Мне припомнились слова Гения о том, что место главного — с существенным отрывом от остальных — приоритета для моего собеседника уверенно делят его дочь и моя, и я в очередной раз подивился, как он мог обмануться такой противоестественной иллюзией. К сожалению, в минутной рассеянности я произнес это вслух — в ответ на что опекун моей дочери издевательски предложил мне самому в него вглядеться: прекрасно зная, что телепортация на землю для меня недоступна — не для изучения его давно уже набившей мне оскомину физиономии, а даже для воссоединения с моей дочерью.

Это был апофеоз лучезарно светлоликого фиглярства — поскольку моей дочери никакая опасность не угрожала, я закончил этот разговор.

На первом этаже меня встретили три пары по-разному прищуренных глаз.

— Чего это было? — подозрительно рыкнул карающий меч.

— Дара, — небрежно бросил я. — Звонила с днем рождения поздравить.

— У тебя день рождения? — просияла Татьяна.

— Возможно, — пожал я плечами. — Я забыл.

— Тогда мы все здесь присутствующие, — вскочив со стула, стал в позу римского оратора ее горе-хранитель, — с удовольствием присоединяемся к уже прозвучавшим поздравлениям и хотим пожелать тебе …

— Не надо, — поморщился я. — В целом, мне известно, что я желаю.

В тот момент больше всего я желал хоть какое-то время не видеть эти притворно-невинные светлоликие физиономии — и установить хоть какую-то связь с Искателем.

В последнем Неприкасаемые мне снова отказали. Мой аргумент, что Искателю уже противостоят два хранителя правящего течения, которые не привыкли уступать нам свою добычу, вызвал у моего мысленного собеседника всплеск энергичного веселья.

— С гонцами из той башни он уже тоже дело имел, — хохотнул, сообщил он мне. — Как правило, ими легче управлять — они более зашорены и охотнее следуют приказам.

Я был бесконечно рад его твердой вере в высочайшее мастерство Искателя, но случись тому начать одерживать верх, светлый хранитель — в лучших традициях правящего большинства — вполне мог настрочить донос на него своим хозяевам, что неминуемо привлекло бы пристальное внимание обоих течений — светлого для удержания своих позиций, нашего для расширения наших — именно к тому месту, где находятся моя дочь и юный стоик, что — особенно в отсутствие Гения — было верхом безрассудства.

Как не трудно догадаться, об этом я и сказал ей по телефону во время своего ближайшего визита в нашу цитадель.

— Да нет, — отмахнулась она от моих слов, — эта светлая не вредная. Она просто очень старается и всего боится. Это Аленка ее шпыняет — та от Олега не отходит, как у хранителей, вроде, принято, а Аленка ее от него отгоняет.

— А куда ее отец смотрит? — возмутился я. — Может, хоть ты ее к порядку призовешь?

— Ага, сейчас, — хмыкнула моя дочь. — Она чего-то совсем разошлась — никого не слушает. В жизни бы не подумала, что в ней такой чертенок сидит.

Удивительно тонкое замечание, вновь поразился я глубокой проницательности моей дочери. Ну что же, теперь любое вероятное расследование светлоликим придется срочно убирать под сукно: светлый хранитель подвергается регулярным и ничем не спровоцированным нападкам со стороны безгрешной наследницы правящего течения — в присутствии и при полном отсутствии сдерживающей реакции ее принадлежащего к той же хранительской когорте папаши — что можно объяснить только не имеющим границ попустительством со стороны последнего. В то время, как моя дочь, принадлежащая к нашему течению — якобы средоточию всех грехов — всегда умела создать вокруг себя атмосферу душевного расположения и взаимной симпатии.

Воистину, недаром говорят на земле: «В тихом омуте черти водятся» — мне вспомнились слова Гения об уникальности его мира и о возможности любых, самых невероятных метаморфоз в нем.

В последующие несколько дней я не раз возвращался к этой мысли.

Для начала меня несказанно удивил опекун моей дочери. В первую очередь тем, что сделал попытку самостоятельно снизить градус напряженности вокруг моей дочери и юного стоика вместо того, чтобы засыпать свое начальство жалобами с требованием изгнать нашего представителя с земли — хотя, с моей точки зрения, начать ему следовало с истинного источника этой напряженности, но то ли его дочь все еще была вне критики в его глазах, то ли эта критика не смогла превозмочь ее избалованность.

Вдобавок к этому, своей неуклюжей, по всей видимости, попыткой он создал ситуацию — наверняка неосознанно — сделавшую возможным установление контакта между мной и Искателем.

Если бы не угроза разбирательства светлоликих в непосредственной близости от моей дочери, я бы, скорее всего, сбросил его звонок — у него хватило ума набрать меня в самый разгар рабочего дня и с подкидышем, сидящим за своим столом буквально в двух шагах от моего. Бросив быстрый взгляд в сторону последнего, я с облегчением убедился, что он все также — как все последнее время — полностью поглощен своим экраном, но все же развернулся к нему в пол-оборота, поставил локоть на стол и прижал телефон к уху всей ладонью в позе задумавшегося мыслителя.

— Угу, — издал мыслитель невнятный звук, соответствующий глубоким раздумья.

Как выяснилось, опекун моей дочери счел для себя возможным поставить под угрозу безопасность моего единственного способа связи с землей только для того, чтобы я растолковал Искателю правила поведения в присутствии его светлолицей персоны — хранитель их общего правящего течения, надо понимать, перешел в видимость по первому требованию их резидента на земле.

— Угу, — дал я ему понять еще одним невнятным звуком, что готов продолжить разговор без его заносчивого посредничества.

В сознании у меня вспыхнуло лицо моей дочери — еще более оживленное и обаятельное, чем в жизни, если кому-то под силу представить себе такое.

— Угу, — сглотнул я вдох восхищения, впитывая взглядом каждую деталь этого несравненного лица.

— Кто это у вас здесь хранителям такую волю дал? — глухо, но грозно пророкотал у меня в сознании весьма схожий с реальным голос Искателя.

На этот раз я издал невнятный звук, чтобы подавить возглас удивления, плавно переходящий в ликующий вопль.

И затем еще много раз повторил его — с разной интонацией, чтобы подчеркнуть тот или иной предлагаемый Искателю аргумент.

— В первую очередь, — начал я с абсолютно востребованной в сложившихся обстоятельствах вежливости, — хочу принести свои извинения за доставленные Вам — невольно, поверьте! — неудобства …

— Я о хранителе спрашивал, — нетерпеливо перебил он меня.

— К сожалению, вынужден признать, — крайне неохотно продолжил я, — что в данной ситуации скорее соглашусь с ним — и уверяю Вас, что такие случаи можно по пальцам одной руки пересчитать. У нас действительно сложилась традиция находиться там в видимости, и сестра моей дочери, скорее всего, реагирует на непривычное присутствие.

— Мне это не мешает, — хмыкнул он. — Забавно наблюдать, как светлые грызутся.

— Забавно, — с готовностью согласился с ним я, — но рискованно. Не важно, сестра ли моей дочери убедит своего приятеля отказаться от Вашей противницы или та пожалуется на препятствия в работе — разбирательство светлых там гарантировано, в которое будут вовлечены моя дочь и Игорь.

— Интересные они ребята, — задумчиво произнес Искатель. — Спасибо за наводку.

— А Марина? — воспользовался я открывшимся поворотом в разговоре. — Ее Вам удалось …?

На этот раз все еще невнятный, но уже куда более громкий звук пришлось подавить мне самому — в моем сознании вспыхнул образ Марины, небрежно развалившейся в кресле в своем кабинете и насмешливо взирающей на меня оттуда. Ах да, это же вызов карающего меча, выдохнул я через мгновенье с облегчением, прежде чем сбросить его — уроков смирения требовали не только его физические или разговорные манеры, но и, в не меньшей степени, мысленные.

— Удалось, — правильно понял мой недосказанный вопрос Искатель, — и еще раз повторяю: ни у нее, ни у Вашей дочери ни один волосок с головы не упадет.