Вообще Сорокин был какой-то уж больно веселый и беззаботный. Болтал что-то о сахаре, муке да тушенке. А потом еще и извлек из портфеля «ФЭД» – тот самый проклятый аппарат, который Акимов получил от Ольги, лично отвозил на Петровку.

Сергей не выдержал:

– Как? Уже вернули?

– А, там ничего интересного, – небрежно сообщил капитан, – то есть ничего постороннего. Верну Ольге… а, нет. Кому там теперь положено? Альке. – Николай Николаевич глянул на часы, прикинул в уме: – Как раз вскорости он с пионерией должен нагрянуть. Малышовый патруль.

– Еще один? А у нас как раз в шесть вечера был один, – вспомнив, доложил Остапчук, – которому вы через директора приказывали явиться.

– Неужели? Я и забыл.

– Вы-то забыли, а ребята явились по вашему приказанию, – с укором добавил Иван Саныч.

– Ребята? Какие ребята? Что за ребята в фабричном патруле?

– Да фабричные как раз не пришли, – объяснил сержант, – приперлись пацаны во главе с Тоськой Латышевой. Она услышала ваш ультиматум директорше, решила собрать народ.

– Сколько у нас помогателей, а толку ноль, – весело заметил Сорокин. – Да, а что за пацаны были?

– Да все те же: Пожарский, Рубцов и Канунников.

– Какие интересные, разносторонние личности, – отметил капитан, изучая какие-то бумажки, – и в патруль рвутся, и на девок кидаются.

Акимов, которому этот балаган порядком осточертел, повысил голос:

– Это не они, товарищ капитан. Пельмень поссорился со своей девчонкой, Латышевой, она в одной комнате с Самохиной. Андрей полез мириться, Тоси не было, а Самохина там с кем-то… кувыркалась!

Сорокин равнодушно, не поднимая головы, спросил:

– Что за чушь я сейчас слышу? Кто в это поверит?

– Вот никто и не поверил.

Остапчук же, скрипнув зубами, продолжил:

– Даже и Катька, прах ее подери, тут же вьется и поддакивает, все эту дуру Самохину утешает, слезки ей утирает. Так и увезли обеих.

– Катька. В смысле Сергеевна? – И Сорокин, получив подтверждение, что именно о ней речь, смолк, а потом и вовсе перевел разговор на другое.

Остапчуку было предложено сходить на квартиру, где вчера случилось побоище по пьянке, Акимову – отправиться в продмаг, откуда поступил сигнал о недодаче продавщицей мелочи.

Оперсостав был озадачен. Бунта никто устраивать не собирался, но недоумение имело место быть.

– Я не понял ничего, – признался Иван Саныч, когда они с Акимовым покинули помещение и отошли на приличное расстояние, – ему вообще на пацанов наплевать? На ровном месте, по навету одной-единственной дуры…

Акимов негодование разделял, но отмалчивался. Остапчук, не дождавшись поддержки, вздохнул:

– Ничего не понимаю. Никак последние времена настали.

Тут пришла пора расходиться по различным участкам, они и разошлись. В конце концов, даже если душа болит за ту или иную персону, даже если полная уверенность, что начальство двинулось мозгами, – не станешь же Петровку приступом брать.

…Сорокин, оставшись один, принялся ждать, когда придут обещанные пионеры. И, чтобы не тратить времени даром, снял, чтобы не запачкать, китель, переобулся и принялся прибираться. Стряхнул народившуюся паутину с углов, протер тряпкой пыль там, где она успела появиться, подмел пол и только собрался идти за водой, как с улицы послышался дружный, прямо-таки строевой шаг множества ног. Осторожно, чтобы не светить голубой майкой и непротокольным видом, капитан глянул в окно.

Во дворе отделения выстраивалось в бравое каре десятка с два ребят, кто помельче, кто побольше, но все как один отутюженные, в сияющих глянцем ботинках. И предводительствовал над ними Алька Судоргин, аккуратный, ловкий, над ремнем – ни складочки. Загляденье!

Капитан, отставив ведро, быстро привел себя в порядок, переобулся, повесил на плечо «ФЭД» и последовал на мероприятие.

Ребятки выстроились идеально ровно, задрав подбородки, горели на белых рубашках алые галстуки. Алька скомандовал «равняйсь!», потом «смир-на!» и отправился к Сорокину.

Капитан понятия не имел, что делать со всей этой компанией. Своих детей-внуков у него не было, чужой малышни он сторонился, общаться с ней не любил. Чувствовал он себя глупо. Однако Алька, точно на всамделишном параде, промаршировал, застыл молодец молодцом и отдал рапорт:

– Товарищ капитан, сводный отряд дружины школы номер двести семьдесят три по вашему приказанию прибыл!

– Вольно, – разрешил Сорокин.

Он был восхищен. Как все обставлено, прямо еще одно загляденье! И откуда это Алька, человек, насколько Сорокину было известно, сугубо штатский, набрался всего этого красиво-военного? Полное перевоплощение.

Алька между тем уже доставал свежепошитые повязки, которые товарищ капитан должен был торжественно вручить пионерам, вставшим в ряды борцов с хулиганством. Сорокин принялся импровизировать:

– Уважаемые товарищи юные ленинцы, выражаю вам благодарность за неравнодушие и желание помочь, а также…

«А также» потонуло в четком, деловитом «ура!».

Николай Николаевич невольно покосился на Судоргина – точно, он дал сигнал для этого, и ведь стоит с каменным лицом. Он продолжил:

– Дорогие ребята! Сейчас вы боретесь за порядок в школе, стараетесь быть ударниками учебы. Думайте над школьной жизнью, над тем, что можно в ней изменить. Приказываю: организовать возле школы и в окрестностях посты порядка. Помните, что вечером, после работы, на патрулирование отправятся взрослые, а вы должны днем помогать в их работе.

Тут мысли иссякли, Николай Николаевич понял, что сейчас позорно забормочет, но незаменимый Алька вполголоса подсказал:

– Важно, чтобы взрослые были лишь советчиками, а ребята проявляли как можно больше инициативы…

– Точно. Мы, взрослые, лишь ваши советчики, а вы, ребята, должны проявлять как можно больше инициативы! Юные ленинцы! Внимательно смотрите вокруг, замечайте непорядки и общими силами боритесь с ними! – Сорокин перевел дух. Вроде все правильно сказано.

Пионервожатый, понимая, что хватит, иссяк источник красноречия, откашлялся и произнес:

– А теперь, дорогие ребята, товарищ капитан вручит нам почетные знаки нашего нового общего дела. – Он передал Сорокину повязки, указав глазами, вполголоса напомнил: – Николай Николаевич, фото…

Сорокин спохватился, потащил с плеча ремень:

– Держи аккуратнее, задняя крышка отходит.

Алька ловко перехватил фотоаппарат, плотно удерживая в ладони, деловито спросил:

– Пленка внутри имеется?

Сорокин задумался:

– Вроде бы старая стоит, с тех пор как купили. Хотя мне-то почем знать?

– Будем надеяться на лучшее, – решил Алька и принялся отдавать команды для построения уже для фотографии.

Минуты за три умудрился создать идеальную композицию: высокие не застили свет малышам, а нескольких ребят, откровенных малоросликов, поместил впереди и попросил присесть на корточки, так что в итоге всеобщий вид вышел весьма достойный. Все просто чудо-богатыри, даже неловко было на их фоне.

Прицеливаясь точь-в-точь как заправский фотограф, Алька скомандовал:

– Внимание! Сделайте выражение.

Никто ничего не понял, и он пояснил, снисходя к возрасту:

– Сейчас вылетит птичка.

Все так и впились глазами, и застыли, как в почетном карауле. Алька спустил затвор, потом повернул фотоаппарат стоймя, снова щелкнул, потом еще и еще. Увлекся! Сорокин напомнил:

– Товарищ Судоргин, у меня рабочий день в разгаре.

Это замечание потонуло в шуме голосов. Но ребята, в восторге от того, что только что их увековечили, делились впечатлениями, размахивали руками, не проявляя ни капли послушания. Тут бы Альке подать команду-другую, но Сорокин услышал лишь ужасно жалкое:

– Товарищ капитан. Простите, товарищ капитан…

Фотоаппарат трясся в Алькиных руках, и горестно, как сломанное крыло раненой птицы, свисала и раскачивалась туда-сюда задняя крышка, та самая, которая должна была бы защищать ценную пленку от засветки.

– Эх, Алька, Алька, что ж ты натворил, – сурово посетовал капитан, вынимая из вялых рук несчастный фотоаппарат, – была, значит, в нем пленка…