За ними угадывалось некое движение — мелькали тени и положение света то и дело менялось. Но они были сплошь покрыты одним и тем же словом: Игорь. В десятке цветов, размеров и положений — эти надписи постоянно шевелились, набегая друг на друга вместе со складками штор, словно под лёгким ветром, и приковывая к себе внимание.

Вернувшись к единственному открытому взору иллюминатору, я заметил, что нетерпение в нём существенно усилилось. Затмив собой все остальные видимые мысли.

— Как ты это делаешь? — пробормотал я в полном замешательстве.

— Я не понимаю, о чём Вы говорите, — ровно ответила Татьяна, глядя на меня как будто из той самой космической дали.

— Кто тебя этому научил? — заподозрил я ещё один прощальный подарок щедрого величайшего ума.

— Чему? — вскинула она брови в довольно убедительном вежливом удивлении.

— Ты Гению это показывала? — прямо спросил я.

— Кому? — Удивление на её лице плавно сменилось не менее правдоподобным недоумением.

— О, Анатолий возвращается! — нарочито повернулся я к окну в надежде вывести её из этого неестественного равновесия.

— Замечательно, — спокойно и неторопливо села она за свой стол, — давно пора к работе приступать.

Мне так и не удалось выманить её из этой металлической оболочки. Так же, как и взломать последнюю. На её поверхности — как и при первом беглом, так и при следующем, более тщательном осмотре — не обнаружилось ни малейшего несовершенства, ни даже намёка на стык составляющих это тело элементов. Оно было идеально гладким, как будто целиком из металла отлитым.

Иллюминаторы в нём тоже не поддались. В самом закрытом сознании всегда есть окна, через которые оно хоть изредка даёт о себе знать окружающему миру, и они являются самым простым путём к нему. Их можно медленно, незаметно, по миллиметру, приоткрыть, а закрывающие их шторы чуть раздвинуть — опытному глазу самой крохотной щели хватит, чтобы разглядеть, что за ними скрывается.

Потенциальные доступы к замурованному сознанию Татьяны оказались герметично, наглухо задраенными. Я мог бы, разумеется, их пробить, но определённо не с первого раза и уж точно не незаметно. Поскольку в конечном итоге выяснилось, что Татьяна прекрасно слышит всё, что происходит вне её непроницаемой оболочки — как произнесённое вслух, так и обращённое к ней мысленно.

Осматривая в сотый раз — и вновь безуспешно — эту неприступную крепость, я вдруг осознал, что именно её мне придётся транслировать нашему главе. Который несомненно увидит в ней то же, что и я — открытие, ставящее под угрозу нашу способность беспрепятственно проникать в любое сознание.

Более того, уже осведомлённые о полном восстановлении её памяти светлые, постоянно видя одну и ту же считанную сканером картину, рано или поздно заподозрят неладное.

И что окажется для них важнее: изучить новое средство защиты, с их точки зрения, от нас или оставить в неприкосновенности рычаг воздействия на юного мыслителя — я лично предполагать не брался.

Татьяне я озвучил только последнее умозаключение. Мысленно.

Металлическая оболочка её сознания повернулась ещё до того, как я закончил формулировать эту мысль. На меня смотрел другой иллюминатор, в котором медленно, как в слайд-шоу, начали появляться картины из жизни юного мыслителя — от самого младенчества до последних дней Татьяны на земле.

Я насторожился, но вскоре мне пришлось отдать должное её предусмотрительности: во всех сценах из посторонних были видны только пожилая пара её родителей и её подруга с мужем и сыном. Только одна подруга — многие места я узнал, но ни в одном не увидел ни Марину, ни себя, ни мою дочь, ни её опекуна.

Не удержавшись, я мысленно зааплодировал ей — непобедимая крепость снова повернулась. На сей раз моему взору предстали картины более недавнего прошлого — с её бывшим хранителем с центре каждой. Я досадливо поморщился — эту серию слайдов я охотно пропущу …

Хотя нет — рядом с главным героем вдруг показались типичные физиономии карателей, а потом унылые, постные лица целителей — очевидно, она перешла к воспоминаниям о своём обучении. Я невольно подался вперёд — взгляд изнутри на подготовку и тех, и других мог представить определённый интерес для нашего течения — картины замелькали с такой скоростью, что я понял, что о бдительности, по крайней мере, Татьяны можно не беспокоиться.

Учла она моё предупреждение и в реальной жизни — оттаяла при появлении своего бывшего хранителя. Совсем немного, но достаточно, что не вызвать подозрений карающего меча.

При этом выяснилось, что её бывший хранитель прекрасно осведомлён о её способности закукливать сознание — что одновременно сняло мои собственные подозрения в адрес Гения и потребовало срочного доклада ему о ней. В надежде, что он подтвердит, что это ещё одно наше заблудившееся открытие. Которым я, будучи представителем правообладателя, с удовольствием пополню свой список преимуществ.

Доклад Гению требовал визита в нашу цитадель. Для которого требовался повод — а значит, действительно нужно было приступать к работе.

Я предупредил карающий меч и бывшего хранителя о наблюдении, возложенном на меня нашим главой, и объяснил им принципы работы фильтров. Максимально витиевато и запутанно — мне нужно было отложить их первый контакт со сканерами до тех пор, пока я не отработаю алгоритм решения всех своих задач.

К первоочередным относились подавление нежелательной умственной деятельности карающего меча и бывшего хранителя, регулярная проверка стабильности необычного фильтра Татьяны, периодическая трансляция окружающей обстановки нашему главе — при постоянном экранировании всего вышеперечисленного от своего сканера.

Последняя задача была наименее затруднительной. Специфика работы нашего подразделения на земле предполагает раздвоение сознания: как правило, мы являем нашим объектам облик, весьма далёкий от истинного, который его определяет и направляет.

На сканер я направил поток неспешных мыслей о нашей полной власти над человечеством в самом ближайшем будущем — наши представители должны были приступить к своим задачам лишь после определённых действий светлых, посему никакой значимой информации от меня пока не ожидалось. Под прикрытием этой дымовой завесы я занялся неблагодарной задачей упорядочивания сознания карающего меча и бывшего хранителя.

Не скрою, у меня возникло искушение просканировать их сначала — хотя бы на предмет отдельных поручений, которые мог оставить им Гений. Но в ушах у меня вновь прозвучала его фраза об эпидемии тотального недоверия, берущей своё начало (что бы он там ни говорил) в узколобости и нетерпимости светлого большинства — и угроза уподобиться им тут же остудила моё профессиональное любопытство.

Да и искушение могло потом войти в привычку, крайне рискованную перед лицом сканеров.

Как ни странно, подчинить своей воле мысли главного карателя оказалось проще. Хотя, впрочем, удивляться было нечему: у него по характеру службы преобладала безусловная реакция на прямые и безапелляционные директивы. Я оставил в неприкосновенности только одну его мысль: «Рядовой хранитель раньше меня кусок пластика не освоит!» — все остальные послушно отступили, выстроились в неподвижную парадную колонну и сжались в практически неразличимые точки на заднем фоне.

Организовать мысли бывшего хранителя не удалось бы, наверное, даже Гению — я бросил эту затею после доброго десятка попыток. Эти, с позволения сказать, мысли могли стать идеальным примером бессмысленного, хаотичного и беспорядочного броуновского движения, не реагирующего ни на приказы, ни на увещевания, ни даже на прямое принуждение. Привести хоть в какое-то взаимодействие больше трёх из них я так и не смог — и те немедленно разлетались в разные стороны, стоило мне на мгновение переключиться на остальные.

В конечном итоге, я просто и их сжал в микроскопические точки и оставил носиться, куда им вздумается. Так они оставляли впечатление эмоционального «белого шума», наличие которого у их носителя вряд ли могло кого-то удивить.