Сколько раз наблюдал Первый точно такую же сцену в макете, и даже там она казалась ему отвратительной, но в его настоящем мире …

— Привет! — отдуваясь и с легкой хрипотцой, произнесла рядом с ним Лилит.

Адам вскочил, как ужаленный, выпучив на нее глаза и яростно отшвырнув протянутые ему плоды.

— Демоны! — завопил он, и тут же обрушился на Еву, брызгая во все стороны слюной: — Вот они, плоды твоих деяний!

Ева тут же распласталась на земле, уткнув в нее лицо и закрыв голову руками — настолько привычным движением, что сразу было видно, что сделала она это далеко не в первый раз.

— Да что ты кричишь-то? — снова подала голос Лилит, сбросив с головы меховые покровы и встряхнув копной взлохмаченных волос. — Это же я! Мы познакомиться пришли …

— Изыди, неверная! — ткнул в нее пальцем Адам. — Не совратишь меня более! Вижу теперь твою истинную суть! Изыди во мрак, где тебе место!

Голос у него сорвался, вторая рука ринулась вперед, вслед за первой, пальцы скрючились в захватническом жесте, и он подался вперед, не сводя с Лилит остекленевших глаз.

Первый шагнул вперед, издав неожиданный для себя рык и швырнув — без каких-либо раздумий — в сознание Адама уже однажды усмиривший того образ дикого зверя с раздутыми от бешенства ноздрями и полыхающими яростным огнем глазами.

Адам отшатнулся и рухнул на колени, прижав кулаки к груди и закинув к небу лицо.

— Ты был прав, Господин! — завыл он куда-то вверх, истово ударяя себя то одним, то другим кулаком в грудь. — Прав, как всегда! Пришли демоны, чтобы испытать меня! Но не усомнить им меня в твоей истине! Я тверд в своей вере в нее — был, есть и всегда буду!

И где это он так болтать насобачился? — мелькнула в голове Первого совершенно неуместная мысль, и тут же любопытство исследователя взяло над ним верх. Уже проникнув в сознание своего, в конце концов, творения — бессознательно, ради защиты Лилит — он не смог удержаться, чтобы не осмотреться там повнимательнее.

Представшая его мысленному взору картина… вернее, несколько картин, по кругу сменяющих друг друга в сознании Адама, одновременно и удивили Первого, и не очень.

Нет, Адам вовсе не научился связно излагать свои мысли — он просто повторял слово в слово фразы, которые в каждой мысленной сцене вбивал ему в голову Второй.

В самих этих фразах тоже ничего особо нового не было — Второй сам озвучил ему вынесенный Адаму с Евой вердикт: знание о мире Первого, переданное им Еву — испытание, интерес к этому миру, не одобренный высшей силой — преступление, изгнание из макета в этот мир — наказание за него. И очищение лежит в отрицании любых преимуществ этого мира над идеальным совершенством макета и царящей в нем высшей воли.

Но какие-то зачатки воображения у Второго все же обнаружились — в каждой сцене он сопровождал все свои слова образами.

Сам он представал перед Адамом сияющим воплощением справедливости и милосердия — с его тошнотворно благочестивым обликом это было совсем не трудно. А вот в отношении Первого краски он сгустил основательно — щедро добавил резкости, мрачности и даже явной угрозы, способных оттолкнуть кого угодно от и так не самого привлекательного образа своего вечного соперника.

И ведь Творцу не докажешь, что сознание первородного подверглось чужому воздействию — Второй просто примет привычную позу оскорбленной невинности и заявит, что это собственное видение первородных сложившейся ситуации.

А может, почаще являть Адаму это видение, чтобы он раз за разом вопил о своей верности Второму — еще и избивая себя при этом кулаками в грудь, жаль, что не по голове! — тогда и заберут его из мира Первого поскорее?

Но покосившись на лежащую ничком на земле Еву, он передумал — так, глядишь, после очередного явления и останется навсегда мокрицей распластанной. Такой судьбы Первый не желал даже не своему творению.

— Пошли отсюда, — повернулся он к Лилит, и — к его огромному удивлению — она последовала за ним без единого слова возражения.

Обратный путь не показался Первому долгим — ему пришлось объяснять Лилит, что произошло. И очень тщательно подбирать для этого слова.

В конечном счете, он ограничился версией, согласно которой этот мир создавался как для нее, так и для Адама, и поскольку она ушла в него раньше назначенного срока, то Адаму внушили, что она решила забрать этот мир только для себя и лишить Адама каких-либо прав на него — что автоматически сделало ее его врагом.

— Очень на него похоже, — поджала губы Лилит, и спросила, непонятно о ком: — Им, что, места здесь мало?

— Места всем хватит, — уверил ее Первый, вновь загоревшись идеей перемещения в ту часть планеты, которую создал, словно в пику ему, его строптивый мир. — Хотя я думаю, что лучше нам с ними больше не встречаться — ты же сама видела, что его уже не переубедишь.

— Но ведь ему же здесь не нравится, — задумчиво покачала головой Лилит. — Это сразу же видно. Почему его не оставили там, где он был?

— Он создавался для этого мира так же, как мир создавался для него, — нехотя признался Первый, вспомнив с досадой начало своего проекта — сейчас оно показалось ему очень давней историей. — Когда подходит срок, обитатели мира должны в него отправляться.

— Неправильно это — отправлять кого-то туда, где ему все не по душе, — уверенно бросила ему Лилит.

— Так он уже и попросился в другой мир, — снова принялся Первый лавировать между правдой и приемлемой для Лилит версией. — Но такой мир еще создать нужно, подготовить в нем все … А что до неправильно, — спохватился он, увидев в загоревшихся глазах Лилит куда более детальные расспросы, — то это как тело — ты же не выбираешь, в каком рождаться. И так и живешь с ним всю жизнь, нравится — не нравится.

— И что не так с моим телом? — глянула на него с острой обидой Лилит.

— С твоим — все просто прекрасно! — с облегчением перевел дух Первый. — Это я для примера сказал.

Весь остаток пути Лилит провела в нахмуренном молчании.

И когда они вернулись к теплому водоему, лишь сменила меховые покровы на более легкие, но также плотно скрывающие ее фигуру.

И все время старалась держаться на некотором расстоянии от Первого.

Он же дал себе торжественное обещание сократить свои отлучки до абсолютно необходимых, а все остальное время оставаться рядом с Лилит.

Чтобы взять на себя львиную долю ее забот.

И освободить ей время для отдыха.

И наполнить это свободное время полноценным общением.

Чтобы она и дальше совершенствовалась в словесном искусстве.

А вовсе не потому, что она его упрекнула в постоянном отсутствии.

Но почему у него в руках все билось и ломалось?!

И почему Лилит все время требовалось что-то, за чем нужно было отправляться в дальний — даже в полете — путь?

И почему ледяная пустыня начала вдруг стремительно отступать именно в тот момент, когда он принял твердое решение проводить все время с Лилит?

Сначала Первый усмотрел в этом очередную каверзу своего капризного мира.

С каждым его полетом окрестности их с Лилит пристанища становились все ярче и многоцветнее, покрывались знакомой буйной растительностью и наполнялись оживленными звуками.

На глаза ему попадалось все больше зверьков, уже облачившихся в еще более пушистые и даже с виду более мягкие покровы — и после долгого заточения возле теплого источника у Первого просто руки чесались поохотиться.

Но он всякий раз вспоминал о своем твердом слове отлучаться только на самое необходимое время. А потом — помогало не всегда — напоминал себе о том, что разбрасывать своим словом не привык.

И не важно, что славился он этой своей привычкой в своей башне.

Очень гордый своей стойкостью, он возвращался к Лилит и — чтобы компенсировать свое отсутствие — детально описывал ей все увиденное.

Сначала она загорелась своим обычным интересом, но затем — от рассказа к рассказу — все больше хмурилась, отворачивалась и куталась в свои покровы — не меховые, конечно, возле неизменно теплового водоема, а сплетенные ею из шерсти козы, но такие же бесформенные.