Этого движения оказалось достаточно, чтобы один из шести стрелков лишился самообладания. Истерически завизжав, он открыл стрельбу по толпе. Его истерия мгновенно передалась всем остальным. Они принялись палить, опустошая обоймы, лишь бы закрыть глядевшие на них обвиняющие глаза. Через несколько секунд комната наполнилась дымом и грохотом.

Сквозь завесу дыма Шедуэлл увидел, как старик, в которого он выстрелил первым, завершил начатое движение, отдав ему честь. После чего упал замертво. С его смертью выстрелы не затихли. Несколько членов совета опустились на колени, склонив головы, как того требовал Шедуэлл, другие пытались забиться в углы комнаты. Но большинство упали мертвыми там, где стояли.

Затем стрельба прекратилась так же внезапно, как началась.

Шедуэлл отбросил пистолет в сторону и — хотя он не переносил вида крови — заставил себя оглядеть разгромленную комнату. Он чувствовал: тот, кто намерен стать богом, не имеет права отворачиваться. Сознательное нежелание видеть правду — это человеческое качество, а Шедуэлл собирался покончить с этим состоянием.

Он осмотрел поле боя и нашел это зрелище не таким уж непереносимым. Он смотрел на трупы как на груды мяса и костей, чем они, в сущности, и являлись.

Однако когда Шедуэлл повернулся к двери, кое-что все-таки заставило его вздрогнуть. Это было воспоминание о последнем жесте Мессимериза; как он шагнул вперед, протягивая руку. Шедуэлл до сих пор не понимал, что означал тот жест. Старик словно требовал платы. Шедуэлл старался отыскать иное объяснение, но не смог.

Он, бывший некогда торговцем, наконец-то стал покупателем, и предсмертный жест Мессимериза был призван напомнить ему об этом.

Нужно ускорить кампанию. Подчинить оппозицию и как можно быстрее добраться до Вихря. Когда Шедуэлл отдернет облачную завесу, он станет богом. А боги неподвластны требованиям кредиторов, живых или мертвых.

Кэл и Сюзанна шли быстро, насколько им позволяло любопытство. Несмотря на срочность дела, очень многое по пути замедляло их ход. Мир вокруг был таким изобильным, его формы были так четко вырезаны, что от них с трудом удавалось отвести взор. В итоге они сдались и принялись рассматривать эту землю. Любые виды удивительной флоры и фауны имели аналоги в Королевстве чокнутых, но каждый из них, от булыжника до зверя и все, что было между ними, преобразила магия.

Существа, встречавшиеся им по пути, отдаленно напоминали лисиц, зайцев или кошек, но только отдаленно. Помимо прочих отличий главным в них было совершенное отсутствие страха. Они не бежали от пришельцев, а лишь смотрели им вслед, буднично признавая их существование, а затем возвращались к своим делам.

Все походило на рай — или на дурманящий сон о нем, — пока звук настраиваемого радио не разрушил иллюзию. Обрывки музыки и голосов, перемежаемые свистом и помехами, сопровождались радостными возгласами, доносившимися из-за небольшой рощи серебристых берез. Радостные возгласы, однако, быстро сменились криками и угрозами. Они делались все громче по мере того, как Сюзанна и Кэл пробирались между деревьями.

По другую сторону рощи оказался луг, поросший высокой сухой травой. А на лугу три юнца. Один из них балансировал на веревке, натянутой между двумя столбами, и глядел на двух других, затеявших драку. Источник их разногласий был очевиден: радиоприемник. Паренек пониже, чьи удивительно светлые волосы казались белыми, защищал свою собственность от нападок юноши покрупнее без особенного успеха. Обидчик выхватил радио из рук блондина и швырнул на луг. Приемник ударился об одну из изъеденных временем статуй, стоявших по пояс в высокой траве, и песенка внезапно оборвалась. Хозяин радио бросился на обидчика, визжа от ярости.

— Скотина! Ты же его сломал! Ты, черт возьми, сломал его!

— Это дерьмо сделано чокнутыми, де Боно, — ответил его противник, с легкостью отбивая удары. — Нечего тебе мараться о такую дрянь. Разве мама тебе не объясняла?

— Но это моя вещь! — закричал в ответ де Боно и отправился подбирать свою вещь. — И нечего лапать ее!

— Господи, ты хоть понимаешь, насколько ты жалок?

— Заткнись, тупица! — огрызнулся в ответ де Боно.

Он не мог отыскать радио в высокой траве, и его ярость только усилилась.

— Гэлин прав, — вмешался канатоходец.

Де Боно выудил из кармана рубашки очки в металлической оправе и опустился на корточки, высматривая приемник.

— Это порочно, — сказал юноша на канате, только что выполнивший серию сложных движений — тройных прыжков. — Старбрук оторвет тебе яйца, если узнает.

— Старбрук не узнает, — огрызнулся де Боно.

— О, напротив, он узнает, — заверил Гэлин, бросая взгляд на канатоходца. — Потому что ты ему расскажешь, верно, Толлер?

— Может быть, — последовал ответ, сопровождавшийся самодовольной улыбкой.

Де Боно отыскал приемник. Он поднял его и потряс, но музыка больше не звучала.

— У тебя дерьмо вместо мозгов, — произнес он, оборачиваясь к Гэлину. — Смотри, что ты наделал.

Наверное, он бы снова набросился на здоровяка, если бы Толлер со своего наблюдательного пункта на канате не заметил, что у них появилась публика.

— А вы еще кто такие? — спросил он.

Все трое уставились на Кэла с Сюзанной.

— Это поле Старбрука, — сообщил Гэлин угрожающим тоном. — Вас не должно здесь быть. Он не любит, когда сюда приходят женщины.

— Потому что он полный идиот, — сказал де Боно, приглаживая руками волосы и улыбаясь Сюзанне. — Можешь и это ему передать, если он когда-нибудь вернется.

— Обязательно, — угрюмо пообещал Толлер. — Не сомневайся.

— А кто такой Старбрук? — спросил Кэл.

— Кто такой Старбрук? — переспросил Гэлин. — Да кто не знает…

Он не договорил, на его лице отразилось внезапное понимание.

— Так вы чокнутые, — сказал он.

— Верно.

— Чокнутые? — повторил Толлер. Он был так потрясен, что едва не потерял равновесие. — На этом поле?

Де Боно от такого открытия заулыбался еще лучезарнее.

— Чокнутые, — произнес он. — Значит, вы сумеете починить этот прибор…

Он двинулся к ним, протягивая им радиоприемник.

— Я попытаюсь, — сказал Кэл.

— Ты не посмеешь, — прошипел Гэлин, обращаясь то ли к Кэлу, то ли к де Боно, а может быть, к обоим.

— Господи, да это же просто приемник, — возразил Кэл.

— Это дерьмо, сделанное чокнутыми, — заявил Гэлин.

— Это порочно, — снова возвестил Толлер.

— А откуда он у вас? — спросил Кэл де Боно.

— Не твое дело, — отрезал Гэлин. Он сделал шаг в сторону пришельцев. — Я уже сказал вам: вы здесь нежеланные гости.

— Мне кажется, он ясно выразился, Кэл, — заключила Сюзанна. — Пойдем отсюда.

— Извини, — сказал Кэл де Боно. — Придется тебе чинить приемник самому.

— Но я не умею, — последовал печальный ответ.

— У нас есть дела, — сказала Сюзанна, поглядывая на Гэлина. — Нам пора идти. — Она потянула Кэла за рукав. — Идем же.

— То-то же, — произнес Гэлин. — Проклятые чокнутые.

— Мне хочется сломать ему нос, — сообщил Кэл.

— Мы здесь не для того, чтобы проливать кровь. Мы пришли, чтобы прекратить кровопролитие.

— Я знаю. Знаю.

Кэл пожал плечами, извиняясь перед де Боно, и повернулся спиной к лугу. Они побрели обратно к роще. Когда они прошли ее насквозь, сзади послышался топот. Сюзанна и Кэл обернулись. За ними бежал де Боно, все еще с приемником в руках.

— Я пойду с вами, — сказал, он без предисловий. — А вы почините приемник по дороге.

— А как же Старбрук? — поинтересовался Кэл.

— Старбрук не вернется, — ответил де Боно. — Они могут ждать его, пока по уши не зарастут травой, но он не вернется. Я найду себе дело поинтереснее. — Он улыбнулся. — Я слышал, как этот прибор говорил: «День обещает быть солнечным».

Де Боно оказался весьма полезным спутником. Он был готов поддержать любую тему, а энтузиазм, с каким он поддерживал беседу, помог Сюзанне выйти из меланхолии, охватившей ее после смерти Джерико. Кэл не мешал им болтать. Ему пришлось на ходу чинить приемник. Однако он успел повторить один из первых своих вопросов: откуда де Боно раздобыл этот прибор?