С Анатолием эта тактика всегда на «Ура» работала. С тех пор всякий раз, когда он наседал на меня, я интересовался, как у него освобождение продвигается. Заявил мне, что сам справится — флаг в руки и на амбразуру. Хоть раз в жизни. Разговор на этом тут же заканчивался.

А вот с моими собственными изысканиями на оперативном просторе полная пробуксовка вышла. Организация туров паломников к нашему сидельцу мне двери практически во все отделы открыла, но за ними обнаружился полный разброд и шатания.

История мелких шуму наделала — я такого не припомню. Большинство наших отделов с людьми никогда не сталкивалось и, по крупному счету, плевать на них хотело с высокой колокольни. Но то люди, а то — непонятно что: одни их полу-ангелами называли, другие — полу-людьми.

Среди первых, понятное дело, громче всех хранители выступали — у них понятие «свой — чужой» было развито почти, как у моих орлов. Но и другие умилялись и раскудахтались, что яркое отличие мелких от людей требует их немедленного признания и зачисления, как минимум, в наш резерв.

Другая группа не в один голос верещала. Мелкие у них то недопустимым вмешательством в дела земли оказывались, то нежизнеспособными нигде гибридами, то — чаще всего — угрозой нашим интересам, где бы они ни находились: на земле они могли стать прямым доказательством нашего существования, у нас — могли занести земной хаос и человеческие пороки.

Короче, бодания наблюдателей и аналитиков выплеснулись в народ. И очень мне это не нравилось. Не бодания, подчеркиваю — я сам к опусам руку приложил, чтобы верхи перестали одним только наблюдателям ухо подставлять, а вспомнили, что у них их два имеется — для разных точек зрения — и мозг между ними, чтобы объективные решения принимать.

Но отдавать это решение в массы, позволять рядовым ангелам стенка на стенку переть — это уже перебор. Демократии у нас не только в моем отряде отродясь не было, потому и вся система, как часы, всегда работала. А уж в таких важных вопросах — и подавно.

При возникновении проблемы сигнал о ней подавался наверх. После чего собиралось совещание глав отделов. По результатам которого каждый из них получал четкую задачу по изучению обстановки. Все полученные данные тоже уходили наверх, где и принималось решение. Которое оглашалось на следующем совещании в том же составе, где в него вносились необходимые корректировки и обсуждались способы его донесения в массы. Которые, таким образом, узнавали о проблеме одновременно с известием о ее благополучном разрешении и оставались в полной уверенности, что руководство держит ухо востро и руку на пульсе.

Подчеркиваю — от меня сигнал ни в Генштаб, ни Верховному не ушел не из-за сомнений в их служебном соответствии. О таком у меня ни речи с кем бы то ни было, ни даже мысли ни разу не возникало. Другие сомнения меня грызли: как бы и там раскол не случился, и кто его знает, к кому мой рапорт попадет. Вот когда передо мной задачу организовать мелким аварию поставили, так тоже только двое было, а вовсе не полный состав.

Я и тогда напрягся, а сейчас просто нутром чуял, что весь этот раздрай сверху идет. А вот это уже было совсем серьезно. Даже на земле уже поняли, что крушение любой системы не с низов начинается — они о ней понятия не имеют. Сначала ее верхи уже удержать не могут — низы потом подтягиваются. С бунтами. Умело подогретыми. Как бездумный молот в ловкой руке, точно направляющий его в самые слабые места еще вчера незыблемого колосса. И если у нас уже и низы забурлили…

Больше всего меня бесило то, что у меня не было ни малейшей возможности изучить, как следует, обстановку. Особенно в тех двух супер-пупер-элитах, которые — голову готов был дать на отсечение! — и подзуживали народ с двух сторон. Мысль о лазейке к наблюдателям я уже давно бросил — с этими переговоры вести без толку, они только наглеют, их в открытую бить надо. А мои глаза и уши у аналитиков — пусть и косые, глуховатые да еще и хромые на все конечности — на лаврах всеобщего признания развалились. Мной организованных, между прочим.

Я сгонял на землю — освежил готовность к добровольному сотрудничеству у приставленного к нашему мелкому аналитика. Ему никаких новых директив не поступало.

С досады я ему свою выдал: четко фиксировать все пакости, исходящие от его конкурента в соглядатайстве за мелким, и рапортовать своим о непрекращающемся сборе компромата на него. Заодно меньше будет мелкому через плечо заглядывать, когда тот с моими материалами работает.

Наблюдатели девчонок тоже меня ни на какой след не навели. То ли ничего не знали, то ли говорить не захотели — не понял я. Давить на них я не стал — во-первых, на том судилище, которое их глава инициировал, они ценнейшие показания в пользу мелких дали, а во-вторых, могло до Тоши дойти. А мне еще на земле кипежа не хватало.

Рейд по другим мелким тоже никаких зацепок не дал. Ни внезапно объявившегося инвертированного присутствия, ни необычной активности наблюдателей, ни новых задач попечителям мелких — ни-че-го.

Короче, застрял я. Загруз по самое не хочу. Как в том болоте — хоть куда дергайся, только глубже увязаешь. И главное, свистнуть некому, чтобы палку какую-нибудь протянули — мне бы только на что-то опереться, дальше я сам из трясины выберусь. Но нет — не хватало мне еще свою лепту в народные волнения вносить, а сеять у моих орлов сомнения в служебном соответствии их командира — тем более.

До того дошло, что в голове мелькнуло: хорошо бы, если бы Анатолий снова на оперативный простор вырвался — он бы это болото вмиг растормошил.

Он откликнулся, леший его переверни и прихлопни, на мысль шальную. Нормально? Вот чтобы он прямые приказы с таким рвением выполнял! И это я еще пока не выяснил, кто его надоумил рискнуть главного карателя внаглую сканировать.

О том, что Анатолий с темным мыслителем все это время контачит, я догадывался, но отбросил это соображение как минимальный из рисков. Если тот его на очередной взбрык подобьет — так внештатникам на голову, а что до утечки информации — так у него больше доступа ни к чему важному не было.

Сам я контакты с его темным приятелем тогда прекратил — не было никакой гарантии, что и его банда свою руку к народным волнениям не приложила. Смущала меня та настойчивость, с которой он к нам в союзники набивался. Пару раз я его прямо об этом спросил — он мне чего-то такое понес, что я ни слова не понял. Кроме того, что его за язык не поймаешь. И Макс вдруг как-то подозрительно пропал — как бы не потому, что у него-то я давно знаю, на какие точки давить, чтобы язык развязать.

А потом я уже перестал вообще что-либо понимать. Перевернуло меня в том болоте вверх ногами — так, что мне глаза той самой мутью залепило и ко дну потянуло головой вперед.

Татьяну отправили стажироваться к наблюдателям. Это уже вообще ни на какую голову не налазило.

Отбор подходящих новобранцев в мой отряд считался у нас жестким. Но у моих орлов строгий приказ был никого прыгать выше головы не заставлять и отбракованных отпускать восвояси в целости и сохранности.

О подготовке принятых в мой отряд вообще только слухи ходили, и без дальнейших подробностей замечу, до истины они не дотягивались. Но это был выбор моих орлов, и они никогда не жаловались. Наоборот, добавки вечно просили. Знали, что каждая капля пота на тренировке — вклад в успех реальных операций. А если кто не выдерживал — отпускал я его на гражданскую дорогу без обид и насмешек.

А тут еще даже никуда не зачисленного новобранца под огонь из самого крупного калибра? Ладно, не поверили они ее пустомеле. Со всех сторон заходы сделали, чтобы заставить ее проболтаться. Ничего не вышло — так теперь наблюдателям ее на съедение, даже если она ничего не помнит? А те ведь ничего не забыли — ни «горячий» прием, который их везде на земле встречал, ни рукоприкладство Анатолия, ни их публичное унижение во время судилища после него, ни наши опусы, которые этих пиявок на всеобщее обозрение выставили.