Профессор остановил ее, перехватив запястье:

– Я не непрошеный. Давай все-таки пройдем в дом, объяснимся там.

В этот момент послышались приближающиеся шаги, пьяное бормотание, невнятные разговоры с оттенками склоки. Князев, крепко перехватив Наталью под локоток, решительно отодвинул в сторону и открыл дверь самостоятельно.

– Пойдем на ту половину.

– Туда нельзя, – беспомощно, шепотом возмутилась Наталья, но он уже проник на пустующую половину. Женщине ничего не оставалось, как отправиться за ним.

Он не впервые был тут и чувствовал себя вполне уверенно. Зажег керосинку, пристроил на пол свой багаж, кинул на него пальто, снял сырой мятый пиджак.

– Ты позволишь? – И, не дожидаясь разрешения, развесил его без церемоний на просушку прямо на полку с ящиками.

Профессор был невероятно грязен. Наталья протянула ему одежную щетку.

– Благодарю. Почаевничаем?

– А без этого нельзя?

– Я и сам могу, – заверил Андрей, – шуметь не хочется. Похозяйничай, сделай милость.

Наталья ушла на свою половину. Профессор, для видимости шаркая щеткой, быстро и внимательно оглядывал помещение – пол, потолок, стены, полки. Но, как ни старался, ничего нового и тем более искомого не увидел.

Она принесла чайник и кружки, поставила на один из табуретов, достала чай, заварила и осталась стоять, скрестив руки на груди. Профессор, сидя на диване в вальяжной позе – откинувшись на спинку, руки в стороны, – приятно улыбался:

– Наташа, не дичись как маленькая. Присаживайся, тут достаточно места.

Сохраняя независимый вид, женщина опустилась на диван, подальше от гостя. Он деликатно оставил это без внимания. Некоторое время они молча пили чай, потом профессор начал:

– Я много думал.

– Неужели?

– Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.

– А я не хочу. С чего это вдруг?

– Почему же «вдруг»? Сонечке уже пять лет.

– Вот и я про то же. После стольких лет недопонимания и мямли вдруг нежданно мне такой подарок.

– Ты говоришь обидные, но справедливые вещи, – признал Андрей, – но именно сейчас я понял, что никого дороже вас у меня нет.

– Разумеется, нет, – колко отозвалась Наталья, – кто же тебе за малую долю, почти бесплатно, будет такие подарки делать? Кто будет за тебя руки марать? Ты только денежки получаешь и распределяешь так, как тебе благоугодно, так, Князь?

– Я только денежки получаю, – повторил профессор, – Наталья, что ты говоришь? По-твоему, ничего не стоит найти покупателя, организовать переговоры так, чтобы ни одна крыса, ни один таракан московский не заподозрил? Сколько стоит замазать рот той же дежурной в «Метрополе»?

Она молчала, постукивая пальцами по деревянной ручке дивана.

– Сама жратва и выпивка в ресторации – тоже так, за здорово живешь, по профсоюзным талонам. В Столешниковом стукачам красноперых тоже достаточно мне ручки их трудовые пожать. Выправить атрибуцию на другие даты. Комиссионщика подмазать для справки-другой-третьей… и что, по-твоему, после этого остается мне на жировку?

– Ты не бедствуешь, – процедила она.

– Не бедствую, – подтвердил он, – ибо наш контингент не будет иметь дела с типом в прозодежде. Но ты же не станешь отрицать, что я все делаю, чтобы и у тебя, и у Сонечки был кусок хлеба с маслом. Да и папаша твой тоже…

– Папенька не «тоже», – ощетинилась она, – трудится он поболее твоего. В ожидании, пока ты журавля поймаешь, его синицами живем.

– Оставим шкурный вопрос, – мягко то ли предложил, то ли приказал Андрей, – вернемся к тому, с чего начали. Отвечай: согласна?

Она проговорила чуть слышно, глядя в сторону:

– Я замужем.

– Разведешься.

– Не смейте мной командовать.

После паузы Наталья заявила:

– Между прочим, как только ты давеча хлопнул дверью, тебя в тот же день видели в ресторане «Метрополя». С какой-то мелкой сучкой.

– Меня видели не с сучкой, – не моргнув парировал Андрей, – эта дама – супруга атташе посольства Великобритании.

Наталья лишь бровями дернула:

– Возможно. Плевать. У нас сугубо деловые отношения.

– Давно ли?

– Лично я давно поняла: для вас я кто угодно – источник дохода, пешка, забава, но не жена. Как только появляется повод – сразу в сторону бежать. На словах-то ты опора и стена, а на деле – дуршлаг, сетка-рабица.

– Наташенька…

– Ребенок, дите пролепетало что-то в обиде. Зачем ты ее отталкивал? Думаешь, только у тебя гордость есть? И тут умудрился повод найти, и рад, и в кусты! И в ресторан.

– Кто бы не огорчился! Да, и кто такой Миша?

– Не твое дело, – отрезала она, поджав губы.

– Хорошо, – сказал он, выдержав паузу и вставая, – давай поговорим с утра. Доброй ночи.

– Тебе стоило бы дождаться предложения провести тут ночь.

– Я бы дожидался, если был бы шанс дождаться. С утра я удалюсь, если ты не передумаешь. – Наталья не отвечала, Андрей уточнил: – Но потом уже не вернусь.

Она резко поднялась, запахнула платок, как мантию:

– Смотри не обмани, – и, вздернув подборок, царственно прошествовала к двери на свою половину. Вдруг застыла, пошатнулась, хватая руками пустоту, начала оседать на пол.

Андрей бросился к ней, успел подхватить, поднял, усадил на диван:

– Что ты, что ты! Наташенька, что с тобой, милая, любимая моя, тебе плохо?

Она то ли прошептала, то ли простонала, указывая трясущимся пальцем:

– Что это, Андрей?

Проследив за ее взглядом, он выдохнул с облегчением:

– Чемодан, Наташа. Ты боишься чемоданов?

Она уже пришла в себя, собралась и теперь, извиваясь змеей, пыталась высвободиться из его рук:

– Это папашин.

Наталья бросилась к чемодану, принялась осматривать, ощупывать его, отщелкнула знакомые замки, пробежала пальцами по бережно уложенным иконам:

– «Тайная вечеря»… Михаил-архангел, Николай… Откуда?!

– Ах вот оно что. Ну, если желаешь знать…

Она неожиданно кошкой бросилась на него, с силой вцепилась в воротник рубашки, принялась душить, клацая от злости зубами. Андрей не без труда оторвал ее от себя и отшвырнул прочь – она упала, извиваясь змеей, в угол и змеей же поползла к нему, то ли рыча, то ли рыдая. Он поднял ее, как куклу, дал одну пощечину, вторую, третью и продолжал до тех пор, пока лицо у нее не приобрело осмысленное, человеческое выражение.

– Все?

Наталья не ответила, обмякла, закатив глаза.

– Припадочная, вот несчастье ты мое, дурная… – бормотал Андрей.

У него самого плясали руки. Уложив Наталью на диван, он попытался справиться с пуговицами на ее вороте и, потеряв терпение, оборвал их.

Она лежала в забытьи, и творилось со странной бабой черт-те что. Вроде без памяти, а то и дело принималась бормотать, вскрикивать, что-то неразборчиво и обиженно говорить на непонятном языке, иной раз рычала, как волк. И хотя глаза ее были плотно закрыты, из них ручьями лились слезы.

Андрей, приговаривая всякую успокоительную чушь, прижимал ее к себе. Постепенно уродливые морщины и складки на милом личике разгладились, на бархатистых сливочных щеках показался бледный румянец. Засохший, запекшийся от воплей рот снова выглядел мягким, губы – нежными, верхняя – тонкая, капризная, нижняя – припухшая, до невозможности аппетитная. Густые ресницы бросают густую тень под глаза, на тонком носике проступают капельки пота, пшеничные волосы густой волной так и стлались под руку. Ворот распахнулся, и взгляду открылся атлас нежного горлышка, тень впадины, далее – и вовсе одурманивающая картина: белые, неправдоподобно длинные ноги, тонкокостные, с острыми коленками.

Андрей, собирая остатки разума, заставил-таки себя отвести глаза, встать и окатить это творение водой.

– О, голова, – простонала Наталья, но, открыв глаза, тотчас снова начала, теперь уже жалобно: – Андрюша, где он? Ты его убил, да?

– Что ты городишь! – возмутился он. – Горячка у тебя, что ли? Нельзя так волноваться. Подумай о Сонечке, обо мне.

– Поклянись! – потребовала она.