Феликссон лелеял эти мысли, пока не осознал, что жизнь без власти вовсе не так ужасна, как он себе представлял. Он был в числе самых могущественных и амбициозных магов мира, но на то, чтобы удержать эту позицию, тратилось колоссальное количество энергии, воли и времени. Когда Феликссон, наконец, позволил себе внять учениям киновитов, он понял, что всё это время нужды его души, которые и привлекли его к тайнам магического мастерства, оставались без должного внимания. Лишь теперь, став рабом демона, Феликссон получил возможность продолжить долгий путь в глубины своего «я» — путь, с которого его сбило накапливание магических сил. Жизнь в Аду даровала ему надежду на существование Рая, и он никогда не чувствовал себя таким живым.

Феликссон стоял у подножия лестницы, вёдшей к вратам крепости, стиснув послание в недавно искалеченной руке. Записку ему передал один из адских вестников. Эти посланники были единственными объективно прекрасными существами в подземном мире. Они существовали лишь для того, чтобы даже самые грязные дела Ада преподносились в красивенькой обёртке.

Перед Феликссоном простирался Ров Пайка, а за ним лежала вся Пирата. По дороге к колдуну маршировала небольшая армия адских жрецов. Процессия состояла из трёх дюжин самых отборных солдат. Феликссон с гордостью заметил в их рядах своего хозяина.

Изувеченный маг оторвал взгляд от дымящихся городских шпилей и перевёл его обратно на процессию киновитов. Поднялся ветер — единственный ветер, гулявший адскими просторами: его пронизывающие, ледяные порывы разили гнилью и горелой кровью — запахами, не покидавшими воздух Преисподней. Смрадный шквал стегал всё сильнее. Он взметнул чёрные церемониальные мантии киновитов, и высоко над головами жрецов затрепетали умащённые маслами тридцатифутовые флаги из человеческой кожи. Феликссон заметил в знамёнах глазницы и рты, и ему показалось, будто жертвы до сих пор недоумённо таращатся на смертоносные лезвия и вопят, пока ножи умело отделяют кожу от мускулов.

Колокол на крепостной башне, которую прозвали Зовом (на самом деле, именно его далекий бой всегда слышали те, кто решил головоломку Лемаршана), приветствовал возвращавшихся в твердыню Ордена братьев и сестер. Увидав хозяина, Феликссон опустился на колени и согнулся в поклоне, таком раболепном, что голова его погрузилась в болото. Не поднимая взгляда, он протянул руку с посланием.

Его повелитель отделился от процессии, а остальные киновиты спокойно продолжили шествие к вратам.

— Что это? — спросил демон, выхватив записку из высоко поднятой руки.

Феликссон повернул грязную, располовиненную голову, нацелив на хозяина левый глаз. Лицо киновита хранило невозмутимость. Никто не знал его возраста, а Феликссону хватило ума не спрашивать, но облик его хозяина хранил отпечаток многих веков: они изваяли из него то, что не мог изобразить ни один скульптор — такое было под силу только годам и мучительным лишениям. Язык вывалился изо рта Феликссона и плюхнулся на месиво из дерьма и болота. Он словно и не заметил. Всё его внимание было приковано к повелителю.

— Меня призывают в Покои Неснедаемого, — сказал Жрец Ада, рассматривая письмо.

Без дальнейших слов киновит развернулся и двинулся против хода остальных членов Ордена — назад, к Пирате. Феликссон не понимал, что всё это значит, но, храня верность хозяину, пошел следом.

После грязного Рва широкие улицы адского города казались относительно чистыми. На обочине виднелись одинокие деревья не нуждающейся в солнце разновидности: их чёрные стволы, ветки и тёмно-синие листья были такими кривыми и закрученными, будто каждый их дюйм рождался в невыносимых страданиях. На улицах не было автомобилей, но Феликссон заметил велосипеды, паланкины, рикши и несколько повозок с упряжками лошадей — тела животных покрывала полупрозрачная кожа, а лишённые плоти головы были такими плоскими и широкими, что они напоминали тела из задниц с пришитыми к ними морскими скатами.

Молва о появлении на улицах киновита бежала впереди них, и демоны в багровых униформах (здешнее подобие полиции) останавливали движение даже на самых оживлённых перекрёстках — всё для того, чтобы киновита не побеспокоил ни один житель города.

Когда он проходил мимо, большинство граждан выражало преданность, касаясь пупка, груди, лба и склоняя голову. Служащие вставали на колени, чтобы выказать свое почтение. Но наземь опускались не только демоны и гибриды — их примеру следовали и проклятые. Жрец Ада шел быстрым шагом и не обращал на это внимания, но Феликссон всё жадно впитывал.

Вблизи здания впечатлили Феликссона даже больше, чем когда он рассматривал их с холма, на котором стоял монастырь. Их фасады украшали замысловатые изображения мифических сцен из жизни Люцифера. Фигуры всех персонажей были вписаны в строгие квадраты, что напомнило Феликссону об узорах, которые он видел на храмах инков и ацтеков. Художники изобразили на них действа всех мастей: войны, празднества, совокупления, и всё было показано в мельчайших деталях. Феликссон провел много времени, разгуливая по тихим, вызывавшим клаустрофобию камерам крепости, и город видел лишь украдкой. Теперь же он испытывал слабое подобие радости — его глаза пировали на открывшихся зрелищах.

— Там, — сказал Жрец Ада, выдернув раба из задумчивости.

Феликссон поднял глаза: киновит указывал на сооружение, возвышавшееся над всеми постройками в городе. Его верхушка шипом пронзала чёрные небеса. Но при таком громадном размере здание было полностью лишено деталей. Фасад здания не имел даже окон и казался олицетворением серой обыденности. Дворец являлся настоящим произведением искусства — сооружением настолько безликим, что многим оно казалось почти невидимым. Феликссон подумал, что сам архитектор находил этот эффект довольно забавным.

До здания оставалось всего три шага, и тут дверь распахнулась внутрь, хотя привратников было не видать.

Феликссон увидел, как рука жреца еле заметно дрогнула. Киновит обратил взгляд мёртвых глаз вверх, на нависшую над ними громаду, и сказал:

— Здесь я предстану перед судом. Если голосование будет не в мою пользу, тебе придётся уничтожить плоды моих изысканий — все до единого. Ты меня понял?

— Фшё? — переспросил Феликссон.

— Не стоит поддаваться сантиментам. Всё необходимое хранится здесь, — он постучал по виску указательным пальцем правой руки — было заметно, что однажды его сломали, и кости срослись неправильно. — Ничто не будет утеряно.

— Да, Хожяин. Да, конечно.

Киновит ответил ему легким кивком, и они зашли внутрь.

Убранство Дворца Неснедаемого было таким же безликим, как и его фасад. Вестибюль полнился инфернальными бюрократами в серых костюмах, скроенными так, чтобы не стеснять проклятых, подвергнутых физическим увечьям. У одного из демонов на спине росло кольцо опухолей — каждая из них была с футбольный мяч, но ткань плотно прилегала к окружностям пульсирующих выпуклостей. Некоторые чиновники носили капюшоны, низводившие черты их лиц к двум прорезям для глаз и горизонтальным прямоугольникам на месте ртов. Ткань украшала вышивка из сигил, чьё значение было за пределами знаний Феликссона.

Однообразные коридоры освещались большими голыми лампами, но излучаемый ими свет никак не мог выровняться и постоянно мигал — нет, скорей вибрировал — так, словно источник сияния был живым существом. Они прошли шестью коридорами (Феликссон запоминал каждый поворот) и очутились в месте, которое поражало своим великолепием. Феликссон уж было решил, что весь дворец являл собой лабиринт из безликих проходов, но он ошибся. Перед их глазами предстало открытое, залитое ярким светом пространство, которое оказалось внутренностью металлической трубы с зеркальной поверхностью. Она была десять футов[42] в диаметре и такой высокой, что потолок терялся вдали.