И невозможно было отделить его собственную загадку от загадки Джо-Бет. Он чувствовал это, стоя перед домом матери. Дом, мать и таинственная встреча с Джо-Бет были частью одного сверхъестественного целого. И Хови был его связующим звеном.

Он решил не стучать в дверь (о чем спрашивать после стольких лет?) и уже хотел возвращаться назад тем же путем, но интуитивно двинулся в другую сторону. Он прошел немного вверх по улице и добрался до ее верхней точки. Оттуда открывалась панорама всего города. Он смотрел на восток, за молл, туда, где городские окраины доходили до леса, стоявшего сплошной стеной. Точнее, почти сплошной — то здесь, то там в листве зияли просветы, а в одном месте собралась целая толпа народа. Там были прожекторы, направленные куда-то вниз, но на расстоянии он не смог разглядеть, что именно они освещали. Может, там кино снимают? За день с ним произошло столько удивительного, что пройди сейчас мимо него все звезды, когда-либо получившие «Оскара», он не обратил бы внимания.

Он стоял и смотрел на город и вдруг услышал чей-то шепот. Хови оглянулся. Улица была пуста. Не было даже легкого ветерка, который мог бы донести до него этот голос. Но голос раздался снова и так близко от уха, словно он звучал внутри головы. Мягкий голос повторял всего два слога:

— … ардховардховардхов…

Хови не стал и пытаться искать объяснение тому, как связан этот голос с событиями в лесу. Он не притворялся, будто может постичь процессы, что происходили с ним и вокруг него. Город жил по своим законам, и поворачиваться спиной к его тайнам Хови не собирался. Если поиски бифштекса привели его к любви, куда же приведет этот шепот?

Найти дорогу к тем деревьям внизу было несложно. Пока он шел, у него возникло наистраннейшее ощущение — словно вместе с ним движется сам город. Казалось, в любой момент он может сползти с Холма и исчезнуть в пасти земли.

Это чувство усилилось, когда Хови добрался до леса и спросил, что случилось. Казалось, никто не собирается ему отвечать, пока какой-то мальчик не пропищал:

— Тут дырка в земле, и он провалился.

. — Кто «он»? — спросил Хови.

На этот раз ответил не мальчик, а женщина, что была вместе с ним.

— Бадди Вэнс, — сказала она.

Хови понятия не имел, о ком идет речь. Должно быть, женщина догадалась об этом и добавила:

— Телезвезда. Смешной такой. Мой муж его любит.

— Его достали?

— Еще нет.

— Да какая разница! — вмешался мальчик. — Он все равно уже мертвый.

— Думаешь? — спросил Хови.

— Конечно, — подтвердила женщина.

Вдруг происходящее предстало для Хови в новом свете. Люди пришли сюда не для того, чтобы увидеть, как человека спасут из лап смерти. Нет, они хотели видеть труп, который грузят в карету «скорой помощи», чтобы потом сказать: «Я видел, как его достали, как накрыли простыней». Эти люди вызвали у Хови отвращение.

Кто бы ни звал его по имени, теперь голос замолчал или в гуле толпы не был слышен. Незачем оставаться тут — ведь есть глаза, в которые Хови хотел смотреть, и губы, которые он хотел поцеловать. Он повернулся спиной к деревьям и направился в мотель ждать Джо-Бет.

Только Абернети всегда называл Грилло по имени. Для Саралин, со дня их знакомства и до того, как они расстались, он всегда оставался Грилло, и так же его называли коллеги и друзья. Враги (а у какого журналиста, особенно у опустившегося журналиста, нет врагов?) иногда звали его Гребаный Грилло, иногда Грилло Справедливый, но всегда непременно Грилло. И только Абернети мог позволить себе звать Грилло по имени:

— Натан?

— Чего тебе?

Грилло только что вышел из душа, но от одного звука голоса Абернети готов был снова забраться в ванну.

— Дома сидишь?

— Работаю, — соврал Грилло. Ему выдалась та еще ночка. — Помнишь мою грязную работку?

— Забудь. Кое-что случилось, и я хочу, чтобы ты был там. Бадди Вэнс… комик, кажется… Так вот, он пропал.

— Когда?

— Сегодня утром.

— И где же?

— В Паломо-Гроуве. Знаешь это место?

— Видел знак на шоссе.

— Его пытаются найти. Сейчас полдень. Сколько времени тебе туда добираться?

— Час. В крайнем случае, полтора. А что там интересного?

— Ты слишком молод, чтобы помнить «Шоу Бадди Вэнса».

— Я смотрел повторы.

— Позволь кое-что сказать тебе, мой мальчик. — Больше всего Грилло ненавидел отеческий тон Абернети. — Когда шло «Шоу Бадди Вэнса», пустели бары. Он был великий человек и великий американец.

— Тебе что, нужны сопли?

— Черт побери, нет! Хочу знать о его женах, о его пьянках, о том, почему он кончил жизнь в округе Вентура — ведь раньше он разъезжал по Бербанку в лимузине длиной в три квартала.

— Короче, тебе нужна грязь.

— Еще наркотики, Натан.

Грилло так и видел выражение глумливого сочувствия на лице шефа.

— Читатели хотят об этом знать.

— Им нужна грязь, впрочем, как и тебе.

— Ну, подай на меня в суд. Давай, вылезай оттуда.

— Так мы не знаем, где он? Может, он просто куда-нибудь смылся?

— Где он, известно. Они пытаются его достать уже несколько часов.

— Достать? Он утонул?

— Он провалился в яму.

«Комики, — подумал Грилло. — Всё у них на потеху публике».

Кроме этого, ничего смешного не было. Когда он, вскоре после своего провала в Бостоне, встретился с Абернети и его командой, работа показалась ему отдыхом после тех напряженных журналистских расследований, на которых он сделал себе имя и из-за которых его, в конце концов, вышибли. То, что его взяли в скандальную малотиражку «Дейли репортер», слабо утешало. Абернети был лицемерный фигляр, новообратившийся христианин; для него слово «прощение» значило не больше, чем известное слово из трех букв. Собирать материал по его заданиям оказалось легко, писать статьи еще легче, так как новости в «Дейли репортер» служили для удовлетворения единственной потребности читателей — для облегчения зависти. Читателям хотелось узнать о страданиях высоко взлетевших соотечественников, познакомиться с обратной стороной славы. Абернети знал свою публику досконально. Он даже опубликовал для нее собственную историю — как он из алкоголика стал добрым христианином. «Пусть посуше, да к небу ближе» — так любил он говорить о себе. Благочестивая нотка позволяла ему подавать грязь с елейной улыбкой, а читателям — не чувствовать вины за копание в ней. Мы рассказываем о грехе — что может быть более христианским?

Грилло считал эту тему давно протухшей. Сто раз он хотел послать старого клоуна подальше, но где, кроме такой же клоаки, как «Репортер», может найти работу в прошлом известный журналист, опустившийся до работы в желтой газетенке? Приобретать другую профессию у него не было ни желания, ни возможности. Сколько он себя помнил, он всегда хотел рассказывать миру о мире. У Грилло была в этом какая-то особенная потребность. Он не мог даже представить себе, чтобы он занимался чем-то иным. Люди не слишком хорошо осведомлены о самих себе. Им нужны те, кто ежедневно будет говорить о них, чтобы они могли учиться на собственных ошибках. Как-то раз, придумывая заголовок статьи об одной из таких ошибок — о коррумпированности одного сенатора, — Грилло вдруг понял (у него до сих пор все переворачивалось внутри, когда он вспоминал об этом), что его подставил кто-то из врагов сенатора и что он, Грилло, опорочил честное имя ни в чем не повинного человека. Он опубликовал извинения и опровержения. Вскоре история была забыта, новые статьи сменили статьи Грилло. Политики, как скорпионы и тараканы, переживут даже падение цивилизации. Журналисты — более хрупкие создания. Один промах, и репутация рассыпается в пыль. Грилло отправился на Запад и ехал куда глаза глядят, пока не уткнулся в берег Тихого океана. Можно было утопиться, но Грилло предпочел работать на Абернети. Теперь все чаще и чаще выбор казался ему ошибкой. Он старался найти в этом плюсы. Ежедневно он повторял себе, что двигаться отсюда можно только вверх, поскольку ниже уже некуда.