— Ты поэтому ходил в Суд? Чтобы найти его?

— Да.

— Господи, Уилл, он же мог тебя убить.

— Думаю, мы слишком близки, а потому убить меня он не сможет, — сказал Уилл.

Фрэнни помолчала, переваривая сказанное.

— Слишком близки? — переспросила она.

— Если он прикоснется ко мне, то сможет увидеть больше, чем хочет.

— Есть еще Роза, которая в состоянии сделать за него грязную работу.

— Верно, — согласился Уилл.

Вообще-то Уилл до сих пор не рассматривал этот вариант, но такое вполне возможно. Роза доказала, что обладает всеми навыками убийцы, и случилось это всего в полумиле отсюда. Если Стип не пожелает иметь дело с Уиллом, он может просто показать этой женщине на его шею и таким образом покончить с ним.

— Ты знаешь, что Роза произвела очень сильное впечатление на Шервуда? — продолжала Фрэнни. — Ему после этого много лет снились кошмары, в которых она присутствовала. Мне так и не удалось из него вытянуть, что там случилось, но она оставила на нем свою метку.

— А ты? — спросил Уилл.

— Что я?

— У меня был Стип. У Шервуда — Роза.

— Ах вот ты о чем… У меня был дневник, чтобы занимать мои мысли.

— И что — занимал?

Она кивнула, глядя куда-то мимо него, словно представляя себе вещь, которую потеряла.

— Я так и не разгадала его тайну, и это много лет меня мучило. Ты когда-нибудь видел, что в нем?

— Нет.

— Он был прекрасен.

— Правда?

— О да, — сказала она с восхищением. — Он делал в нем зарисовки животных. Совершенно великолепные. А на противоположной странице, — Фрэнни сделала вид, словно держит в руках книгу, разглядывая ее содержание, — строчка за строчкой шли записи.

— О чем?

— Они были не на английском. И вообще мне не удалось понять, на каком языке. Не греческий, не санскрит, не иероглифы. Я скопировала несколько значков, но так и не смогла их расшифровать.

— Может, это просто бессмыслица. Что-нибудь выдуманное.

— Нет, — сказала она. — Это был язык.

— Откуда ты знаешь?

— Я нашла его еще в одном месте.

— Где?

— Понимаешь, такая странная штука. Лет шесть назад, как раз после смерти папы, я поступила на вечерние курсы в Галифаксе, ну, чтобы как-то сдвинуться с мертвой точки. Учила французский и итальянский — можешь себе представить? Думаю, я сделала это из-за дневника. В глубине души мне все еще хотелось его расшифровать. И вот там я познакомилась с одним человеком, и мы подружились. Ему было за пятьдесят, и он был такой внимательный — думаю, это самое подходящее слово. После занятий мы болтали часами. Звали его Николас. У него была великая страсть — восемнадцатый век, который меня ну совершенно не интересовал, но Николас пригласил меня домой. Совершенно необычный дом. Я словно шагнула на двести пятьдесят лет назад. Светильники, обои, картины — все из той эпохи. Думаю, он был немного чокнутый, но так, слегка. Он говорил, что родился не в том веке.

Она посмеялась над глупостью всего этого.

— Как бы там ни было, но я три или четыре раза была у него в гостях и просматривала книги из его библиотеки — у него было собрание книг, брошюр, журналов, всего около тысячи семисот экземпляров. И вот я нашла там одну книжечку с рисунком, на котором были некоторые из буковок, что я видела в дневнике Стипа.

— С объяснениями?

— Не то что с объяснениями, — сказала она уже не так живо. — Вообще-то я была разочарована. Николас подарил мне эту книжечку. Она была в лоте, который он купил на аукционе, и эти картинки его не слишком интересовали, поэтому он сказал, что я могу ее взять.

— И она все еще у тебя?

— Да. Наверху.

— Я бы хотел взглянуть.

— Предупреждаю тебя — это сплошное разочарование, — сказала Фрэнни, вставая из-за стола и направляясь в коридор. — Я часами сидела над ней, но в итоге пришла к выводу, что лучше бы мне никогда не видеть этой дурацкой книжечки. Я на минутку.

Он пошла наверх, оставив Уилла бродить из угла в угол гостиной. В отличие от недавно покрашенной кухни эта комната была словно музей ушедших родителей. Простая мебель без малейшего намека на красоту, ухоженные растения в горшках (герань на окне, гиацинты на столе), коврик на полу, обои и занавески, не подходившие по цвету и орнаменту. На каминной полке по обе стороны от массивных часов стояли фотографии всех членов семейства, улыбающихся из далекого лета. В одну из рамочек вставлена пожелтевшая открытка с молитвой. На ней — два четверостишия.

Было что-то душевное в простоте этой молитвы, в выраженной надежде на единение и превращение. Она по-своему тронула Уилла.

Он поставил рамочку назад на каминную полку, когда услышал, как открылась, а потом тихонько закрылась входная дверь. Мгновение спустя в комнате появился плохо выбритый мужчина, тощий и мрачный, с редеющими неухоженными волосами, ниспадающими почти до плеч. Он уставился на Уилла сквозь круглые очки.

— Уилл, — сказал он с такой уверенностью, словно ожидал встретить его здесь.

— Боже мой, ты меня узнал!

— Конечно, — сказал Шервуд.

Он направился к Уиллу, протягивая руку.

— Я следил за твоим восхождением к вершинам славы. — Он пожал Уиллу руку, ладонь у него была липкая, пальцы — тонкие. — А где Фрэнни?

— Наверху.

— А я ходил прогуляться, — сказал Шервуд, хотя никто его ни о чем не спрашивал. — Люблю гулять.

Он выглянул в окно.

— Часа не пройдет, как начнется дождь.

Он подошел к барометру рядом с дверью гостиной и постучал по нему.

— Может, и ливень, — добавил Шервуд, глядя на прибор поверх очков.

«У него привычки человека лет на двадцать — тридцать старше, — подумал Уилл. — Он из юности оказался в старости, миновав средний возраст».

— Ты к нам надолго?

— Все будет зависеть от состояния отца.

— Как он?

— Уже лучше.

— Это хорошо. Я встречаю его иногда в пабе. Вот уж кто заядлый спорщик, так это твой батюшка. Он как-то дал мне почитать одну из своих книг, но я не сумел через нее продраться. Ну я и сказал ему: мудрено для меня слишком, вся эта философия, а он на это ответил, что тогда, может, для меня еще есть надежда. Ты представь только: для меня еще есть надежда. Я сказал, что верну ему книгу, а он: выкинь, мол, ее. Ну, я и выкинул.

Шервуд ухмыльнулся.

— В следующий раз, когда я его увидел, и говорю: «Выкинул я вашу книгу», а он поставил мне выпивку. Скажи я кому, что сделал это, меня бы назвали дурачком. Впрочем, меня и без того так называют. Вон идет Дурачок Каннингхэм, — сказал он с усмешкой. — Меня это устраивает.

— Правда?

— Ну да. Так безопаснее. То есть люди к тебе не пристают, если думают, что ты напился вдрызг. Ну да ладно… Так мы еще встретимся? А я пойду — ноги нужно попарить.

Он повернулся, но тут появилась Фрэнни.

— Здорово, — обратилась она к Шервуду. — Увидеть Уилла через столько лет.

— Здорово, — без особого энтузиазма сказал Шервуд. — Ну, еще встретимся.

На лице Фрэнни появилось недоуменное выражение.

— И ты не хочешь остаться — поговорить?

— Вообще-то и мне уже пора, — сказал Уилл, посмотрев на часы.

Он не лукавил: пообещал Адели, что сегодня они пораньше съездят в больницу.

— Вот эта книга, — сказала Фрэнни, передавая Уиллу тоненькую, с коричневатой обложкой книжку, явно обеспокоенная поведением брата. — Может, еще заглянешь, Уилл? Я позвоню тебе завтра, и, может быть, ты придешь, когда у Шервуда будет настроение пообщаться.