Наконец Тэмми увидела свою машину, стоявшую на обочине в целости и сохранности. Распахнув дверь, которая оказалась незапертой, она скользнула на водительское сиденье и протянула руку к замку зажигания. Ключи были на месте. «Благодарю тебя, Господи!» — прошептала женщина, охваченная запоздалым приступом благочестия.

Она завела мотор и включила фары, залившие светом всю улицу, после чего нажала на газ и с ревом свернула за угол. Тодд прохаживался по самой середине дороги, и она непременно сбила бы его (положив тем самым бесславный конец этой ночи приключений), не отскочи он неожиданно в сторону. Однако взгляд Пикетта стал уже более осмысленным, и в машину он уселся с обрадовавшей Тэмми поспешностью.

— Нам надо скорее отсюда выбраться, — заявил он.

— А я уж решила, что вы намерены остаться.

— Нет… Я просто думал о том, какой я дурак…

— Забудьте об этом, — улыбнулась Тэмми. — Сейчас нам надо не думать, а поскорее делать ноги.

Она нажала на педаль, и машина помчалась по извилистому шоссе.

После того как они проделали примерно половину пути, Тодд вновь подал голос:

— Как вы считаете, она гонится за нами?

— Нет, — покачала головой Тэмми. — По-моему, она слишком горда, чтобы за кем-нибудь гоняться.

Не успела она договорить, как свет фар выхватил из темноты некое диковинное создание. Тодд издал изумленный возглас, а Тэмми моментально поняла: это один из тех гибридов, с которыми она уже сталкивалась на склонах каньона. Он был чрезвычайно уродлив далее по меркам своего отнюдь не привлекательного племени — нижняя половина лица этого существа была лишена плоти и черная пасть зияла, как пещера.

Тэмми даже не попыталась избежать столкновения с чудовищем. Напротив, она направила машину прямиком на него. За миг до удара жуткое создание распахнуло свою безгубую пасть, словно хотело отпугнуть несущийся на него автомобиль. А в следующую секунду машина ударила его бампером — тестообразное тело взлетело на капот и размазалось по ветровому стеклу. Несколько мгновений Тэмми вела машину вслепую — перед ней была лишь кошмарная рожа, закрывавшая обзор. Затем, совершив рискованный вираж, она сбросила монстра с капота. Теперь от него остались лишь грязно-желтые потеки.

— Что за дьявол сунулся нам под колеса? — невозмутимо осведомился Тодд.

— Потом расскажу, — пообещала Тэмми. И, закончив на этом все объяснения, она продолжала гнать машину в полном молчании.

Извилистая дорога наконец вывела их на какую-то неизвестную, но ярко освещенную улицу. Они вырвались из каньона Холодных Сердец и вновь очутились в городе ангелов.

В марте 1962 года Джерри Брамс приобрел небольшую квартиру с двумя спальнями. Дом располагался в пределах пресловутого священного леса, весь квартал был построен в двадцатые годы, и из окон квартиры открывался впечатляющий вид на сакраментальную надпись «Голливуд». Покупка обошлась Брамсу в девятнадцать тысяч семьсот долларов, что, учитывая столь удачное расположение дома, можно было счесть весьма скромной ценой. Джерри долго лелеял мечту встретить родственную душу и разделить с ней кров, однако все его романтические приключения заканчивались печально. Трижды он пытался изменить свой семейный статус, но это ему так и не удалось: всякий раз кто-то переходил ему дорогу, и Джерри вновь оставался один. Впрочем, теперь ему недолго предстояло томиться в одиночестве — даже наиболее оптимистично настроенные онкологи, к которым он обращался, давали ему не более года. Опухоль простаты была уже неоперабельна и стремительно разрасталась.

Несмотря на всю свою любовь к славному прошлому Голливуда, Джерри был человеком практического склада, чуждым всяких сантиментов — по крайней мере во всем, что касалось его самого. Перспектива скорой смерти ничуть его не изменила, он не боялся неизбежного конца, но и не ждал его как желанного избавления. Он знал, что всем без исключения людям суждено умереть, а ему предстоит отправиться в иной мир довольно скоро. Правда, у Джерри случались приступы черной меланхолии; в такие дни он подумывал о самоубийстве и даже приготовил изрядное количество снотворного, достаточного, по его убеждению, чтобы свести счеты с жизнью. Но хотя ему приходилось нелегко и боль (а также проблемы, связанные с расстройством мочеиспускания, особенно тягостные для столь утонченной натуры) порой почти сводила его с ума, что-то мешало ему развести таблетки в стакане с «Кровавой Мэри» и избавиться от мучений.

Джерри никак не мог отделаться от ощущения незавершенности. Ему казалось, он не закончил некое важное дело, хотя вряд ли смог бы объяснить, в чем это дело заключалось. Родители его давно умерли, единственная сестра — тоже, причем в прискорбно молодом возрасте. Друзей у него было немного, а таких, с которыми бы его связывала крепкая дружба, не имелось и вовсе. Он знал, что после его ухода некому будет проливать потоки слез и что его коллекция экспонатов, связанных с кинематографом, коллекция, которую он никогда не оценивал, но которая, возможно, принесла бы на аукционе примерно полмиллиона долларов, станет предметом бурных раздоров. Да еще завсегдатаи «Микки» (его любимого бара) отпустят несколько циничных, скабрезных замечаний, узнав, что старина Джерри больше никогда не появится у стойки. Господь свидетель, за свою жизнь он и сам наговорил немало непристойностей. В свои лучшие годы он считался непревзойденным мастером похабных шуток и хлестких ответов. Но теперь откровенный цинизм более не доставлял ему радости. Его стиль жизни давно вышел из моды. Он ощущал себя вымирающим динозавром.

В последнее время Брамс с удивлением обнаружил, что болезнь сделала его невероятно восприимчивым ко всем горестям и несчастьям этого мира. Узнав о смерти Демпси, собаки Тодда, он проплакал весь день, хотя видел покойного пса всего несколько раз. А потом пришло известие о смерти Марко Капуто, такой бессмысленной и нелепой. С Капуто они никогда не были приятелями, но при редких встречах Марко был неизменно вежлив, приветлив и удивлял Джерри своим профессионализмом, столь редким в нынешнюю эпоху господства посредственности.

Похороны, по мнению Джерри, отнюдь не воздали усопшему по заслугам. Они были скромными и малолюдными (из Чикаго, правда, прибыли несколько членов семьи Капуто, но нетрудно было заметить, что их интересует исключительно завещание, и они не считают нужным даже изображать скорбь). Тодд, разумеется, не явился, хотя и прислал Максин в качестве своей представительницы. Джерри воспользовался возможностью разузнать, как долго, по мнению Максин, будут продолжаться поиски. Предпринимает ли полиция хоть какие-то шаги, чтобы схватить эту женщину и предать ее суду, или бедному Тодду придется отсиживаться дома до бесконечности? Максин ответила, что она не в курсе дела и к тому же впредь не собирается заниматься делами Тодда — это, дескать, пустая трата времени и сил.

Разговор с Максин, жалкая, равнодушная похоронная процессия, гроб и размышления о его скрытом от глаз содержимом — все это привело Джерри в настроение еще более мрачное, чем то, в котором он пребывал постоянно. Но даже в тот день, когда ему казалось, что надежда и порядочность навсегда оставили этот мир, он не счел возможным использовать наконец свои таблетки и обрести вожделенный покой.

«Ради всего святого, почему я так цепляюсь за жизнь?» — спрашивал он себя и не находил ответа. Однако Брамс чувствовал: что-то его удерживает. Он словно слышал голос, твердивший: «Подожди, подожди еще немного».

— Нельзя расходиться по домам, пока примадонна не допоет свою арию, — говаривал один его приятель, оперный певец.

И в глубине сознания Джерри догадывался, что ему еще предстоит услышать арию примадонны.

Поэтому он продолжал тянуть свою лямку, хотя жизнь уже давно была ему в тягость; он ждал, когда то, что его удерживает, сделается явным.