— Не здесь, — шепнул он и тайком сунул в руки Д'Амура клочок бумаги. Затем мужчина обогнул Гарри и пошел прочь.

Гарри прислушался к совету незнакомца и двинулся в другую сторону. Любопытство ускорило его поступь, и он шагал, куда глаза глядят. Пытаясь понять, кто и откуда за ним следит (не просто же так осторожничал тот мужичок), он свернул в улочку потише. Гарри осмотрел отражения в витринах через дорогу, но не заметил никого подозрительного. Стиснув бумажку в кулаке, он пошел дальше.

В полквартале от него находился цветочный магазин «Эдем и Компания». Гарри зашёл внутрь, не упустив возможности оглянуться на улицу. Если за ним и следили, то, как подсказывали ему чуйка и татуировки, шпиков среди прохожих не было.

Напитавшись смесью десятков цветочных ароматов, воздух в магазине стоял влажный, тяжёлый и прохладный. Из подсобного помещения показался мужчина средних лет с безупречно подстриженными усами — они повторяли контуры его рта и производили впечатление третьей губы — и поинтересовался, ищет ли Д'Амур что-то особое.

— Просто смотрю, — ответил Гарри. — Я… э-э-э… люблю цветы.

— Ну, дайте знать, как определитесь.

— Само собой.

Мужчина с идеальными усами спрятался обратно за шторы из бус, и тут же подхватил беседу на португальском, которую оборвало появление потенциального клиента. Не успел он сказать и пары слов, как ему ответила какая-то женщина — говорила она вдвое быстрее и явно кипела от ярости.

Пока бурлила их весьма оживлённая беседа, Гарри бродил по магазину, периодически бросая взгляд через плечо — вдруг кто-то с улицы за ним наблюдает? Наконец, он убедился, что за ним никто не шпионит, разжал пальцы и разгладил клочок бумаги. И слова не прочитав, он догадался, что записка от Нормы:

Не ходи ко мне. Там всё плохо. Я на старой квартире. Жду в 3 ночи. Начнёт зудеть — беги.

— Записка? — спросил женский голос.

Гарри поднял глаза. Её вид так его поразил, что он едва успел прикусить рвавшееся наружу «Господи!»: три четверти лица женщины покрывали разводы и вмятины шрамов. Оставшийся чистым участок — красивый левый глаз и лоб над ним (плюс парик с изысканно уложенными кудрями) — лишь подчеркивал жестокость, которой подвергли остальную часть лица. Её нос низвели к двум круглым отверстиям, правый глаз лишили ресниц, а рот — губ. Гарри зафиксировал взгляд на левом глазе, но в ответ смог лишь повторить вопрос:

— Записка?

— Да, — сказала она, бросив взгляд на бумажку в руке Д'Амура. — Хотите добавить её к цветам?

— А, — с облегчением выдохнул Гарри. — Нет, спасибо.

Он быстро спрятал обрывок бумаги в карман, кивнул и оставил магазин с его дурными знаками позади.

Гарри решил отнести записку, удивление от её содержимого и зверский голод в «Паб Черрингтона» — в тёмную, тихую забегаловку, которую он обнаружил в тот же день, как приехал в Нью-Йорк. В ней подавали домашнюю еду без лишних выкрутасов, и Гарри здесь хорошо знали: стоило ему усесться в излюбленном уголку, кивнуть официантке по имени Филлис, и в пределах шестидесяти секунд на его столе материализовывался крупный стакан бурбона без льда. Паб работал по старинке, и Гарри назвал бы это застоем, но подобные преимущества брали верх.

— Хорошо выглядишь, Филлис, — сказал Гарри, когда официантка поднесла напиток в рекордный срок.

— На пенсию ухожу.

— Что? Когда?

— В конце недели. В пятницу вечером я устраиваю вечеринку — коллеги да несколько постояльцев. Никуда из города не намылился?

— Нет, я приду.

Гарри присмотрелся к Филлис. Судя по всему, она была на средине шестого десятка, а это означало, что когда Гарри впервые нашел это место, Филлис было уже под сорок. Между сорока и шестьюдесятью пролегала целая жизнь, полная возможностей, которые приходили, уходили и больше никогда не возвращались.

— С тобой всё будет в порядке? — спросил Гарри.

— Ага, куда денусь. Умирать я точно не собираюсь. Просто сам паб уже в печёнках. Ночей не сплю. Гарри, я устала.

— А по виду и не скажешь.

— Разве таким, как ты, не положено быть матёрыми врунами? — сказала она и отошла к другому столику, избавив Гарри от трудностей с ответом.

Гарри устроился удобней в своем уголке и снова достал записку. Бояться было не в духе Нормы. Она жила в квартире, которую можно было смело назвать самым посещаемым духами местом в городе. Норма вела консультативные сеансы для усопших уже больше тридцати лет, и ежедневно внимала россказням о страшных смертях, да ещё и от тех, кто их пережил: кого-то убили, кто-то сам наложил на себя руки, ещё кого-то задавило на перекрёстке или прикончило на месте брошенным из окна предметом. Если жил на свете человек, который мог с чистой душой заявить, что уже слышал все эти байки, так это Норма. Так что же заставило её бросить своих привидений, телевизоры и кухню, в которой она знала, что где лежит, вплоть до последней ложки?

Гарри глянул на часы над баром: шесть тридцать две. Ещё восемь часов коротать. Так долго ждать он не мог.

— На хер те три утра, — сказал Гарри.

Он проглотил бурбон и окликнул Филлис:

— Пора закрывать счёт, Филлис!

— Что за пожар? — ответила она и направилась к его кабинке.

— Нужно попасть в одно место быстрее, чем думалось.

Он сунул ей в руку стодолларовую купюру.

— А это за что?

— Просто, — сказал Гарри, уже поворачиваясь к выходу. — На случай, если не попаду на вечеринку.

Гарри вышел из такси на углу Тринадцатой и Девятой. Но не перекрёсток был настоящим местом его назначения — он находился в нескольких кварталах дальше, в ухоженном здании, где располагались офисы юристов и докторов, в том числе психиатров. Как раз в приёмной у одного из последних, у психиатра по имени Бен Крекомбергер, Гарри впервые повстречал Норму Пэйн.

После смерти Шмари Гарри сняли с патрулирования. Версия событий той ночи, которую Гарри предоставил начальству, оказалась для них слишком забористой, и они отправили его к Крекомбергеру, который вежливо, но настойчиво расспрашивал Гарри о деталях того, что ему «показалось».

Не скупясь на детали, Гарри повторял ту историю снова и снова, и каждый раз Крекомбергеру не удавалось поймать его на расхождениях в пересказах. Наконец психиатр сказал:

— Гарри, всё сводится вот к чему: как ни крути, ваша версия происшедшего попросту абсурдна. При менее серьёзных обстоятельствах я бы даже назвал её смехотворной.

— Издеваетесь?

— Отнюдь.

— Значит, я вам тут душу, блять, изливаю, а вы…

— Мистер Д'Амур, успокойтесь.

Гарри вскочил на ноги.

— Не перебивайте. Так вы хотите сказать, что всё это время заставляли меня повторять одно и то же лишь себе на потеху?

— Яне говорил, что… Мистер Д'Амур, сядьте, или придется вас силой…

— Вот, сел. Окей? Так пойдёт? — сказал Гарри, опустившись на край стола, который ограждал доктора от кушетки для пациентов.

— Да, но если вам снова приспичит встать на ноги, я бы предпочёл, чтобы вы ушли.

— А если так, что вы напишете в моих бумажках?

— Что вы не годны к службе по причине подверженности острым бредовым расстройствам, наверняка спровоцированных пережитой травмой. Мистер Д'Амур, никто не говорит, что вы сумасшедший, но мне нужно предоставить вашему начальству честную оценку состояния вашей психики.

— Острым бредовым расстройствам… — тихо повторил Гарри.

— Люди очень по-разному справляются с подобным опытом. Судя по всему, в попытке побороть и осмыслить свой персональный кошмар вы создали нечто вроде личной мифологии, и…

Его перебил шум из соседней комнаты, которую занимала секретарша Крекомбергера — по звуку казалось, словно кто-то бьет посуду.

— Это не я! — послышался незнакомый женский голос.

Бормоча извинения, доктор встал из-за стола и открыл дверь. Только он это сделал, как несколько журналов проплыли мимо его головы и опустились на персидский ковёр рядом с кушеткой. Внезапно волоски у Гарри на затылке встали дыбом. НЗ подсказал ему, что по ту сторону дверей был не просто бешеный пациент, а что-то куда необычней.