Ольга ликовала, но, как выяснилось, рано: в обществе помогальщиков зрел раскол – обычное дело даже при самом верном партийном курсе (как учит нас история). Причем иудушкой оказался не кто иной, как Приходько, а беспринципным подпевалой – хитроумный Маслов.

Супруги Остапчуки как раз возвращались с маменькиных именин с ночевкой. Проходя с платформы насквозь через дачный поселок, усмотрели возмутительный факт: на одной из пустующих дач прыгали и тряслись ветки красивой, усыпанной плодами антоновки.

– Ваня, глянь на этих гаденышей! Средь бела дня безобразничают! – возмутилась жена.

– Погоди, сейчас приструним, – пообещал Саныч, подбирая подходящую палку. И, будучи опытным городошником, от души залепил точно по одной из копошащихся на дереве фигур. Злоумышленники с горестным визгом посыпались с веток. Было слышно, как они трещат по кустам, разбегаясь, точно мыши из потревоженного мешка с зерном, стучат каблуками, взбираются на заборы.

И вдруг калитка распахнулась изнутри, и из нее, не торопясь, даже вальяжно, появилась нахальная фигура в куцем пальтишке, картузе и ботинках, просящих каши. Выглядел наглец вполне обычно, если бы не выпирающий причудливыми холмами живот: за пазухой было полным-полно чужих яблок, а он, гад, даже не думал прятаться.

Вразвалочку подойдя к Остапчукам, он скинул картуз:

– Мое почтение, Иван Саныч. Желаете? – И, вытащив из-под рубахи сочное налитое яблочко, протянул сержанту.

Этого Остапчук стерпеть не мог. Уточнив у жены, дойдет ли она одна, и получив заверение, что дойдет, он крепко ухватил воришку за холодное ухо и потащил, не слушая возмущенных воплей, прямиком в отделение.

А там уже было людно: Акимов разговаривал с возмущенной гражданкой Ивановой, в промежутках порыкивая на несовершеннолетнего Маслова, который сидел – нога на ногу, руки на груди кренделем и, задрав сопливый нос, хранил гордое молчание. Рядом с ним на скамейке стояла корзина, полная яблок. Антоновка – как разглядел Остапчук.

Гражданка Иванова излагала леденящую душу историю о пропаже новенькой, только что купленной сковороды «чугунной, нашлепка вот тут, на боку, арт-Сталинград, ручка ухватистая с дыркой для подвешивания, распиленная для удобства», которая была оставлена на общей кухне остывать после торжественного ритуала прокаливания.

– Новехонькая, – со слезами в голосе причитала женщина, – третьего дня купила. И без присмотра сковородка была-то – ну, от силы с полчаса, и никого чужого на кухне не было, дочка забегала чаю согреть. Что же такое творится-то, на нищету позарились! Только голову приподняла, граждане, старая-то сковорода еще от мамаши моей осталась, с до революции еще!

Акимов, с выражением безнадеги на лице, добросовестно записывал все подряд. Остапчук даже хмыкнул – учишь его, учишь…

– Ты, гражданка Иванова, не переживай, – внушительно заявил Иван Саныч, – найдем твою сковородку, если будет на то счастливая удача. Тут сама видишь, что происходит, – он для наглядности потряс захваченное ухо, – волна преступности…

– Все у вас хиханьки, – проворчала пострадавшая. – Вы найдите сперва такую сковородку, потом зубоскальте. Галина ваша за пропажу такую голову бы вам отъела!

– Ну-ну…

– А, – отмахнулась Иванова, расписалась, где указано, и ушла.

Акимов, разминая затекшую шею, с наслаждением разогнулся. И удивился:

– О, и Приходько тут?

– Сам видишь. Сидеть! – скомандовал Остапчук, и Санька устроился рядом с Масловым, задрав свой нос рядом с его. – В чужом саду яблоки воровал, да не один.

– Остальные где?

– Разбежались.

– А этот что не убег?

Саныч осекся, недоуменно поскреб подбородок:

– А точно. Приходько, ты чего не сбежал?

– Больно надо, – не без презрения отозвался тот.

– Ага. – Акимов поднял бровь, глянул на Остапчука. Тот спросил, кивнув на Маслова:

– Этот что?

Сергей пояснил:

– Да вот, выловил на толкучке. Спекулировал, негодяй.

– Яблочками, стало быть? – со значением уточнил Остапчук, помедлил, вздохнул и принялся снимать с пояса ремень. Одновременно он вел с сослуживцем такого рода разговор:

– Я так понимаю, Сергей Павлович, что во всем виновата безотцовщина и полное отсутствие воспитания. Взрослым некогда, кровь проливают, комсомол у станков стоит, вот и разболтались. Не понимает подрастающее поколение повестки дня. А в итоге возникает устойчивая криминальная ячейка, то бишь устойчивая группа – шайка… Так?

– Пожалуй, – осторожно поддакнул Акимов, бросив взгляд на «задержанных», у которых небрежные позы сменились на совершенно иные: ручки, сложенные на груди, переползли под седалища, нахально сузившиеся глазки вытаращились и полезли на лоб.

Остапчук, вынув ремень, сложил его вдвое и звонко хлопнул полотном о полотно:

– Вот я и думаю: пока руководство в отсутствии, имеет смысл разъяснить ребяткам их заблуждения. Как полагаешь?

Акимов неопределенно хмыкнул и плотоядно оскалился, а сержант продолжил:

– Ну-с, кто первый на порку?

– Права не имеете, – пролепетал Приходько, меняясь в лице.

Остапчук посоветовал:

– Ты рот-то закрой, а то я вас заставлю друг друга высечь. Тогда совершенно неловко получится.

– Забавник ты, Иван Саныч, – заметил капитан Сорокин, появляясь, как всегда, неслышно и не вовремя.

Остапчук смутился от нежданного комплимента, а начальник продолжил:

– Что у нас на обед сегодня?

– Несовершеннолетний Маслов, спекуляция, – доложил Акимов, козырнув.

– Такого же рода Приходько, кража, – добавил Остапчук, вдевая ремень на место.

– Неправда, – негромко и спокойно заявил Санька.

– Что же ты, гаденыш, городишь, – возмутился сержант, – когда я тебя сам за ухо выловил. Остальные вот сбежали.

Сорокин некоторое время молчал, переводя взгляд с одного пацана на другого, потом, сделав выбор, указал на Приходько:

– Ну-ка, голубь, пойдем со мной. А этого вот, – он указал на Маслова, который снова сидел с безмятежным видом, точно его все это не касается, – поместите пока в холодную, пусть посидит, отдохнет.

Маслов немедленно воспрял:

– Это с чего вдруг?

Сорокин, будто спохватившись, шлепнул себя по лбу:

– Точно! Я-то сперва решил, что тут у нас не просто спекуляция, а организованная преступная группа, так что и вопрос стоит наисерьезнейший. Теперь-то вижу – ни при чем Витька-то!

Он ласково потрепал Маслова по плечу:

– Иди, парень, отдохни, умаялся ведь, после уроков-то. Сергей Палыч, проводи. – И незаметно для Витьки подмигнул. Акимов понимающе кивнул.

Остались в кабинете втроем. Николай Николаевич начал снова:

– Витька-то что? Ему-то ничего, у него всего-навсего корзинка яблок. Ну что, яблоки как яблоки? А вот откуда они взялись – вопрос крайне интересный и статья Уголовного кодекса, прямо сказать, совершенно другая. Поэтому Маслов пусть гуляет, а с тобой мы будем работать. Пройдем.

Он распахнул дверь, вежливо пропустил бледного, но гордого Приходько, имевшего вид пионера-героя, идущего на расстрел, – парень выдвинул подбородок и демонстративно заложил за спину руки.

Остапчук, повздыхав, поставил чайник. Некоторое время спустя появился Акимов, донельзя довольный.

– Неужто отпустил? – спросил недоверчиво Иван Саныч.

– Еще чего, – отозвался Сергей, довольно потирая руки, – держи карман. Посидит пусть, подумает над своим поведением. Грамотные стали… «Не имеете права, пожалуюсь прокурору!», ты смотри!

– Все-таки надо бы выпороть, – кровожадно заметил Иван Саныч.

– Согласен.

Некоторое время посидели молча, потом Остапчук, в ожидании чайника, взял протокол Ивановой и кисло осведомился:

– Что, очередная сковородка?

– Она, болезная.

– Которая по счету?

– У нас по району – ерунда – третья. Сверху, видишь ли, понаспускали целый список, и все, как назло, сковороды. Как будто своих у нас нет. Ну как ее искать-то? Их небось и нет уже. Да, ну вот сегодня как раз полдня по толкучкам ходил, торговок дергал – молчат, наседки старые. Зато вон Маслова за жабры выловил, сучка мелкого.