— Отец… — произнес Тлен, — это больно…

— Я отпущу тебя, — сказал Зефарио.

Он прервал контакт и убрал руку из воротника, оставив место, где она в него проникла, а затем вышла, неповрежденным.

— Сейчас все это имеет смысл, — сказал Зефарио. — Я никогда не понимал, почему карты хотели, чтобы я позаботился о ребенке, который никогда обо мне не думал. Теперь я вижу, почему. Мысль о том, чтобы увидеть его вновь, укрепила мое сердце. Но не это было настоящей причиной, по которой я предпринял свое последнее путешествие. Ею стало то, что слепой человек может видеть ужасную прячущуюся тварь.

— Нефаури, — пробормотал Тлен.

— Ты всегда о них знал?

— Что она с ними работала? — Он смотрел на отца из лабиринта боли, которую тот открыл, и Кэнди знала, что Кристофер Тлен, который сейчас глядит на мир, никогда не смог бы вынести смысл из страхов своего отца, пока его не заставили вспомнить пожар. Сейчас он воссоединился с кошмаром горящего дома Тленов во всех его ужасающих подробностях. Это не была древняя история о жестокости, имевшей место в жестокие времена. Это было живое воспоминание о смерти. Запах горящих волос, плоти и костей. Крики, смолкающие, когда кричавшие вдыхали огонь. Преступление, совершенное женщиной, которая учила его не чувствовать, не могло быть забыто и прощено.

Но то, что знал он, знала и она. Так всегда было между ними.

— Прости, отец, — сказал Кристофер.

— Тебе не за что извиняться, сын.

— Ты не понимаешь. Я не хотел, чтобы это услышала Ведьма. Но твоя боль — моя боль — была слишком сильна. Я чувствую, как она ускользает. Ведьма ее чувствует.

— Что это значит? — спросила Кэнди.

— Она знает, что он здесь, — сказал Кристофер. — Она знает, что я смотрю в лицо своего отца. И ей это очень не нравится.

Во всем глифе не прозвучало ни единого возражения. План был прост: указать кораблю направление и со всей возможной скоростью устремиться к Окалине.

— Как? — спросил Джон Хват.

— Хороший вопрос, — сказал Джон Хнык. — Как?

— Легко, — ответил Газ. — Мы будем думать.

— Мы должны просто думать, чтобы он подчинился? — спросил Шалопуто.

— Надеюсь…

Внезапно глиф отреагировал на приказы своих создателей. Он ускорил ход, еще сильнее углубился в Пустоту, а затем — возможно, почувствовав, как далеко он от Окалины, и ее больше не увидеть даже самому острому глазу, — повернул назад.

— Видели? — сказал Газза. — У нас получилось. Надеюсь, где бы Кэнди сейчас…

— Думаешь, она знает, что мы идем? — спросил Шалопуто.

— Да, — ответил Газза. — Она знает.

Кэнди чувствовала, что снаружи происходят грандиозные события. Но какие? Она должна была их увидеть.

— Окно. Окно. Окно, — проговорила Кэнди. — Тлен, мне нужно найти окно.

Потребовалось несколько секунд, чтобы пробиться через боль Зефарио. Кэнди была вынуждена повторить:

— Окно.

— Что — окно?

— Мне нужно окно.

Зефарио больше не тратил времени на вопросы. Он вытянул руку, раскрыл ладонь и коснулся стены.

— Я буду ждать ее вместе с Кристофером. А ты, Кэнди, иди. Ты больше ничего не можешь поделать. Иди. Я готов к встрече. Это будет то еще воссоединение.

Но Кэнди медлила. Она хотела быть здесь, когда Ведьма окажется лицом к лицу с двумя людьми, которых она почти уничтожила, но кто вопреки всем ожиданиям выжил. Однако Кэнди была здесь не для наблюдений, а для того, чтобы сделать что-то хорошее.

— Иди! — сказал Зефарио. — Я найду тебя, хотя и не знаю как. Если не в этой жизни, то в другой.

Ей не хотелось его покидать, но она должна была уходить. Она сделала, что могла — теперь у нее другие дела. Она не знала, какие именно, но инстинкты подсказывали: все будет ясно, если она сумеет посмотреть на остров. Возможно, они больше не над Окалиной, а плывут в сторону Пустоты.

Она добралась до вершины следующего пролета и оказалась в окружении серых металлических дверей без надписей. Она не знала, где именно в корабле находится, и могла полагаться лишь на свои инстинкты. Они хорошо служили ей раньше, и если ей повезет, послужат еще. Ей лишь надо было сосредоточиться…

Сказано — сделано. Дверь перед ней открылась, и она побежала вниз по коридору, крича на бегу:

— Давайте, окна. Давайте! Я тут! Где вы?

Коридор разделился. Она вновь выбрала. И вновь побежала.

— Окна! Давайте же! Где вы?

Вокруг нее рождались шумы: они проникали сквозь стены, шли от металлических решеток под ногами и на потолке — крики, рев, визги, вопли.

А за всем этим гремели и ревели двигатели, заряжавшие бурю, на ногах которой шел Буреход. Она могла бежать здесь вечно и никогда не найти…

Подождите! Окно! Она ощутила его присутствие, словно открытый глаз в замкнутой жестокой призме этого чудовищного места. Слева от нее была дверь. Она открыла ее и пробежала по коридору до второй двери. За ней оказался большой зал, наполненный тем, что походило на латы гигантов. Она прошла между ними и, наконец, увидела окно. Она смотрела в Пустоту.

Прямо под ней был край Абарата, граница реальности. Дальше — только Забвение: серое место, не имевшее ни глубины, ни деталей — просто бесконечное ничто.

— Должно быть другое окно… — пробормотала она. — Не это. Здесь не на что смотреть.

Она готовилась отвернуться, когда осознала свою ошибку. В этом ничто все-таки что-то было. И оно приближалось к кораблю с такой скоростью и по такой прямой траектории, что она едва его не пропустила.

Глиф выходил из Пустоты, идя на таран Бурехода. Ошибки не было. Ее друзья, наверняка решив, что она погибла, собирались встретить своих палачей лицом к лицу…

Бабуля Ветошь, увидев своего сына глазами Тлена, одновременно поняла две вещи: во-первых, Зефарио находился сейчас в священном Храме Нефаури, а во-вторых, что безумие, в которое она погрузила его после пожара (жалкие остатки материнской любви, хоть и неуместной, остановили ее от того, чтобы попросту его убить), из него ушло. Она мигом поняла, чья это работа — его коснулась ведьма из Иноземья, будь она проклята. Каждый раз, когда Бабуля Ветошь сталкивалась с девчонкой, она находила еще одну причину испытывать к ней отвращение.

Неважно. Проблема решалась без труда. Наконец, она сделает то, что должна была сделать еще годы назад — убьет его. Ничего жестокого. Быстрая казнь, чтобы убрать его с дороги. Чистота этого решения ей понравилась. Она была у двери, уже представляя, как убьет его, когда услышала голос одного из заплаточников-командующих:

— Императрица?

— Не сейчас.

— Императрица.

— Я сказала НЕ СЕЙЧАС! — Ее голос в эту секунду был почти звериным.

Она обернулась, чтобы подкрепить свои слова, но ее глаза так и не встретились со взглядом командующего. Вместо этого они скользнули к окну или, скорее, в бесформенное Забвение, и уставились на огромный клинок, летевший оттуда прямо на них.

В ту секунду, глядя на глиф, мчавшийся к ее кораблю, Бабуля Ветошь получила порцию той каши, которую не пробовала с самого детства — полную беспомощность.

— Я тебя ненавижу… — проговорила она. — Тебя и все миры. — Но ее ненависти было недостаточно, чтобы остановить глиф. — Они собираются нас протаранить, — глухо сказала она.

— Глиф разломится, — ответил один из командующих.

— Невозможно сломать то, что не является плотным, идиот. Он создан из магии и надежды. Будь она проклята. Будь она проклята.

— Шалопуто! Газза! Я тебя люблю! Не делай этого! Ты меня слышишь? Это Кэнди! ПОЖАЛУЙСТА, СКАЖИ, ЧТО ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ! ОСТАНОВИ ГЛИФ, ИЛИ ВЫ ПОГИБНЕТЕ!

— Она сказала, что любит меня.

— Кто?

— А ты как думаешь, тылкрыс? Она! Кэнди! Я слышал, как она говорит, что любит меня.