Все это время отряды Бабули Ветоши продолжали арестовывать тех, кто находился в списке Врагов Императрицы (а там были тысячи имен). Они направляли их в лагерь за горой Галигали, где создавался другой механизм, изобретенный Нефаури: Великий Стиратель Душ, который должен был прикончить каждого, кто когда-либо поднимал против нее голос или собирался сделать это в будущем, о чем говорили ее швеи-пророки.

В теле Бабули Ветоши оставалось всего два шипа, с которыми она, ее легионы и Буреход должны были разобраться. Одним был кричащий абсурд города Коммексо, где бесился Малыш. Другим — Двадцать Пятый Час.

Время Без Времени она оставила напоследок.

— В Коммексо, — пробормотала она.

Буреход услышал ее приказ. Передвигаясь на ногах из молний, опалявших землю дочерна или превращавших воды Изабеллы в пар, если он ставил их на морскую поверхность, корабль всей своей мощью развернулся к Пайону, где во мраке Полуночи вызывающе сиял огнями город Коммексо.

— Мистер Пикслер! Мистер Пикслер!

Щипцоверн постучал в дверь комнат Роджо Пикслера, сперва осторожно, а потом громко, костяшками всех пальцев.

— Пожалуйста, мистер Пикслер! Это срочно!

Он услышал, как за дверью по полированному мраморному полу передвигается что-то тяжелое. Наконец, из этого странного звука возник голос драгоценного гения Щипцоверна, творца изначального Малыша Коммексо Роджо Пикслера.

— Я прекрасно знаю о ситуации на улицах, Щипцоверн. Я выслал легионы Малышей-вояк, которые отважно там сражаются. Но требуется нечто более примитивное…

— Там огромный корабль длиной в милю, клянусь!

— Буреход? Да. Я вижу его на экранах.

— Это Бабуля Ветошь, мистер Пикслер. Она называет себя Императрицей всех островов.

До Щипцоверна доносился звук репортажей с улиц Коммексо, которые смотрел сейчас великий архитектор. Пикслер построил город благодаря богатству, полученному с помощью Малыша. Это стало работой истинного визионера — создание города вечных огней на Часе, чья тьма была глубока. Город стоял на трех ночи, но никто из живших на его ярких улицах ее не боялся. До сих пор.

— Вас не волнует, что эта женщина прибыла сюда на корабле, способном разрушить город?

— Она не станет этого делать.

— Она может убить все, что вы…

— И Малыша.

— Да.

— Не забывай о Малыше.

— Но до Малыша были вы, мистер Пикслер. Вы — создатель.

— Разве?

— Да… — сказал Щипцоверн, на этот раз не так уверенно. — Конечно, вы. Без вас… без вас ничего бы этого не было.

— А Малыш?

— Сэр. Вы были до Малыша. Отец приходит прежде сына.

— Да…

— Так что насчет города, сэр?

— Город, — казалось, он вспоминал слова, в которые раньше безоговорочно верил.

— Город Коммексо принадлежит Духу Малыша и всегда будет ему принадлежать.

— Хорошо, — с облегчением сказал Щипцоверн, поскольку гений, на которого он работал, не утратил понимания порядка вещей. — Так что же нам делать с Буреходом, сэр? Он висит над нами, и все его орудия смотрят на город. Вы ведь не хотите причинить Духу Малыша еще больший урон?

— Конечно, нет. Этот город должен стоять как завет мечтам о Малыше Коммексо.

— Хорошо, мистер Пикслер. И что мне делать?

— А что ты посоветуешь?

— Я?

— Да, доктор. Что бы ты посоветовал сделать ради города Малыша?

— Не думаю, что у нас есть выбор. Мы будем либо разрушены, либо сдадимся.

— Полагаешь, если я сдамся этой императрице, она может ко мне придти?

— Простите, сэр. О чем вы говорите?

— Я говорю, что если она хочет тотального владычества, для нее это будет удачный маневр, разве не так? Мое бесценное тело в обмен на безопасность города.

— Вы хотите предложить ей это, сэр?

— Я принимаю, — произнесла Бабуля Ветошь.

— Это она? — спросил Пикслер удивленным тоном.

— Да, сэр, — сказал Щипцоверн. — Это она.

— Как она смогла вмешаться в нашу засекреченную линию связи?

— Она не на линии, сэр. Она здесь. Со мной.

— Что?

— Простите, сэр. У меня не было выбора.

— Почему ты мне не сказал?

— Она запретила, сэр.

— И как любой разумный трус, — продолжила Бабуля Ветошь, — он предпочел сохранить свой глаз, чем сказать тебе правду.

— Я его не виню, — ответил Пикслер. — Наверняка он думает, что его жалкая жизнь — это все, что у него есть. И ее потеря значит для него гораздо больше, чем если бы он знал правду.

— Что это ты там бормочешь, Пикслер? — спросила Бабуля Ветошь.

— Когда мы окажемся свидетелями великой неоспоримости Высших Миров и Глубинных Миров, когда познаем абсолютную тьму и дыхание истинного света, то все остальное, как и сама жизнь, перестанут иметь значение.

— Ты городишь чушь.

— Разве? В таком случае, это целиком моя вина, госпожа. Боюсь, я болен. Странная инфекция, которую я подхватил, спустившись в воды Изабеллы.

— Ты не запугаешь меня историями о глубоководной чуме, Пикслер. Я не боюсь ничего и никого.

— Императрица, это невероятно! Ничего не бояться! Я бы хотел посмотреть вам в глаза и сам это увидеть. Щипцоверн!

— Сэр?

— Проводи Императрицу в библиотеку.

— Конечно, сэр.

— Я буду там через минуту, Императрица.

Связь прервалась и стихла.

— Он отключился, — сказал Щипцоверн. — Раньше он никогда так не поступал. Он всегда слушает.

— Не сегодня, доктор. Иначе он бы понял, что я здесь. Веди меня к нему.

— Я могу дойти только до двери. Я никогда не входил в святилище. Это его личные покои.

— Сегодня ты сопровождаешь меня, Щипцоверн. Я — твоя Императрица. Служи мне, и я всегда буду с тобой.

— Тогда я, разумеется, повинуюсь.

Щипцоверн вел ее по тускло освещенным комнатам. Единственным постоянным источником света являлись лампы, крепившиеся к стенам над картинами.

— У Пикслера весьма эклектичный вкус, Щипцоверн.

— Вы имеете в виду эти картины?

Бабуля Ветошь помедлила, разглядывая одну из них: очень яркое полотно, изображавшее простой белый дом, несколько деревьев, небольшую беседку и одну-единственную звезду.

— Щипцоверн?

— Да?

— Что это за кошмар?

— Насколько я помню, это называется «Утро Рождества Христова».

— Декаданс. Только взгляни на цвета. Меня от них тошнит.

— Я ее уберу.

— Нет нужды, — сказала Бабуля Ветошь.

Она подняла руку, и полотно поглотил невидимый огонь: яркие цвета потускнели, почернели, вспучились, и скоро исчезла последняя искра цвета, оставив лишь древнюю позолоченную раму вокруг того, что представляла собой сейчас почти любая точка в Абарате.

В нескольких шагах висела еще одна картина, чей стиль и тематика были настолько же нервными и жестокими, насколько мирным и спокойным был стиль первой. На ней изображалось тело, висевшее на сети из колючей проволоки, однако разобрать конкретные детали было сложно. Карающая рука поднялась вновь, и Щипцоверн моргнул. Однако Бабуля Ветошь просто указывала.

— А вот эта, — сказала она, — мне нравится. — Она посмотрела на Щипцоверна. — Ладно. На сегодня картин достаточно.

Больше она не задержалась ни у одного полотна, следуя за Щипцоверном к большой комнате в конце коридора.

— У тебя проблемы с канализацией, Пикслер, — сказала она, входя внутрь.

— И со светом, — ответил Пикслер из темноты. — Боюсь, здесь всё ломается. Ваши… ваши силы, Императрица… пожинают… свои плоды. Мой идеальный город больше не идеален.

— Забудь о городе. Я хочу тебя видеть. Здесь вообще нет огней? — В ее голосе возникло нечто большее, чем простое подозрение. — В комнате должно быть окно, доктор. Свет горящего города…

— Свет, — ответил Пикслер, — не покажет вам ничего, что ваши глаза хотели бы увидеть.

— Ты мне запрещаешь?

— Нет. Конечно нннет. Как я могу. Вы — Императрииииица.

— Тогда что здесь происходит? Я хочу немедленно знать.