— Почему только минусов? — натянуто поинтересовался я.

— Взгляд свежий может подсказать, — снова прикрыв глаза, забормотал он, — что привело нас к пораженью, а ум неискушенный — дать загадки верное решенье.

Я воздержался от дальнейших вопросов — уже зная, что этот давно не слышанный мной от него речитатив является точным признаком особо интенсивной работы его мозга. Мой с ее словесным выражением в последнее время уже не справлялся — просьба разъяснить любую из его шарад обычно заканчивалась новой, еще более запутанной.

И Гений вновь без труда подтвердил свой титул, озадачив меня даже без лишних слов.

Его поручение я передал юному мыслителю не сразу — мне казалось, что даже слегка критическое исследование действий правящего большинства усугубит и без того пристальное внимание к нему разрушительных по определению сил. К нему — и к моей дочери.

Затем, поразмыслив, я предположил, что этим ходом Гений намерен заставить наших оппонентов перейти от закулисной и трудно доказуемой охоты на инакомыслие к открытому подавлению даже намека на оный в их собственных рядах. И не мог не оценить изящество его маневра: упор на недостатки нашей позиции в отношении земли — при одновременном куда более беспристрастном анализе официально признанной точки зрения на нее — мгновенно избавлял исследование от обвинений в подрывном его характере.

Юный мыслитель взялся за него с жарким энтузиазмом открывшего наконец глаза неофита.

Не вызвавшим, однако, никакого бурного развития событий, обещанного с такой уверенностью Гением.

У меня даже мелькнула мысль, что — основываясь на вынужденной необходимости наших сторонников постоянно держаться настороже — он переоценил бдительность правящего большинства. По всей видимости, последнее уже настолько уверило себя в незыблемости своего доминирования, что сочло ниже своего достоинства рассматривать любительский экскурс в историю в качестве какой бы то ни было угрозы.

Не стоило также забывать о еще одном противоречии, которое, возможно, просто ускользнуло от внимания нашего величайшего ума в его стратегических рассуждениях. Исследование юного мыслителя было посвящено нашим отношениям с людьми — тогда как интерес взявших его под неусыпное наблюдение аналитиков, как стало мне известно со слов самого Гения, был направлен на более высокую форму сознания в лице ангельских потомков.

Одним словом, никакой тревожной реакции на постепенное прозрение одного из самых ярких их представителей не последовало. Меня столь типичная самоуверенность заносчивых носителей официально навязываемого мировоззрения вполне устраивала.

Всплеск в болоте их самолюбования пришел с неожиданной стороны. И меня самого поразило, насколько я уже перестал ожидать каких-либо осложнений оттуда — довольно длительное отсутствие родителя юного философа на земле уже успело внушить мне чувство мнимой безопасности в отношении самого ненадежного фигуранта в деле защиты интересов его собственного потомка.

Представление о последних у вышеупомянутого фигуранта всегда было типично светлым. Он наверняка воображал себе, что — добровольно сдавшись ищейкам своего, с позволения сказать, справедливого и милосердного течения с полным набором доказательств направленной против его деятельности на руках — пошел грудью на амбразуру, вызвал огонь на себя и отвлек его от своего сына.

У меня же не было никаких сомнений, что за всем этим трескучим пафосом стояла банальная жажда внимания. Которой он в последнее время был совершенно заслуженно лишен. И которую он вновь потребовал с типичным для светлых эгоизмом — даже на мгновение не задумавшись о последствиях для хотя бы своего окружения.

Внимание его собратьев не заставило себя ждать — их репрессивная машина заработала на полную мощность. В отношении всех причастных.

Меня на допросы не вызывали, ограничившись лишь моими письменными показаниями — наше руководство справедливо подчеркнуло, что внештатная ситуация произошла в рядах и на территории самих светлых и юрисдикция последних на наших сотрудников не распространяется.

А вот карающий меч — так же, как и опекуна моей дочери — эта чаша, надеюсь, не миновала. Судя по их глухому молчанию — даже Марина оказалась не в курсе расследования — обвинение в соучастии им удалось снять с трудом. Но все же удалось — и у меня не раз мелькала мысль, какой ценой.

Татьяна и юный мыслитель под охоту на ведьм не попали. Можно было бы предположить, что следствие приняло во внимание тот факт, что они не являются ангелами в полном смысле этого слова и не имеют прямого отношения к созданию и распространению направленных против тирании светлых материалов — но я очень сомневаюсь, что ее цепных псов с неограниченными полномочиями остановили бы такие пустые формальности.

Скорее, в отношении их правящее большинство прибегло к своей обычной практике морального террора — и цели своей оно добилось. Татьяна впала в полную прострацию, в которой к ней не мог пробиться ни один трезвый голос — даже в исполнении орущего на пределе связок карающего меча. Она так и осталась глухой ко всем доводам рассудка, пытающимся указать ей на полное безрассудство ее решения остаться на пути катка репрессий светлых и быть с высокой степенью вероятности затянутой под него вслед за ее безответственным так называемым хранителем.

В конечном итоге, эта достойная друг друга пара, ограждающая своего сына на земле от любого жизнетворного влияния и сковывающая все его собственные порывы к свободомыслию, обрушила на него двойной удар. Мало того, что никогда не страдающий чрезмерной деликатностью карающий меч объявил во всеуслышание о весьма вероятном распылении его отца, так и мать его безапелляционно добавила, что разделит судьбу последнего, каковой бы та ни оказалась.

Юный мыслитель снова ушел в себя — бросив на полпути свое исследование.

Моя дочь снова ринулась поддерживать его — оказавшись еще ближе к центру внимания столь демонстративно разрушительных сил.

Я не имел желания мириться ни с одним из этих последствий междоусобицы в правящем течении.

В отличие от его белокрылых представителей, я всегда видел истинное мастерство в том, чтобы оценить сложившиеся обстоятельства, принять их и обернуть на пользу моего дела — а не в том, чтобы героически пасть их жертвой.

Дело, с которым я отправился в свой отдел, можно было смело назвать немыслимым. Я сам его так назвал, когда после аварии родителей юного мыслителя опекун моей дочери беспардонно потребовал, чтобы наше течение — ни много, ни мало — сымитировало распыление его кумира, если последнему изберут типично для светлых неоправданно жесткую меру наказания.

Но тогда речь шла о рядовом зазнавшемся хранителе, всего лишь провалившем тест на профессиональную пригодность — что отнюдь не являлось для них исключительным случаем.

Сейчас же его вполне можно было представить бунтарем, прозревшим в отношении диктата светлой доктрины и восставшим против оного.

Оказавшимся способным отринуть насаждаемые силой догмы и обратившим чуткое ухо к негромкому слову правды, неизменно исповедуемой нашим течением.

И передавшему свои зачатки объективности куда более восприимчивому к зову справедливости, равенства и свободы отпрыску.

Представление этого бунтаря нашему руководству, впрочем, намного разумнее было доверить Гению — немыслимые идеи всегда входили в круг его обязанностей. И только ему и сходили с рук.

Гений полностью разделил мою озабоченность судьбой родителя автора нашего многообещающего исследования. Причем, еще до того, как я ему эту озабоченность высказал. К моменту моей аудиенции у него переговоры с нашим руководством были уже проведены. Недолгие — по сложившемуся у меня впечатлению. Гению ожидаемо не потребовались чрезмерные усилия, чтобы получить твердые уверения в том, что в случае поступления бунтаря к нам он будет незамедлительно передан в его полное распоряжение. Для изучения природы протестных настроений среди правящего большинства и методов их усиления.