У преступника еще не иссякли силы, он высунулся из ямы, открыл огонь. Алексей влетел на молодые картофельные всходы, трухлявая фанера выстрелила из-под ноги, тоже отправилась в полет. Он повалился метрах в десяти от ямы, дважды выстрелил с вытянутых рук.

Ответного выстрела Алексей не дождался. Он напряженно всматривался во тьму, палец дрожал на спусковом крючке. Два патрона в пистолете, а в кармане третья запасная обойма.

В окрестных домах уже шумели люди, хлопали окна. Впрочем, дом, на участке которого разворачивались события, не подавал признаков жизни. Попрятались жильцы. Пальбу слышали со всех сторон, скоро патрули подъедут…

– Петр Антонович, ты здесь? – поинтересовался капитан.

– Здесь, товарищ капитан, и не надейся… – прокряхтел Конышев.

– Куда провалился-то?

– Да хрен поймешь… Сарай, наверное, разбирали, дырка в земле осталась…

– Пистолет выбрасывай и выползай, хватит дурковать. Скоро патруль подскочит. А тебе медицинская помощь нужна.

– Ничего, перебьюсь пока… – Он с трудом говорил, боль душила.

– Кто твои сообщники, Петр Антонович? Все равно придется говорить, давай уж сразу.

– А вот этого, Алексей Макарович, ты никогда не узнаешь, уж не обессудь…

– Почему так вышло, Петр Антонович? Ты же не выдуманный персонаж, реально геройствовал в войну, в партизанах был, семью твою каратели убили…

– Каратели, говоришь… – Конышев засмеялся, но это больше походило на хриплый кашель. – Это сказочка для тех, кто не знает, что произошло на самом деле… В лесу они прятались от карателей, зимой было дело. Мы немцев хорошо потрепали, они уходили разрозненными группами. Человек пять фрицев на мою семью нарвались в землянке, схватили, потащили с собой… А когда наши стали из леса орать, чтобы сдавались, прикрылись моей Аленой и сыновьями-подростками Пашкой и Сережкой… Пятились к оврагу, а этих, как щит, использовали… Партизаны выпившие были, им по хрен мороз, открыли огонь и всех положили… Потом дошло, что натворили, моих оттащили, сложили отдельно – как будто немцы расстреляли…

– Но это война, Петр Антонович. Значит, была суровая необходимость.

– Не было суровой необходимости… Обычная раненая солдатня из вермахта, с ними унтер-офицер… Ну, ушли бы – да и черт с ними… Постарались, герои. Я позднее узнал, что было на самом деле. Баба из соседнего села на опушке пряталась, все видела… Никому не сказал, что знаю. Пусть будут каратели – ладно… И что интересно, заправлял этой группой наших товарищей Нестеренко Павел Евдокимович, нынешний секретарь горкома…

– Что ж вы с ним не рассчитались в первую очередь?

– Успеется, дойдет черед и до Павла Евдокимовича…

– То есть преисполнился ты с той поры лютой ненависти – к коммунистам, к своей стране, к существующему строю…

– Да уж невзлюбил, прав ты, Алексей Макарович. Ожесточился, зачерствел, совесть кончилась. Понял в один прекрасный момент, что теперь вам всем буду глотки рвать – до самой смерти…

– Но рассудок-то ты сохранил. Вон как рядился под своего – распутывал преступления, в которых сам же и участвовал… Ладно, не о высоких моральных категориях сейчас речь. Кто твои сообщники? Или хочешь об этом рассказать в другой обстановке?

– Вовсе не хочу рассказывать… – Конышев снова засмеялся, от этого смеха кровь застыла в жилах. – Пусть заканчивают, что я с ними не закончил. Вам никогда до них не добраться…

С улицы донесся шум – подъехала машина, выгружались люди с оружием.

– Выходи, Петр Антонович, у тебя все равно патроны кончились. Это конец, признайся.

– Неправда, есть еще один патрончик…

– И на что он тебе?

– А ты догадайся…

Страшное предчувствие заставило Алексея вскочить. Только не это! Выстрел прозвучал из ямы – как из ржавого ведра. Капитан бросился вперед, схватившись за голову. Словно специально, вылезла луна, чтобы издевательски все осветить!

Конышев лежал на дне ямы, подогнув ногу. Из разбитой височной кости выползала черная каша.

Алексей закачался, опустился на корточки. Тошнота сдавила горло. Он снова допустил ошибку – теперь уже с фатальными последствиями…

Дальше все было как в липком, плохо пахнущем сне. Он орал ломающимся голосом: «Не стрелять! Уголовный розыск, капитан Черкасов!» По огороду топали люди с автоматами. Он брел обратно, пролез через дыру в заборе.

Вишневский был жив, истекал кровью, схватившись за живот, бормотал: «Да живой я, командир, живой, что мне сделается… Вот же сука этот Конышев, никогда бы не подумал, в живот мне, падла, пальнул…»

Подъехала машина из районной больницы, люди с носилками пытались пробиться в палисадник.

Алексей побрел в обход дома, опустился на колени у распростертого тела второго товарища, перевернул его. Куртымов был мертв, короткая курточка взмокла от крови.

А дома его продолжали ждать маленькая жена и девочка с большими глазами…

Он выл на ядовито-желтую луну, бился головой обо все доступные твердые предметы. Остаток ночи провел в больнице, где хирурги оперировали Вишневского.

Прибыл бледный и заспанный майор Черепанов, выслушал сбивчивый отчет, уставился так, будто ядерный гриб и капитан Черкасов – одно и то же.

Это чушь! Старший лейтенант Конышев не может быть человеком из преступной группировки! Майор пробился к еле живому Вишневскому, и тот подтвердил с пеной на губах, что Конышев первым открыл огонь, он и есть – тот самый форменный злодей…

Система оповещения работала исправно. Из тумана, застилающего глаза, возникали знакомые лица. У Пашки Чумакова дрожало лицо. Мялся, как бедный родственник, Петров. Набычился Гундарь, провожая недобрым взглядом всех носящихся мимо палаты людей в белых халатах. Объявился почерневший Дьяченко – запашок присутствовал, нарисовались, ваше высочество…

Операция закончилась, Вишневский пребывал без сознания. «Состояние стабильно тяжелое, – объяснил врач, у которого руки до сих пор были по локоть в крови. – Пуля разворотила кишечник, едва извлекли, там теперь не кишки, а нарезка из ливера…»

Вишневский скончался под утро после внезапного приступа – тяжело вздохнул и навсегда успокоился. «Вы же говорили, что состояние стабильное», – не мог поверить Алексей. «Стабильно тяжелое, – поправлял доктор, – мы сделали все, что могли».

Люди угрюмо смотрели на Черкасова, ясно давая понять, что они думают. Да пошли они к черту! Все мы крепки задним умом!

Поспать этой ночью удалось часа полтора – в больничном коридоре, под лязг каталок и бредни больных. Состояние было убийственное. В одночасье группа лишилась трех человек (вернее, двух, если не считать крота), и это было слишком высокой ценой…

Он каменел, шатался по городу бледным призраком. Работа валилась из рук. Часть задачи худо-бедно выполнили, но с устранением осведомителя банды шансы выявить остальных стремительно скатились к нолю.

Тела погибших перевезли в морг. Билась в истерике жена убитого сотрудника, ее пыталась успокоить маленькая девочка, уже привыкшая называть Куртымова папой.

Беседа с майором Черепановым длилась больше часа. Майор был зол, и кабы не «особые» обстоятельства, оргвыводы в отношении нового начальника уголовного розыска могли бы распространиться очень далеко.

К тайнику с запиской в Парадном переулке никто не приходил – очевидно, члены банды и так все знали. Во всяком случае записка оставалась нетронутой. Алексей принял трудное решение убрать людей из переулка – потерь и так было выше крыши.

Дьяченко бычился и вообще прекратил разговаривать. План дальнейших оперативно-разыскных мероприятий никак не составлялся, все ниточки были оборваны или вели в никуда.

В районе обеда Алексей добрел до отчего дома – просто так, посидеть в тишине – дома, говорят, и стены помогают. Он ожесточенно воевал с замком, когда приоткрылась дверь шестой квартиры и появился робкий глаз соседа.

– С добрым вас днем, Алексей Макарович, – вкрадчиво поздоровался Чаплин.

– И вас по тому же месту, – неприязненно покосился на него Алексей. – Снова не на работе, Яков Моисеевич?