— Я знаю, кем я не являюсь, — сказала она, выигрывая время, чтобы изобрести ответ. — Я — не кусок стекла, который не знает, кто он. Я не хрупкая. И я не…

Что он еще говорил о ней, кроме того, что она красивая и хрупкая? Он наклонился, подбирая осколки, и что-то говорил о ней. Но что?

— Ты не кто? — сказал он, наблюдая, как она борется со своим собственным нежеланием вспомнить.

Она мысленно представила себе, как он пересекает кухню. «Посмотри, что ты наделала», — сказал он. А потом он нагнулся и начал подбирать осколки. И произнес слова. Она начинала припоминать.

— Этот стакан принадлежал семье в течение нескольких поколений, — сказал он. — Бедняжки, наверное, сейчас в гробу переворачиваются.

— Нет, — сказала она вслух, замотав головой, чтобы не дать себе застрять на этой фразе. Но движение вызвало другие воспоминания: ее путешествие в Поместье вместе с Чарли, когда ее охватило приятное чувство, что она принадлежит этому дому, и голос из прошлого назвал ее ласковым именем, ее встреча с Оскаром, появившимся на пороге Убежища, когда она в тот же миг, не задавая никаких вопросов, ощутила себя его собственностью, портрет над кроватью Оскара, который смотрел вниз с таким властным видом, что Оскар выключил свет, прежде чем они занялись любовью.

Мысли эти нахлынули на нее, и она трясла головой все сильнее и сильнее, словно одержимая припадком. Слезы брызнули у нее из глаз. Не в силах позвать на помощь, она умоляюще вытянула руки. Ее мечущийся взгляд упал на Дауда, который стоял у стола, рукой прикрывая порезанное запястье и бесстрастно наблюдая за ней. Она отвернулась от него, испугавшись, что может упасть и подавиться своим собственным языком или раскроить себе череп, и зная, что он не придет ей на помощь. Она хотела позвать Оскара, но смогла издать лишь жалкий булькающий звук. Она шагнула вперед, по-прежнему не в силах остановить припадок, и увидела Оскара, идущего по коридору к ней навстречу. Она стала падать, вытянув руки вперед, и ощутила прикосновение его рук, пытавшихся удержать ее. Ему это не удалось.

Когда она очнулась, он был рядом с ней. Лежала она не на узкой кровати, на которой она была вынуждена провести несколько последних ночей, а на широкой кровати с пологом на четырех столбиках в комнате Оскара, о которой она уже привыкла думать как об их совместном ложе. Но, разумеется, это было не так. Ее подлинным владельцем был человек, чей написанный маслом образ вернулся к ней во время припадка, — Безумный Лорд Годольфин, висящий над ее подушками и сидящий рядом с ней в своей более поздней версии, гладящий ее руку и говорящий ей, как он ее любит. Придя в сознание и ощутив его прикосновение, она немедленно убрала руку.

— Я не… твоя собачка, — с трудом выговорила она. — Ты не можешь… просто побить меня… когда тебе этого захочется.

Вид у него был очень испуганный.

— Я прошу у тебя прощения, — сказал он серьезным тоном. — Мне нет никаких оправданий. Я позволил делам Общества взять верх над моей любовью к тебе. Это непростительно. Ну и, конечно Дауд, который постоянно нашептывал мне на ухо… Он был очень жесток с тобой?

— Только ты один был жесток.

— Это было ненамеренно. Пожалуйста, поверь хоть этому.

— Ты постоянно лгал мне, — сказала она, с трудом приподнимаясь на постели, чтобы сесть. — Ты знаешь обо мне то, чего я сама о себе не знаю. Почему ты не рассказал мне ничего? Я уже не ребенок.

— У тебя только что был припадок, — сказал Оскар. — У тебя бывали раньше припадки?

— Нет.

— Видишь, некоторые вещи лучше не трогать.

— Слишком поздно. У меня был припадок, и я осталась в живых. Я готова услышать тайну, какова бы она ни была. — Она подняла взгляд на Джошуа. — Это как-то связано с ним? Он обладает над тобой какой-то властью?

— Не надо мной…

— Ты лжец! Лжец! — воскликнула она, сбрасывая с себя простыни и становясь на колени, чтобы быть лицом к лицу с обманщиком. — Почему ты говоришь мне, что любишь меня и в следующий момент начинаешь лгать? Почему ты не доверяешь мне?

— Я и так уже сказал тебе больше, чем кому-либо. Но когда я узнал, что ты плетешь заговоры против Общества…

— Я совершила нечто большее, чем заговор, — сказала она думая о своем путешествии в подвалы Башни.

И вновь она чуть не рассказала ему о том, что ей довелось увидеть, но совет Клары помог ей удержаться. «Ты не можешь спасти Целестину и сохранить свои отношения с ним, — сказала она, — ты подкапываешься под фундамент его рода и веры». И это было правдой. Теперь она понимала это яснее, чем когда бы то ни было. И если она расскажет ему все, что знает, то (как бы ни было приятно облегчить душу) сможет ли она быть уверенной в том, что он, следуя своему фамильному долгу, не использует эту информацию против нее? Чего тогда будут стоить смерть Клары и страдания Целестины? Теперь она была их единственным представителем в мире живых, и у нее не было права ставить на кон их жертвы.

— Что ты сделала? — сказал Оскар. — Кроме заговора. Скажи, что?

— Ты не был честен со мной, — сказала она. — Так почему же я должна тебе что-то говорить?

— Потому что я все еще могу взять тебя с собой в Изорддеррекс.

— Уже и взятки пошли в ход?

— А разве тебе туда уже не хочется?

— Еще больше мне хочется узнать правду о себе.

Лицо его слегка омрачилось.

— Ох… — вздохнул он. — Я лгал уже так долго, что не уверен, смогу ли отличить правду от лжи, даже если она будет у меня под носом… Вот разве что…

— Что?

— То, что мы чувствовали друг к другу… — пробормотал он. — Во всяком случае, то, что я чувствовал к тебе… это было правдой, так ведь?

— Не очень-то большой, — сказала Юдит. — Ты запер меня. Ты отдал меня на растерзание Дауду…

— Я же уже объяснил…

— Да, что ты был занят другими делами. Вот и забыл меня.

— Нет, — запротестовал он. — Я никогда не забывал тебя. Ни на секунду.

— Что же тогда?

— Я боялся.

— Меня?

— Всех. Тебя, Дауда, Общества. Я повсюду начал видеть заговоры. Неожиданно то, что ты спишь со мной в одной постели, показалось мне очень подозрительным. Я стал бояться, что ты задушишь меня или…

— Какой бред.

— Бред? А как я мог знать, чью волю ты исполняешь?

— Свою собственную, разумеется.

Он покачал головой, переводя взгляд с ее лица на портрет Джошуа Годольфина.

— Откуда ты это знаешь? — спросил он. — Как ты можешь быть уверена в том, что то, что ты чувствуешь ко мне, исходит из твоего сердца?

— Какая разница, откуда это исходит? Главное, что я чувствую это. Посмотри на меня.

Он не откликнулся на ее просьбу, продолжая смотреть на Безумного Лорда.

— Он мертв, — сказала она.

— Но его наследие…

— В жопу его наследие! — сказала она и, неожиданно поднявшись, схватила портрет за его тяжелую позолоченную раму и оторвала его от стены.

Оскар вскочил, пытаясь помешать ей, но ее ярость взяла верх. Ей удалось сдернуть картину с крючков с первой попытки, и она тут же швырнула ее через комнату. Потом она рухнула на кровать перед Оскаром.

— Он умер и давно сгнил, — сказала она. — Он нам не судья. Он не имеет над нами никакой власти. То, что мы чувствуем друг к другу — а я не собираюсь притворяться, будто знаю, что это такое, — принадлежит нам. — Она протянула руки к его лицу, пропустила его бороду между пальцами. — Давай покончим с этими страхами, — сказала она. — Лучше обними меня.

Он заключил ее в свои объятия.

— И ты возьмешь меня в Изорддеррекс, Оскар. Не через неделю, не через несколько дней — завтра. Я хочу отправиться завтра. Или… — Она отняла руки он его лица. — Отпусти меня, не откладывая. Я хочу уйти из этого места. Из твоего Дома. Я не хочу быть твоей пленницей, Оскар. Может быть, его любовницы и примирились бы с этим, но не я. Я лучше убью себя, чем позволю тебе меня снова запереть.

Все это она произнесла с сухими глазами. Простые чувства, просто выраженные. Он взял ее руки и снова поднял их к своему лицу, словно отдавая себя в ее владения. Лицо его было изрезано крошечными морщинками, которых она раньше не замечала, и глядя на них, она заплакала.