Пельмень, не посвященный в Колькины планы (ему это было незачем), тоже был прост и правдив: лишившись соперника, меланхолично стучал шариком о ракетку, просто ожидая, что будет дальше. Ему, расстроенному, было совершенно все равно — выставят кого на смену Таранцу или скажут идти домой.

Лидка так и не появилась, так что вечер ему ничего эдакого не сулил, а на выпивку дома Яшка наложил суровый запрет.

Фабричные ребята, пользуясь особым взрослым статусом, пошли перекурить. Ребята-ремесленники, которым выходить было нельзя, толпились вокруг Кольки, гудя разгневанными пчелами, выкрикивая и ругаясь: «Что делать-то будем?» — «Техническое поражение запишут…» — «Нечестно же!» и прочее.

Колька, изображая муки и сомнения, старательно супил брови, не спуская глаз с Хмары. Когда появился Акимов, когда провозгласил свое дело, когда ребят уводили — у него ни один мускул на лице не дрогнул. Ничего не выражало это постное лицо, кроме равнодушия. Точно это его совершенно не касалось и не хотел бы он в этом участвовать — но что делать, если уж деваться некуда?

Вспыхнула паническая мысль: «Неужели ошибся?», но Колька, вспомнив разговор с Асеевой, приказал себе не дурить. Иначе придется допустить, что в отношении одного и того же субъекта ошибаются и бывший вор, и бывшая вертухайка, а это противоречит любой логике.

Спокойно. Будь проще. Сейчас надо «случайно» вспомнить, что и Хмара играть умеет. Колька, сохраняя суровый вид и играя желваками, уверенным ледоколом прошел сквозь кипящую толпу туда, где подпирал стенку Хмара. По-братски положив руку ему на тощенькое плечо, по-отцовски тепло произнес:

— Максим, выручай.

Ага, вспыхнул, заметался голубенький глаз. Вот оно что, теперь понятно. Этот смиренник все время только и мечтал, чтобы пропал куда-нибудь самоуверенный Таранец, чтобы выскочить к столу сияющим, новым победителем, триумфатором. Правда, попытался погугнить:

— Что вы, Николай Игоревич! Я не могу, у меня и уровень не тот, я не потяну.

— Надо, Максимушка, — заверил Колька, — надо.

— Да у меня ж и майки-то под рубашкой нет, — промямлил тот, потихоньку разгораясь, что твой фонарь, — и тапочек тоже.

Вот ножищи-то у него да-а-а-а… идут впереди него на полметра каждая.

Тут от ремесленных протянули майку, почти чистую, а Хмара, который воодушевился и завелся, твердо заявил, что будет играть в сапогах.

Колька глянул на его обувку — форменной ему на складе не нашлось, и где-то он раздобыл особенные, огромные, очень грубые, массивные сапоги с большими каблуками.

Пожарский горестно и на этот раз совершенно искренне заметил:

— С такими ядрами на ногах ты и пяти минут не продержишься, — и по расстроенному виду Хмары понял, что и он так считает. Но заявил:

— Босым буду играть.

— Тут гвоздей полно.

— Ничего.

— Кому ничего, а если от заражения крови помрешь?

— Зараза к заразе не липнет, — улыбнулся он впервые непривычно искренне.

— Погоди, — приказал Колька и крикнул в зал: — Ребята, у кого… сорок пятый? — уточнил он у Хмары, тот кивнул. — Сорок пятый у кого?

Кругом забубнили, заворчали: «Вот еще», «Где найдешь такие дирижабли» и прочее в том же духе. Подал голос лишь Пельмень:

— У меня.

— А ты в чем… — начал было Николай, но Андрюха вдруг вне плана и договоренностей выступил единственно верным путем:

— Я и в сапогах эту вот персону… разделаю. В два счета.

Вся хиленькая кровь, которая была в этом тощем теле, ринулась в лицо, Хмара покраснел густо-прегусто, став похожим на лежалую морковь. Но, конечно, стерпел, лишь вежливо поблагодарил. Хотя из той же вежливости мог бы побеспокоиться: а что, если уважаемый Андрей помрет от того же гипотетического гвоздя?..

— Молодчина, — Колька, запустив ладонь в белобрысые волосы, притянул голову парня к себе — и без особого удивления почуял пальцами ту самую ссадину, засохшую, бугристую, оставленную той самой скобой под столом Ильича.

Вот вышли на игру эти двое — здоровенный Пельмень и одноглазый хрупкий Хмара, — и разразилась такая баталия, которую не видел ни этот зал, ни, пожалуй, ни один другой во всей Москве.

Нет, кроме шуток — Максим оказался просто страшный игрок. Отсутствие глаза не просто не мешало, но и даже помогало, подвигая на совершенно неожиданные удары — и длинные, и короткие, и простые, и резаные. Пельмень держался молодцом, но, потяжелевший от горя и невоздержанности, никак не мог выиграть подачу, вынужден был лишь обороняться. А этот, легкий, как бабочка, вроде бы даже и не особо двигался — и все равно перекрывал весь стол, мастерски атакуя. Не прошло и пяти минут, как Андрюхин лоб залоснился, а у мелкого даже дыхалка не сбилась. К концу первой партии было ясно, что пока ведет Хмара, и причем уверенно.

Колька, понятно, болел и переживал за друга, но внутренне ликовал. Когда еще увидишь, как у тебя на глазах всеми презираемая половая тряпка оборачивается боевым стягом.

Вся компания ремесленных, тех самых, которые сторонились Хмару, чтобы не обшваркаться, которые морды строили кислые, теперь подбиралась ближе к столу, затаив дыхание, следила за метаниями шарика, ухала, шлепала по коленкам. В общем, на глазах нарождалась новая легенда. Игроки же, полностью поглощенные битвой, вообще ничего не видели — что и требовалось.

Пожарский и сам увлекся игрой до такой степени, что не сразу понял, что это его теребят за майку.

— Ну как? — спросил Колька, не оборачиваясь.

— Вот, — Анчутка сунул приятелю два хрустящих листка.

Пожарский, ощупав, осознав, что это такое в ладони, дернулся, повернулся, оттеснил его в сторону, к стене:

— Где нашел? У него?

— А вот нет. У твоих этих, Бурунова с Таранцом.

— Врешь.

— Отцепись, порвешь, — Анчутка отлепил его руки от своего воротника, — что завелся? Не сепети. Кстати, что за тетка у вас тут завелась, Раиса, что ли?

Колька нетерпеливо объяснил:

— Комендант общежития. Она тут при чем?

Яшка аж от удовольствия ручки потер:

— Притом, что пришла за тем же, что и ты меня послал.

— Иди ты!

— Огонь старуха, — со знанием дела одобрил Анчутка, — она, кстати, и червонцы нашла. Правда, — тут в его голосе прозвучало снисхождение, — спрятаны были топорно, за наперники, в подушки — или совсем дурачки, так-то прятать, или времени не было, или, что скорее всего…

— Не они прятали, — завершил мысль друга Колька. — Ха…

Замолчав, некоторое время наблюдали за баталией. Пельменю все-таки удалось перехватить инициативу, и он с трудом, но все-таки ликвидировал разрыв в счете. По ходу игры выяснялась слабая сторона его соперника — он заводился, и в запале уже минимум три раза сделал ошибки.

— Но у него, натурально, ничего нет? — уточнил Колька на всякий случай.

— Ничего, сплошные носки.

— Вязаные?

— Ну да.

Помолчали, а потом почему-то одновременно, не сговариваясь повернули буйны головы в сторону пары огромных хмаровских сапог, стоявших у стены.

— Увидит, — опасливо шепнул Анчутка.

— Да и пес с ним.

— А если в дурь попрет? Может, и нет при нем ничего, жаловаться побежит: меня, сиротку, обидели.

В это время закончилась партия, которую Пельмень выиграл. Теперь Хмара ему что-то втолковывал, причем громко, с претензией. Поскольку все-таки голос у него гнусноват и высоковат, это звучало как предистерика. Интересно, что Андрюха был невозмутим, пытался успокоить соперника, что-то примиряюще втолковывая, и даже по плечу хлопал — не кипятись, мол. Однако тот еще больше завелся, по столу чертил и стучал мосластыми пальцами, и наконец Пельмень также завелся и принялся гудеть в ответ — тут Николай понял, что пора вмешиваться.

Они с Яшкой перемигнулись. Пожарский отправился наводить порядок, Анчутка — его же восстанавливать, то есть заниматься общим делом.

— Товарищи, к порядку! — потребовал Колька, приближаясь к столу. — В чем суть спора?

Хмара тотчас стих, понизил тон и принялся своеобычным приторным голоском нудить: дескать, уважаемый соперник сдвинул стол во время розыгрыша.