— Итак, пилигрим, — произнес человек, — ты нашел меня. Наконец.

— Скорее, ты нашел меня, — ответил Вор.

Все случилось, как и предупреждал Васильев.

— Ты мечтаешь о паре партий, я слышал. Это так?

— Почему бы и нет? — он старался говорить как можно небрежнее, хотя его сердце выбивало бешеную чечетку в его груди. К сожалению, он появился в резиденции игрока неподготовленным. Его волосы прилипли к голове от пота; на его руках была кирпичная пыль, под ногтями застряла грязь. Я должно быть, выгляжу, как вор, подумал он со смущением, кто, собственно, я и есть.

Мамулян, напротив, был воплощением достоинства. В его строгой одежде — черный галстук, серый костюм — ничто не выдавало барышника, он был похож, эта легендарная личность, скорее, на биржевого брокера. Его лицо, как и одежда, было совершенно открытым и простым, его упругая и прекрасно выгравированная кожа казалась восковой в мягком свете масляной лампы. Он выглядел лет на шестьдесят или около того, слегка впалые щеки, большой аристократический нос, широкие и высокие брови. Его волосы почти исчезли, оставшись только на затылке, они были тонкими и белыми. Но в его позе не было ни утомленности ни болезненности. Он сидел прямо в своем кресле, и его живые руки разворачивали и сворачивали колоду карт с любовной фамильярностью. Только его глаза были из тех снов, в которых Вор его видел. Ни у одного биржевого брокера нет таких обнаженных глаз. Таких ледяных и беспощадных глаз.

— Я ждал, что ты придешь, пилигрим. Рано или поздно. — В его английском абсолютно не чувствовалось акцента.

— Я опоздал? — полушутя спросил Вор.

Мамулян положил карты на стол. Казалось, он отнесся к вопросу слишком серьезно.

— Посмотрим.

Он помолчал.

— Ты, конечно, знаешь, что я играю с очень высокими ставками.

— Я слышал об этом.

— Если ты захочешь отказаться сейчас, пока мы не зашли слишком далеко, я прекрасно пойму тебя.

Небольшая речь была произнесена без малейшей иронии.

— Ты не хочешь, чтобы я играл?

Мамулян крепко сжал свои тонкие, сухие губы и нахмурился.

— Напротив, — сказал он, — я очень хочу, чтобы ты играл.

В его голосе промелькнула — или нет? — грусть, что-то вроде сострадания. Вор не был уверен, было ли это случайной ошибкой, или элементом театральности.

— Но я не симпатизирую… — он продолжил, — тем, кто не платит свои долги.

— Ты имеешь в виду лейтенанта, — наугад сказал Вор.

Мамулян уставился на него.

— Я не знаю лейтенанта, — ровно произнес он. — Я знаю только картежников, таких, как я. Некоторые хороши, большинство — нет. Они все приходят сюда испытать характер, как и ты.

Он вновь взял колоду карт, и она зашевелилась в его руках, как будто карты были живыми. Пятьдесят две карты порхали в неясном свете, каждая чуть-чуть отличалась от предыдущей. Они были почти неприлично красивы, их глянцевые поверхности были самой неповрежденной вещью из тех, что попадались Вору на глаза за последние месяцы.

— Я хочу играть, — произнес он, не поддаваясь гипнотизирующим пассажам карт.

— Тогда садись, пилигрим, — сказал Мамулян, как будто вопрос и не возникал.

Почти беззвучно женщина поставила кресло сзади него. Опустившись в кресло. Вор встретил пристальный взгляд Мамуляна. Было ли в этих безрадостных глазах что-нибудь, что могло бы повредить ему? Ничего. Там не было ничего, что могло бы его испугать.

Пробормотав слова благодарности за приглашение, он расстегнул манжеты своей рубашки и, закатав рукава, приготовился.

Игра началась.

Отбывая шесть лет тюремного заключения в Вондсворте, Марти Штраусс обычно ждал. Он ждал, чтобы умыться и побриться каждое утро, он ждал, чтобы поесть и сходить в сортир, он ждал свободы. Слишком много ожидания. Все это было частью наказания, как, безусловно, и тот допрос, на который его вызвали в то унылое утро. Но, хотя ожидание в конце концов стало казаться привычным, допросы никогда такими не стали. Он ненавидел эту бюрократическую волокиту: личное дело, разбухшее от отчетов о поведении, отчетов о благосостоянии, отчетов о психиатрических экспертизах; ты стоишь в чем мать родила перед каким-то невежественным чиновником, пока он толкует тебе о том, каким мерзким созданием ты являешься. Это причиняло ему такую боль, что он знал, что никогда не избавится от нее; никогда не забудет душную комнату, заполненную грязными намеками и разбившимися надеждами. Он будет помнить об этом всегда.

— Входите, Штраусс.

Комната не изменилась с тех пор, как он был в ней в последний раз, только воздух стал еще более спертым. Человек же, сидящий за столом, не изменился вообще. Его звали Сомервиль, и в Вондсворте было немало заключенных, возносивших ночами молитвы, чтобы его стерло в порошок. Сегодня он был не один за покрытым пластиком столом.

— Садитесь, Штраусс.

Марти мельком взглянул на коллегу Сомервиля. Это был не тюремщик. Его одежда отличалась слишком большим вкусом, и его ногти были слишком хорошо отполированы. Он выглядел чуть старше среднего возраста, крепко сбитый, с носом, слегка скошенным, как будто его когда-то сломали и затем не слишком хорошо восстановили. Сомервиль начал с представления:

— Штраусс. Это мистер Той…

— Привет, — сказал Марти.

Загорелая физиономия повернулась к нему, пристальный взгляд, был откровенно оценивающим.

— Очень рад познакомиться, — произнес Той.

Его испытующие глаза выражали больше, чем простое любопытство. «Хотя на что, — подумал Марти, — тут было смотреть?» Человек со следами, оставленными временем на руках и на лице: тело, ставшее вялым из-за слишком плохой пищи и отсутствия тренировок; усы, выглядевшие неуместно ухоженными; тоскливо смотрящие глаза. Марти знал каждую унылую деталь своего облика. Он не стоил повторного долгого взгляда. И все же голубые глаза уставились на него почти в восхищении.

— Я думаю, нам стоит перейти прямо к делу, — обратился Той к Сомервилю. Он положил ладони на стол. — Как много вы сказали мистеру Штрауссу?

Мистер Штраусс. Приставка почти забытой вежливости.

— Я ничего ему не говорил, — ответил Сомервиль.

— Тогда приступим с самого начала, — сказал Той. Он откинулся назад в кресле, все еще держа руки на столе.

— Как вам будет угодно, — произнес Сомервиль, явно готовясь к значительной речи.

— Мистер Той… — начал он, но не смог продвинуться дальше, пока его гость не перебил его.

— Вы позволите? — сказал Той, — Возможно я смогу лучше обрисовать ситуацию.

— Как вам будет угодно, — сказал Сомервиль. Он полез в карман за сигаретой, едва скрывая досаду. Той проигнорировал его. Асимметричное лицо продолжало изучать Марти.

— Мой наниматель… — начал Той, — …человек по имени Джозеф Уайтхед. Я не знаю, говорит ли вам это о чем-нибудь?

Он не стал дожидаться ответа и продолжил.

— Если вы не слышали о нем, то вы, без сомнения, знакомы с Уайтхед Корпорэйшн, которую он основал. Это одна из самых крупных фармацевтических компаний в Европе…

Имя прозвенело в голове Марти слабым колокольчиком и вызвало какие-то скандальные ассоциации. Однако оно порождало смутные и неопределенные надежды, хотя у Марти не было времени разбираться что к чему, поскольку Той был на полных парах.