Вернувшись домой, они оба отправились переодевать свои парадные одеяния. Когда она вышла из своей комнаты на верхнем этаже, он поджидал ее на лестнице.

— Я подумал, что нам надо поговорить…

Они спустились вниз, в изысканный беспорядок гостиной. В окно хлестал дождь. Он задернул занавески и налил им по рюмке коньяка, чтобы отогнать простуду. Потом он сел напротив нее и сказал:

— Перед нами стоит серьезная проблема.

— Да?

— Нам так много надо сказать друг другу. Во всяком случае… то есть я говорю «нам», но что касается меня самого, то конечно… конечно, мне надо много чего сказать, и разрази меня гром, если я знаю, с чего начать. Я прекрасно понимаю, что я должен представить тебе объяснения о том, что ты видела в Поместье, о Дауде и пустынниках, о том, что я сделал с Чарли. Этот список можно продолжать долго. И я попытался, я действительно попытался найти способ, как тебе все это объяснить. Я и сам не уверен в тем, как все было на самом деле. Память часто шутит такие шутки… — Она издала согласное мурлыканье. — …В особенности, когда приходиться иметь дело с местами и людьми, которые, казалось бы, принадлежат твоим снам. Или твоим кошмарам.

Он осушил рюмку и потянулся за бутылкой, оставленной им на столике.

— Мне не нравится Дауд, — сказала она внезапно. — И я не доверяю ему.

Он уже начал было наливать вторую рюмку, но после этих слов прервался и посмотрел на нее.

— Проницательное замечание, — сказал он. — Не хочешь ли еще коньяка? — Она протянула ему рюмку, и он наполнил ее до краев. — Я согласен с тобой, — сказал он. — Дауд — очень опасное существо, по целому ряду причин.

— А ты не можешь от него избавиться?

— Боюсь, он слишком много знает. У меня на службе он будет менее опасен, чем если я уволю его.

— Он как-то связан с этими убийствами? Как раз сегодня я видела новости…

Он отмахнулся от ее вопроса.

— Тебе не нужно ничего об этом знать, моя дорогая, — сказал он.

— Но если тебе угрожает опасность…

— Да не угрожает мне никакая опасность. Уж за это-то ты можешь быть спокойна.

— Так ты знаешь все, что с этим связано?

— Да, — сказал он с тяжелым вздохом. — Я знаю кое-что. Знает об этом и Дауд. Собственно говоря, он знает об этой ситуации больше, чем мы с тобой вместе взятые.

Это удивило ее. Интересно, знает ли Дауд о пленнице за стеной, или этот секрет принадлежит ей одной? Если это так, то, пожалуй, будет благоразумнее не делиться ни с кем. Когда у стольких участников этой игры есть информация, которой нет у нее, делиться чем-нибудь — пусть даже с Оскаром — означает ослаблять свою позицию, а может быть, даже подвергать опасности свою жизнь. Какая-то часть ее природы, невосприимчивая к соблазнам роскоши и не испытывающая потребности в любви, осталась в темнице вместе с той женщиной, которую она разбудила. Пусть она будет там, в темноте и безопасности. Все остальное, известное ей, она расскажет.

— Ты не один пересекаешь границу между Доминионами, — сказала она. — Мой друг туда отправился.

— Серьезно? — сказал он. — Кто?

— Его зовут Миляга. Собственно говоря, его настоящее имя — Захария. Чарли знал его немножко.

— Чарли… — Оскар покачал головой, — бедняга Чарли. — Потом он сказал: — Расскажи мне о Миляге.

— Это долгая история, — сказала она. — Когда я оставила Чарли, он решил мне отомстить и нанял кого-то, чтобы убить меня…

Она рассказала Оскару о нью-йоркском покушении и вмешательстве Миляги, потом — о событиях новогодней ночи. Пока она говорила, у нее сложилось отчетливое впечатление, что по крайней мере некоторая часть ее истории была уже известна ему. Это подозрение подтвердилось, когда она закончила описывать, как Миляга покинул этот Доминион.

— Мистиф взял его с собой? — сказал он. — Господи, да это же огромный риск…

— Что такое мистиф? — спросила она.

— Очень редкое существо. Он рождается у племени Эвретемеков раз в поколение. Они пользуются репутацией потрясающих любовников. Насколько я понимаю, их сексуальная принадлежность зависит только от желания партнера.

— Очень похоже на Милягины представления о Рае.

— До тех пор, пока ты знаешь, чего ты хочешь, — сказал Оскар. — А иначе, позволю себе заметить, это может привести к определенным недоразумениям.

Она рассмеялась.

— Уж он-то знает, чего хочет, поверь мне.

— Ты говоришь по опыту?

— По горькому опыту.

— Общаясь с мистифом, он вполне мог, так сказать, откусить больше, чем он в состоянии прожевать. У моего друга в Изорддеррексе, Греховодника, одно время была любовница, которая содержала бордель. У нее было шикарнейшее заведение в Паташоке, и мы с ней прекрасно ладили. Она постоянно предлагала мне стать торговцем живым товаром и привозить ей девочек из Пятого Доминиона, чтобы она могла открыть новое дело в Изорддеррексе. Она утверждала, что мы заработаем целое состояние. Разумеется, ничего конкретного мы так и не предприняли. Но мы оба любили говорить на венерические темы — почему-то люди, когда слышат это слово, всегда думают о болезнях, а не о Венере… — Он замолчал, словно утратив нить истории, а потом вновь заговорил:

— Но как бы то ни было, однажды она рассказала мне, как в ее борделе одно время работал мистиф, что причинило ей кучу хлопот. Ей чуть было не пришлось закрыть свое заведение из-за дурной славы. Ты, наверное, думаешь, что из такого существа получилась бы идеальная шлюха? Но на самом деле очень многие клиенты не хотят видеть, как их желания обретают плоть. — Рассказывая все это, он не отрывал от нее глаз, и улыбка играла у него на губах. — Не могу понять, почему.

— Может быть, они боялись быть теми, кто они есть на самом деле.

— Я так полагаю, ты считаешь это глупым.

— Разумеется. Ты есть, кто ты есть, и никто иной.

— Трудно, наверное, жить в соответствии с такой философией.

— Не труднее, чем пытаться убежать.

— Ну, не знаю. Лично я в последнее время много думал о бегстве. О том, чтобы исчезнуть навсегда.

— Действительно? — спросила она, пытаясь скрыть признаки волнения. — Но почему?

— Слишком много птиц уселось на насесте!

— Но ведь ты остаешься?

— Мной владеют колебания. Англия весной так обворожительна. А летом мне будет не хватать крикета.

— Но ведь в крикет играют повсюду, разве нет?

— Нет, в Изорддеррексе не играют.

— Ты хочешь отправиться туда навсегда?

— Почему бы и нет? Никто не найдет меня, потому что никто никогда даже не узнает, куда я делся.

— Я буду знать.

— Тогда, может быть, мне придется взять тебя с собой, — сказал он, испытующе глядя на нее, словно предложение было сделано со всей серьезностью, и он очень боялся отказа. — Можешь ли ты примириться с этой мыслью? — сказал он. — Я имею в виду, с мыслью о том, чтобы покинуть Пятый Доминион.

— Вполне.

Он выдержал паузу и наконец произнес:

— Я думаю, настало время показать тебе кое-какие из моих сокровищ. — Он поднялся со стула. — Пошли.

Из туманных замечаний Дауда она знала, что в запертой комнате на втором этаже хранится что-то вроде коллекции, но характер ее, когда он наконец отпер дверь и пригласил ее войти, немало удивил ее.

— Все это было собрано в Доминионах, — объяснил Оскар. — И принесено сюда вот этими руками.

Он повел ее по комнате, давая краткие пояснения по поводу некоторых странных предметов и вытаскивая из укромных мест крошечные вещицы, которые она могла бы не заметить. В первую категорию, среди прочих, попали Бостонская Чаша и «Энциклопедия Небесных Знаков» Год Мэйбеллоум, во вторую — браслет из жучков, пойманных в ловушку всей совокупляющейся цепочкой — четырнадцать пар, — пояснил он, — самец входит в самку, а та в свою очередь пожирает самца, оказавшегося перед ней, — круг завершался самой молодой самкой и самым старым самцом, которые, благодаря самоубийственной акробатике последнего, оказались лицом к лицу.

Разумеется, у нее возникла масса вопросов, и ему было приятно играть роль учителя. Но на несколько вопросов ответов у него не нашлось. Как и люди, разграбившие империю, потомком которых он являлся, он собирал свою коллекцию с постоянством, вкусом и невежеством, которые не уступали друг другу. И все же, когда он говорил об артефактах, даже о тех, назначение которых было ему неведомо, интонация его обретала трогательную страстность.