— Подождите.

— Я сказал спокойной ночи.

— …мне нужно спросить вас… — начал Марти.

— Спросить, спросить… — голос уже удалялся.

Марти прижался вплотную к двери, чтобы закинуть последний кусочек приманки.

— Мы выяснили, кто такой Европеец; что он такое!

Но ответа не было. Он упустил внимание Уайтхеда. В любом случае, это было бесполезно. Здесь неоткуда было получить мудрого совета, здесь просто пьяный старик все еще играл в свои старые силовые игры. Где-то глубоко внутри номера закрылась дверь. Вся связь между двумя людьми была прервана.

Марти спустился на два пролета лестницы обратно к пожарному выходу и покинул здание тем же способом, что и вошел в него. После мертвого запаха пожарища даже грязный воздух вблизи магистрали казался свежим и легким.

Марти постоял несколько мгновений на лестнице, наблюдая за машинами, проносящимися по дороге, красотой самой трассы. Внизу две собаки продолжали грызться. Никому из них — ни водителям, ни собакам — не было дела до падения властелинов — почему же он должен был заботиться об этом? Дело Уайтхеда, как и отеля, было проиграно. Он сделал все, что мог, чтобы вытащить старика, но потерпел неудачу. Теперь он и Кэрис могут идти к новой жизни и оставить Уайтхеда делать все, что он хочет. Он может перерезать себе вены в приступе отчаяния, или захлебнуться собственной блевотиной во сне — Марти это больше не интересует.

Он слез вниз по пожарной лестнице и соскочил на стол, затем вернулся к машине, оглянувшись лишь однажды, чтобы посмотреть, наблюдает ли Уайтхед за ним. Нет нужды говорить, что окна верхнего этажа были темными.

Когда они добрались до Калибан-стрит, девушка была все еще под сильным воздействием наркотика и было очень сложно проникнуть через ее химически возбужденные чувства. Европеец оставил евангелистов убирать и сжечь все, что не доделал Брир, и отвел Кэрис в комнату наверху. Там он сконцентрировался на том, чтобы убедить ее отыскать отца, и быстро. Сначала наркотик в ее голове просто улыбался ему. Его усталость постепенно стала перерастать в злость. Затем она стала смеяться над его угрозами — медленным, беспричинным смехом, так похожим на смех Пилигрима, как будто она знала о нем какую-то непристойность, о которой не хотела говорить, — здесь его терпение лопнуло и он напустил на нее кошмар таких непрекращающихся ужасов, что его грубость вызвала в нем самом отвращение, не меньшее, чем ее страх. Не веря, она смотрела на ту же волну жижи, которую он вызвал тогда в ванной, колыхающуюся и затем изливающуюся из ее собственного тела. «Убери это», — велела она ему, но он только усилил силу иллюзии, пока ее лоно не стало корчиться от чудовищности происходящего. Внезапно ее наркотическая оболочка лопнула. Отблеск безумия закрался в ее глаза, когда она забилась в угол комнаты, а уродливые создания вылезали из каждого отверстия на ее теле, распихивая и расталкивая друг друга, пытаясь вылезти и цепляясь за нее всевозможными конечностями, которые только могло создать его воображение. Она была на волосок от безумия, но он зашел слишком далеко, чтобы убрать видение, хотя его мерзость даже у него вызывала отвращение.

— Найди Пилигрима, — сказал он ей, — и все исчезнет.

— Да, да, да, — взмолилась она, — все, что ты хочешь.

Он стоял и смотрел как она выполняет его требования, погружая себя в то же состояние, которого она достигла, отыскивая Тоя. Однако ей потребовалось намного больше времени, чтобы найти Пилигрима, намного больше, и Европеец начал уже опасаться, что она оборвала все связи со своим телом, предоставив его ему, вместо того, чтобы самой сконцентрироваться. Но наконец она возвратилась. Она отыскала его в отеле, не далее чем в получасе езды от Калибан-стрит. Мамулян не удивился. Не в привычках лис уходить далеко от их места обитания; Уайтхед просто залег в нору.

Скрюченная путешествием и ужасом Кэрис была практически снесена вниз Чэдом и Томом в ожидающую их машину. Европеец произвел прощальный обход дома, убеждаясь, что все следы их пребывания удалены. Девочку в подвале и детриты Брира было невозможно убрать за такой короткий срок, но в этом и заключалась вся прелесть. Пусть те, кто придут сюда, строят, что хотят, из древних фотографий на стене и бутылочек с духами, так любовно расставленных. Главным было то, что все доказательства его, Европейца, присутствия здесь — или на самом деле везде — были абсолютно удалены. Вскоре он снова станет слухом — сплетней досужих людей.

— Пора, — сказал он и запер дверь. — Потоп уже почти за нами.

Теперь, когда они ехали, к Кэрис потихоньку стали возвращаться силы. Мягкий ветер из окна обдувал ее лицо. Она чуть приоткрыла глаза и взглянула на Европейца. Он не смотрел в ее сторону, уставившись в окно; его аристократический профиль был сейчас, как никогда, обрюзгшим и утомленным. Она удивлялась, как ее отец мог распрощаться с мыслью о достижении финала игры. Он был стар, но Мамулян был несравнимо старше: был ли возраст в их противостоянии преимуществом или помехой? Может быть — эта мысль впервые пришла ей на ум — они были равны? Может, эта игра, в которую они играли, заканчивается без победы и поражения сторон? Типичное решение двадцатого века — сплошная неопределенность. Ей было не нужно этого — она хотела завершения.

Как бы все ни повернулось, она знала, что для нее мало шансов выжить в надвигающемся Потопе. Только Марти мог сбить баланс в ее сторону, но где он был сейчас? Если он вернулся в Килбурн и обнаружил его пустым, не предположил ли он, что она решила оставить его по собственному желанию? Она не могла предвидеть, как он поступит — то, что он прибегнул к шантажу с героином, было для нее шоком. Единственной оставшейся возможностью был отчаянный маневр — думать о нем, добраться до него и сказать, гае она и почему. Это было рискованно. Улавливать случайные его мысли — это одно, просто скромный трюк, но попытка проложить путь к его голове и вступить с ним в прямой контакт, разумом к разуму, потребовала бы намного большего психического напряжения. Даже предположив, что она найдет в себе для этого силы, чем будут последствия таких попыток вторжения для Марти? Она принялась обдумывать эту дилемму с нарастающим возбуждением, сознавая, что минуты истекают и вскоре будет уже поздно для любых попыток бегства, хотя бы и самых отчаянных.

Марти ехал на юг по направлению к Криклвуду, когда почувствовал боль в затылке. Она распространилась моментально по всей его черепной коробке, дойдя за две минуты до головной боли невообразимых размеров. Его инстинкт подсказывал ему сбросить скорость и возвращаться обратно в Килбурн, чем быстрее, тем лучше, но на Финчли-роуд были сплошные пробки и все, что он мог сделать, это тащиться в общем потоке, чувствуя, как боль нарастает с каждыми десятью ярдами пути. Его сознание, вес больше и больше захватываемое раскручивающейся спиралью боли, воспринимало все меньшие объемы информации, его внимание сконцентрировалось на точке, куда как будто втыкалась острая игла. Дорога перед «ситроеном» становилась неразличимой. Он почти ничего не видел и столкновение с рефрижератором было предотвращено только благодаря его навыкам водителя. Он понял, что вести машину дальше становится смертельно опасным, поэтому он стал как можно осторожнее выбираться из потока — ему сигналили справа и слева, — наконец он остановился у края дороги и выбрался наружу глотнуть свежего воздуха. Почти ничего не соображая, он вышел на середину дороги. Фары встречных машин казались стеной стробоскопических огней. Он почувствовал, как его колени подгибаются и еле удержался, чтобы не упасть под колеса проносящихся автомобилей, ухватившись за открытую дверцу «ситроена». Шатаясь, он отошел к переду машины — ближе к относительной безопасности тротуара.

На его ладонь упала одинокая капля дождя. Он всмотрелся в нее, стараясь вернуть четкость своему зрению. Она была ярко красной. «Кровь», — всплыла откуда-то слабая мысль. Не дождь — кровь. Он поднес руку к лицу. У него обильно шла носом кровь. Теплый поток заструился по его руке, заливая закатанный рукав рубашки. Порывшись в кармане, он достал платок и приложил его к носу, затем заковылял к ближайшему магазину. В витрине он уловил свое отражение. Перед глазами у него плавала рыба. Он попытался отогнать видение, но оно оставалось — яркая, цветная экзотика, пускающая пузыри где-то в его черепной коробке. Он отошел от стекла и вгляделся в буквы, нарисованные на нем, — «Аквариумные принадлежности Криклвуда». Он повернулся спиной к гуппи и орнаментальному карпу и сел на узкий выступ. Он начал дрожать. «Это все Мамулян, — была его единственная мысль. — Если и впущу это в себя, я умру. Я должен драться. Любой ценой, драться».