Тихий вой краба превратился в визг, но не боли — краб мало что о ней знал, — а чистого ужаса. Это был его кошмар, его единственный кошмар: беспомощно лежать на животе, пока то, что он совсем недавно собирался съесть, внезапно начало поедать его.

Однако яркие нити не собирались устраивать себе ужин из крабового мяса. Их питал только страх, они пировали на его сливках, густых и вязких, а затем, насытившись, возвращались в тело, из которого вылезли.

За то краткое время, что прошло с момента, когда воды Изабеллы выбросили труп на берег, с северо-востока набежали тучи. Это был первый признак надвигающегося шторма, сформированного в крайне нестабильном воздухе над границей самой реальности, где море исчезало в небытии. Спустя две-три минуты дождь превратился в ливень, загнавший всех, кроме тех немногих, что боролись за свою жизнь, назад, в свои норки под большими камнями.

Краб не надеялся спрятаться. Утомленный собственной паникой, он неподвижно лежал под ревущими потоками воды. Буря никак не повлияла на нити, кормившиеся его ужасом. Яркие существа вылезали наружу и уползали обратно, насыщаясь страхом, что пропитывал каждую часть анатомии краба. Сами они в питании не нуждались. Они собирали страх для своего почившего творца, чье тело никогда не покидали, а теперь старались вернуть к жизни.

Будь они разумными созданиями, понимающими, что такое безжалостная хватка смерти, они бы даже не начали его воскрешать. Он был мертв, побит и изломан силой вод, возвращавшихся из Иноземья. Море несло с собой хаотический груз мусора с улиц Цыптауна. Витрины магазинов, фонарные столбы, автомобили, детали автомобилей, люди в автомобилях (иногда еще живые), крыши, двери, окна, вырванные из домов, и бесчисленные остатки жизни, что в них велась: кресла, холодильники, журналы, коврики, люди, игрушки, одежда — мусор и жизнь образовывали месиво навсегда утраченного бытия. Хозяин этих нитей ударялся о множество острых, тяжелых, искореженных кусков мусора, и от этого он мог бы умереть десятки раз, если б к тому моменту уже не был мертв.

Но однажды он оказался в более спокойном потоке, который доставил его тело на Берег Покойников. И теперь, словно в насмешку над этим названием, отрицая все законы разложения плоти, преданный труд нитей, вливавших ужас краба в труп их создателя, принес плоды.

Мертвец пошевелился. Краб не видел чуда, сотворенного своими кошмарами. В какой-то момент, пока нити кормились его страхами, жизнь оставила краба. Вялые движения ног замерли, стоны сменились тишиной.

Альбинос не видел, как труп, которым он едва не пообедал, дернулся на своем ложе из черных камней, и как его веки дрогнули, пока дождь стучал по лишенному плоти лицу. Одна жизнь закончилась, другая же началась.

И так было не впервые. Свой первый вдох Кристофер Тлен сделал много лет назад, будучи недоношенным младенцем. Сейчас он делал его снова, во второй раз. Теперь, однако, этот вдох не был слабым и болезненным. Хотя капли дождя продолжали барабанить по камням так же громко, как раньше, звук, с которым мертвец вобрал воздух в легкие, прокатился по всему берегу, и от его эха камни, лежавшие под другими камнями, а также те, что скрывались еще ниже, стукнулись друг о друга, и звук их столкновения был столь громким, что с ним не мог сравниться даже шум ливня.

Словно по зову этого великого грома, тучи ушли вглубь острова, чтобы очистить место, где все еще действовали законы жизни (и смерти). Берег пребывал в тишине, если не считать дыхания мертвеца и волн Изабеллы, бьющихся о камни.

Столкновения камней прекратились, их задача была завершена. Тлен ожил. Его тело больше не было искалеченным, бесцветным мешком. Воздух вокруг него наполняли миллионы световых форм — воспоминания о жизни, которую он почти потерял. Они кипели, заливая камни живым светом, какого берег не видел многие века. За то время, пока прилив возвращался, уходил и возвращался вновь, взбираясь на берег, исцеление было завершено. По ранам распространялись здоровые ткани, стягивая их и сбрасывая куски гнилой плоти на жесткое каменное ложе.

Маленькие крабы, крошечные зеленые морские ящерицы, укрывавшиеся от дождя под камнями, мекаки, чьих собратьев убил альбинос — все они начали приближаться к человеку, желая покормиться гнилым мясом, от которого избавлялось его выздоравливающее тело. Они не боялись ни человека, ни его световых нитей. Он даже не видел, как они суетятся, очищая берег от последних фрагментов смерти, которые он сбросил, чтобы одеться в жизнь.

Спустя некоторое время он поднялся на ноги. Воспоминания все еще носились в окружающей его тьме, но их значение, направленное на возрождение Тлена, постепенно пропадало, и остатки жизни, которой он когда-то жил, умирали тоже. Все было кончено. Больше он не совершит этих ошибок.

Из раздумий его вывел скрежет металла. Он обернулся к воде и обнаружил источник резких звуков. Прилив вынес на Берег Покойников еще один сувенир из Иноземья — целый грузовик, лишенный трех колес, с обмякшим телом водителя, все еще пристегнутого ремнями безопасности.

До сих пор на лице Тлена не проступало никаких чувств, но теперь легчайшая улыбка коснулась его губ, даже после воскрешения отмеченных шрамами иглы Бабули Ветоши, которая зашила ему рот за то, что он произнес слово «любовь». Он поднес руку ко рту и коснулся шрамов. Улыбка исчезла, но не от того, что Бабуля Ветошь причинила ему боль, а потому, что она оказалась права. Любовь была болезнью. Любовь была самоубийством. Любовь была ядом, болью и унижением.

Он возродился, чтобы стать врагом любви. Чтобы уничтожить ее полностью.

Такая мысль придала ему сил. Он ощутил их подъем и вместе с ним — внезапное желание отметить собственное возвращение в живой, нежный, полный страхов мир.

Он поднял руку и указал на грузовик, находившийся в воде, посреди бурлившего прибоя.

— Вверх, — приказал он.

Грузовик немедленно повиновался, резко накренившись, и из его двигателя полилась вода. Водитель за рулем перекатывался, точно пьяный, а грузовик продолжал свой неуклюжий подъем. У ног Тлена ласкались и резвились преданные кошмары, организовавшие его возвращение к жизни, наблюдая, как забавляется их обнаженный повелитель.

Тлен опустил правую руку до пояса, вытянув ладонь, и кошмары подпрыгнули, обвиваясь вокруг его пальцев, вокруг запястья и руки, устремляясь к любимому месту, где они были рождены — к его голове. Когда-то они плавали внутри воротника вместе со множеством своих собратьев-кошмаров, которых он выпивал и вдыхал. Скоро они снова будут плавать. Но пока что они образовали вокруг его шеи два сияющих кольца и почувствовали себя в раю.

Какое-то время Тлен наблюдал за поднимающимся грузовиком, а затем пробормотал слово, приказывая принести его в жертву. Грузовик тотчас взорвался, превратившись в шар желто-оранжевого пламени, из которого во все стороны, словно крошечные кометы, разлетелись горящие куски, встречая свои отражения и гибель в море. Тлен поднял свое мрачное, трагическое лицо к небу, наблюдая за этим зрелищем, и с его губ сорвался один-единственный лающий звук:

— Ха!

А затем, спустя секунду:

— Какое же воскрешение без салюта!

Шалопуто направил маленькую лодку к острову Простофиль. Их воспоминания об этом Часе не были счастливыми, учитывая, что Шалопуто много лет оставался рабом у колдуна Каспара Захолуста, а Кэнди едва не погибла от его рук, пытаясь сбежать. Но, несмотря на все эти темные воспоминания, остров Простофиль был ближайшим местом, где можно было сесть на паром до большой гавани Тацмагора на Смехе-до-Упаду. Оттуда они доберутся до острова Частного Случая, а значит, и до Финнегана Фея.

Прибыв на остров Простофиль, они выбрали паром под названием «Мокрец». Купив билеты, дождавшись своей очереди на посадку, и, наконец, найдя на верхней палубе маленького парохода свободные сиденья, они почувствовали все напряжение последних часов, и Кэнди начала клевать носом.