— И это все? — дала я наконец себе волю. — Я думала, ты там уже роман ваяешь!

— Да на скале проще надпись выбить! — шумно выдохнул он. — В небе послание оставить!

— Ну, тебе, надо понимать, виднее! — насмешливо хмыкнула я — и быстро перевела разговор, когда он резко подался вперед. — А что ты там предложить хотел?

— Я хотел поблагодарить тебя, — откинулся он на спинку сидения, с излишней силой запихнув телефон назад в карман. — Не менее увлекательным времяпрепровождением. Мне показалось, тебя заинтересовала история создания этого мира — я мог бы показать тебе, как это происходило.

— А у вас, что, машина времени есть? — собиралась сострить я — и вдруг услышала опаску в своем собственном голосе.

— Лучшая машина времени — это память, — ответил он так, словно это само собой разумелось. — Я слышал, что к тебе воспоминания из прошлых жизней возвращаться начали?

— Так, обрывки, — пожала я плечами, напрягаясь. — Муть всякая.

— Можно их восстановить, — небрежно бросил он, как будто речь шла о случайно утерянном документе. — Сама, своими — в самом прямом смысле слова — глазами все увидишь.

— Так человеку же всего пятнадцать жизней отмерено! — отшутилась я, поежившись от мысли о многократно размножившихся и далеко не радужных сценах из моих снов. — Это мне ваши хранители сообщили — так мы даже до начала новой эры не дотянемся.

— Меня всегда удивляла эта цифра, — снова обратился его взгляд куда-то внутрь. — Для приобретения опыта — слишком много, для обретения мудрости — слишком мало. Особенно, если каждая жизнь перечеркивается последующей … А хранители говорили тебе, — вынырнул его взгляд на поверхность острым кинжалом, — что к людям могут вернуться только те воспоминания, которые зафиксированы у нас? Их собственной службой. Представители которой направляются к человеку исключительно в его последней жизни.

Глаза у меня сами собой метнулись к зеркалу заднего обзора.

Это он на что намекает?

Что нечего, мол, на слегка потрепанный вид пенять, если он столетиями истрепывался?

И это на фоне добрую четверть века с виду сбросившей Татьяны?

Ей, значит, к вечности еще и свежесть прилагается, а как мне не поддающееся исчислению количество лет на земле — так со всеми их естественными последствиями?!

А с чего это они вообще на сверхплановые жизни мне расщедрились? Все мое общение с ними уже не оставило у меня ни малейшего сомнения в том, что в каждом их даре где-то шип припрятан — и хорошо, если не отравленный. Похоже, где-то я им серьезно дорогу перешла …

… и это не может не радовать! Значит, я их не только сейчас раскусила, а с самого начала насквозь видела — и если они раз за разом отказывают мне в доступе в свою шайку, значит, за все эти жизни так и не удалось им меня обломать!

— Если воссоздать каждую из твоих, — словно прочитал мои мысли один из основателей упомянутой шайки — снова куда все принципы подевались! — возможно, где-то там отыщется причина твоей неприязни к нам.

— А то непонятно! — презрительно фыркнула я. — Если они у меня никак не заканчиваются, значит, в каждой последней мне самого разгильдяйского хранителя подсовывали — который всякий раз поставленную задачу запарывал!

— Вполне допускаю, — не бросился он, против всех моих ожиданий, отчищать уже донельзя запятнанный ангельский мундир. — Но ведь по образу и подобию — помнишь? — то есть, не все мы, как и люди, на одно лицо. С некоторыми, как мне говорили, ты прекрасно ладишь — с Тошей, к примеру, или с тем же Стасом, — вопросительно вскинул он брови.

— С вами хоть как-то ужиться можно, — напомнила я ему причину, по которой все еще оставалась на земле — чтобы сразу выкорчевать ложные надежды, ежели таковые появились, — если выдавить из вас обещание жить на земле по ее законам, зафиксировать его на бумаге, заставить подписать ее кровью — и потом каждый день напоминать о нем, а каждый второй — пинками освежать напоминание. Кисе первой стадии хватило, Тоша где-то между второй и третьей обтесался, а Стас — если рискнет мне на глаза попасться — весь цикл заново пройдет. С усиленным последним этапом.

— А Макс? — поинтересовался он с довольным смешком.

— Макс у Дары в руках в пластилин превращается, — не сдержала и я усмешки. — Мои ни в какое сравнение не идут. Про Анатолия не спрашивай, — добавила я для полноты картины, — этот необтесываемый.

— Какие яркие, веские определения! — мечтательно протянул он. — И все же ты сама признала — ужиться с нами можно. Кто знает, может, где-то в твоих прошлых жизнях был куда более позитивный опыт сосуществования с кем-то из нас? Который просто похоронили под собой другие воспоминания. Может, стоит все же взглянуть на него — поближе, простой справедливости ради?

Из ворот дома Татьяниных родителей показался Игорь.

Рядом с которым буквально через минуту материализовалась Татьяна.

Неторопливо, мерно переставляющая ноги и глядящая прямо перед собой с умиротворенным, почти отрешенным выражением на светящемся юным румянцем лице.

Ну, молодец, мудрый голос небесной братии! Ну, виртуоз! Тысячелетним битьем взять меня не удалось, катаньем тоже — но ведь можно попробовать откопать у меня в голове трепетное воспоминание о преисполненном добродетелей ангельском посланнике, осветившем ими мое невзрачное существование!

Хоть одно-то найдется — особенно, если я понятия не имела об источнике светоча.

Или, в крайнем случае, можно мне его в память подбросить — сложно, что ли, в процессе раскопок-то?

И давить потом прецедентом — если был один пример, значит, может быть и тысяча других.

Пока еще не раскопанных.

И стоять на этом до тех пор, пока и у меня такая же отрешенная от земли маска не появится.

На свежем, юном личике, к ней в награду прилагаемом.

Как мне уже несколько дней упорно демонстрируют.

— Нет уж, спасибо! — категорически отказалась я и от прямо высказанного предложения, и от всех других, скрытых под ним. — Ты, по-моему, сам сказал, что прошлое изменить нельзя, а значит, незачем на него время тратить.

До меня донесся легкий вздох разочарования.

Ну, понятно — кому понравится, что его раскусили?

Я насмешливо глянула на источник звука — в поисках признания поражения на его лице — он уставился немигающим взглядом через окно.

На приближающуюся Татьяну.

Которая вдруг замерла на месте, повернулась к Игорю и припала к нему, пытливо вглядываясь ему в лицо.

Он что-то сказал ей, подбадривающе кивнув.

Я выбралась из машины, чтобы сесть за руль — как раз времени осталось к Светке на чашку чая.

Не успела — разочарованный смутитель умов вынырнул наружу вслед за мной и подошел к Татьяне, протягивая ей на ходу руку.

И они тут же исчезли.

У мелкого хватило нахальства укоризненно глянуть на меня, пожать плечами — и уехать.

Без единого слова, грохнув напоследок дверцей машины и рванув прямо с места.

Я осталась там с полуоткрытой дверцей своей в руках — и полной потерей дара речи.

Это что за манеры?

А со мной попрощаться?

А сообщить мне о сроках возобновления переговоров?

Хотя бы предполагаемых?

Так, понятно — явный возврат к тактике битья и катанья: испариться в воздухе, чтобы у меня сразу же вопросы появились и рука сама к телефону потянулась.

Ну-ну, пусть у Стаса поинтересуется, чем попытки мне руки выкрутить заканчиваются.

Подождем, пока он что-то новое придумает.

Опять ждать!

Упомянутый перерыв в переговорах оказался небольшим по ангельским меркам. Основанным на вечности.

На четвертый день я уже кипела — но не от ярости, как все предыдущие, а от тревоги.

А если они туда почему-то не попали?

А если там пронюхали об открытой на землю двери — и их прямо с той ее стороны и ждали?

А если те две башни вдруг пришли-таки в движение раньше предполагаемого срока — и у них там вообще все вскачь понеслось?