуй она обман. Но она и сама изменилась. Инкантатрикс походила на испорченный товар. Ее красота, имевшая над ним безоговорочную власть, исчезла. Теперь она выступала в роли просительницы, хотя и пыталась притворяться, будто это не так. И Шедуэлл отважился на ложь.

— Я хочу того, чего хотел всегда, — заявил он. — Твои враги — мои враги.

— Значит, мы должны покончить с ними, — сказала она. — Раз и навсегда.

Изуродованное лицо озарилось светом, и человеческие останки в стенных нишах пустились в пляс.

Утром второго февраля Кэл нашел Брендана в постели мертвым. Он умер, сказал врач, примерно за час до рассвета. Тихо скончался во сне.

Его умственные способности начали стремительно угасать за неделю до Рождества. Он мог назвать Джеральдин именем жены и принимал Кэла за своего брата. Прогнозы были самые неутешительные, однако никто не ожидал такого быстрого финала. Не было времени ни объясниться, ни попрощаться. Еще вчера он был здесь, а сегодня его уже оплакивали.

Однако, как бы сильно Кэл ни любил Брендана, ему было трудно скорбеть о нем. Джеральдин плакала и испытывала все подобающие случаю эмоции, когда соседи приходили с соболезнованиями, а Кэл лишь играл роль горюющего сына, но ничего не чувствовал. Кроме одного: смущения.