О чем сигнализировать? Ведь нет ни события преступления, ни распоряжения приступить к расследованию. Ничего, кроме подозрений и внутреннего убеждения в том, что наезд на Игоря Пожарского, Мурочкины похождения с Ливановым, ее безденежный муж-алкоголик – все это из одного и того же клубка. Ничего, если исключить стойкое ощущение, что серая «Победа» не была угнана, а использовалась, как орудие преступления. Что щегольский платок со шпионской абракадаброй не просто так завалялся в кармане плаща именно товарища Ливанова, врио начальника лаборатории, в которой разрабатывалась авионика для секретной модели легкомотора…

Колькин вопрос привел в чувство:

– Ну, а вы-то что ждете?

– А?

– Ливанов в командировку едет.

– Едет, да. И что?

– А если он не вернется? Если по дороге сбежит?

Акимов понял, что настал такой момент, что или пан, или пропал, принялся аккуратно заворачивать в газету принесенный ребятами плащ:

– Ну вот что. Я поехал.

– Сейчас, на ночь глядя? – встревожилась Оля.

– И что? Вручу гражданину пропажу, вот и будет повод поговорить. Николай, где, ты говоришь, он обитает?

– Я не говорил ничего, – запальчиво отозвался Колька, – и не скажу. Я еду с вами.

Акимов чего-то подобного ожидал, тотчас напомнил:

– Ты его точного адреса не знаешь. Мне надо запросить в адресном бюро, а там нужно время, чтобы отыскать по фамилии.

– Поклянитесь, что едем вместе, – настаивал Пожарский.

– Что за детсад, ползунковая группа?

– Клянитесь. Иначе ни слова не скажу.

– Это шантаж, – просветил Акимов.

– Пусть.

Сергей решил зайти с другой стороны:

– Я иду к нему не как к подозреваемому, иду как простой мильтон со случайно найденной или конфискованной у ворюги его вещью.

– И что?

– Это легенда, понимаешь? А если и ты завалишься, человек, которого он лично знает, которому такое сказал, что наверняка сто раз пожалел, – какая это легенда? Заподозрит, что ему опознание, ловушку устраивают.

– И что?!

– То, – терпеливо втолковывал Акимов, – что если невиновен Вася, то разобидится, запрется, ничего по-хорошему не вытянешь из него. А если виновен – то вообще черт знает, что устроить может. Особенно если вооружен.

– Тем более. Я подстрахую.

Так юный баран встал насмерть. Ольга, переводя глаза с одного на другого, покусывая губы, что-то обдумывая, вдруг выпалила:

– Коля, ты тут нужен.

Удивились оба, а девушка уверенно продолжила:

– Я, Сергей Палыч, так понимаю, что надо следить за дачей Тихоновых. Может, кто-то незнакомый к ним наведается, или они сами что-нибудь натворят и себя проявят. Или не проявят. Так?

– Допустим, – осторожно поддакнул Сергей, пытаясь сообразить, к чему она это говорит.

Ольга завершила мысль:

– В любом случае будет полезно с Санькиной голубятни понаблюдать. Устроим дежурство.

Акимов, осознав наконец смысл предложения, одобрил, деловито собираясь:

– Вот, дело Ольга говорит. Следить за контактами – может, сам Ливанов к ним и заявится. Сможете обеспечить?

– За дурака меня держите оба? – спросил Колька.

– Еще раз повторяю. Даже если он виновен, брать я его не стану, и стрельб-погонь не будет. Я доложу куда следует, если будет что докладывать. Но если он что-то заподозрит, то это лишь затруднит задержание.

– Его надо будет по-другому брать, – вставила Ольга, как бы невзначай, деликатно уцепляя Кольку за рукав.

Пожарский, позабыв уже, как радовался тому, что ему такая умница досталась, возмутился:

– Да не твоего ума дело!

Хотя по его огорченному лицу читалось, что все он уже понял и останется тут, а сопротивляется исключительно из упрямства.

– Вот и ладненько, – порадовалась Оля, незаметно запихивая его ботинки подальше.

Колька сдался:

– Первая Мещанская, дом пять, квартира три. Ливанов, Василий Борисович.

Первый звонок Акимов сделал из будки по дороге на станцию. К тому времени, как прибыл в центр, данные были уже готовы.

– Спасибо, девушка. – И, дав отбой, Акимов отправился дворами на Первую Мещанку, нашел пятый дом, поднял с кровати дворника. Тот, изучив удостоверение, указал, где искать третью квартиру:

– В арку и сразу вниз, в подвал. По левой руке крайняя комната, гражданин Ливанов там квартируют.

Дворник ушел. Сергей некоторое время постоял в арке, успокаиваясь, собираясь с мыслями. Закурил.

«Ничего страшного. Просто было много работы, не получилось днем заявиться к товарищу – ничего в этом странного. Все решим за четверть часа – зайти, представиться, объясниться – дело пяти минут, максимум четверти часа. Это обычное дело: развернуть плащ, ну рассмотреть, записать – составить – подмахнуть протокол опознания, такой-то передал это вот нижеподписавшемуся. Там, глядишь, станет понятно, о чем говорить».

Тут до него запоздало дошло, что Ливанов может просто не узнать свою вещь, если вспомнит про таинственный платок. И что тогда было делать, становилось в принципе непонятно.

Со стороны внутреннего двора в арку вошел гражданин, поравнявшись с лейтенантом, спросил, не найдется ли папироски. Акимов протянул пачку.

– Благодарствую, – сказал нищеброд и пошел дальше, в сторону Второй Мещанки.

«Ну, что стоять-то? Сейчас. Вот сейчас он выйдет из арки – и войду», – решил Сергей, но прохожий не торопился, стоял в арке, глядел то вверх, то на часы, точно поджидая чего-то. Может, дождь собирался.

Акимов, плюнув на суеверия, спустился в полуподвал.

Оказался в узком коридоре, длинном – конца не видать. Под сводчатым потолком едва светила запыленная лампочка, дыша на ладан, вились, ветвились и свисали лианами провода, на некоторых висели бороды пыли. На стенах, выкрашенных наполовину в темно-зеленый, дремучий цвет, – с десяток счетчиков, следы давно снятых полок и шкафов, сгоревших в военных буржуйках.

Акимов, стараясь не скрипеть рассохшимися досками, пошел в конец коридора. Тихо. То ли в ночных сменах все, то ли уже спят, лишь откуда-то бубнило радио. Пахло хлебом, жареной рыбой, табаком, одеколоном, котами. По левой стороне крайняя комната – вот она. Сергей прислушался, прижавшись ухом к двери, – радио играло там. От сердца отлегло – значит, он еще дома, не станет же порядочный человек оставлять музыку играть, когда самого нет. Акимов стукнул, выставил сверток с плащом, как пропуск. Не ответили. Поколебавшись, стукнул еще пару раз – не открыли.

Потянул ручку – и дверь отворилась.

Радио в самом деле бормотало, а свет не горел. Окно в комнате было, но оно лишь наполовину поднималось над мостовой, поэтому ни уличные фонари, ни тем более луна сюда не заглядывали.

Комната довольно просторная, метров пятнадцать. На полу, слева у двери стоял раскрытый чемодан, в нем были аккуратно уложены вещи. Поодаль, у окна, наполовину поднимавшегося над тротуаром, – письменный стол, чистый, лишь белеют несколько листков.

Странно, но, несмотря на теплынь, в комнате недавно топили буржуйку – потягивало дымом. Было душно. На железной кровати у стены навзничь лежал человек. Одетый, в брюках, рубашке, голова запрокинута, одна рука на груди, вторая свешивалась к полу. Акимов, кашлянув, приблизился, потянулся было, чтобы разбудить.

На него глянул широко открытый темный глаз, который смотрел прямо, другой, под бровью со шрамом, – застыл, кося в сторону. Блестели в оскале зубы, лицо белело, как брюхо снулой рыбы, нос большой, заострившись, казался еще больше. Что ж, инженера Ливанова задерживать уже не надо, он точно никуда не денется до второго пришествия.

Акимов, сглотнув, отвернулся. Отошел к столу, машинально рассматривая листки, лежащие на нем. Похоже на черновые чертежи какого-то узла. На полях – многочисленные расчеты, формулы, и одно место жирно обведено красным карандашом. На втором листе быстро, криво, второпях были набросаны другие расчеты, формулы, начерчена вроде бы та же деталь, также грубо, впопыхах, от руки, и жирно подчеркнут фрагмент рисунка. Более никаких бумаг, записок, посмертных обличений и признаний на столе не было.