— Она не злится. Просто хочет знать.

— Да, я слышу, — ответил Шалопуто, выходя из-за деревьев. — Все произошло именно так, как говорит Джолло. Малыш произнес заклятье на старом абаратском. Я чувствовал силу его слов. И видел, как жизнь, словно струя света или воды, вытекает из него и втекает в Джолло, который был почти мертв. Он ни о чем не просил. Это все идея Соглашателя. От начала до конца.

— Ты хотя бы пытался его остановить? — спросила Мунн.

— Конечно. Я стал кричать, но это не помогло. Приблизиться к себе, чтобы их разделить, он не давал. Когда я попробовал, меня отшвырнула какая-то сила, и я упал. Я пытался несколько раз, но все без толку. Потом Соглашатель обессилел. Он только сказал, что вы поймете. Он произнес: «Скажи маме. Она поймет».

— Глупо, — пробормотала Мунн.

— Я сделал все, что мог, — ответил Шалопуто.

— Я не о тебе, тылкрыс. О своем сыне. О моем первенце.

— Поздно теперь об этом говорить, — сказал Джолло. — Посмотри на него! Он ушел навсегда и никогда не вернется.

Мунн кивнула.

— Если он хотел меня наказать, у него это получилось.

— Наказать вас? — удивилась Кэнди. — За что?

— За то, что не была для него любящей матерью, какой мне следовало быть. Потому что тьму в себе я любила больше, чем свет. — Она подошла к крошечному телу в пелене из сморщенной кожи и опустилась на колени. — Прости меня, дитя, — тихо проговорила она. В голосе ее слышались слезы.

— Думаю, нам пора идти, — сказала Кэнди.

— Да, пора, — ответила Лагуна Мунн, не оборачиваясь к Кэнди и Шалопуто и не сводя глаз с мертвого мальчика.

— Простите, — сказала Кэнди.

— В этом нет твоей вины. Это моя ошибка. Будь здорова, Кэнди Квокенбуш. Испытания, что тебя ожидают, проверят пределы твоей прочности. Возможно, тебе даже придется выйти за них. Но если тебе понадобится исцеление…

— То?

— То сюда за ним не приходи. — Слезы подчеркивали каждое ее слово. — Джолло, — сказала она, — отведи их в гавань и найди лодку.

— Спасибо, — сказала Кэнди.

Мунн не приняла ее благодарность и ничего не ответила. Она положила руки на тело своего мертвого ребенка и заплакала.

Такой Кэнди увидела великую заклинательницу Лагуну Мунн в последний раз: стоявшую на коленях у тела мальчика, который был сделан из всего хорошего в ней, со слезами, катящимися по щекам.

Когда его мать осталась позади, Джолло стал очень разговорчивым и начал болтать об одном-единственном объекте своего интереса — о себе. «Не является ли это неотъемлемой частью зла?» — думала Кэнди, слушая его: эта полная поглощенность собой, словно больше ничего в мире не имело значения, кроме Джолло и его скуки, Джолло и того, как он пострадал из-за нападения Боа, Джолло и того, что он будет делать, когда покинет остров и отправится в Абарат.

— Настанет время, говорит мама, и человек с такими талантами ко всяким пакостям обязательно кому-нибудь понадобится. Я буду королем, как пить дать. А может, даже кем-то и покруче короля. А кто круче короля? Тот, кто его убил. Вот им я и стану. Потому что если ты кого-то убиваешь, то становишься важнее, чем тот, кого ты убил. Мама мне этого не говорила. Я сам догадался. Потому что мне снятся сны, понимаешь? Сны о будущем, где всё скучное и хорошее выстраивается в ряд, чтобы его уничтожили. Отрубили голову. Я и сам могу рубить головы, но ведь это скучно, верно? Ненавижу скучать. Поэтому я скоро отсюда уплыву…

Он продолжал болтать о Джолло, потом опять о Джолло и снова о Джолло. Когда они, наконец, вышли из леса, то увидели перед собой мелкую бухту с короткой деревянной пристанью на пляже, круто спускающемся к воде. Кэнди и Шалопуто с облегчением обменялись взглядами. Очень скоро они избавятся от компании мальчика.

Однако Джолло желал сказать им кое-что еще.

— Когда я отсюда уплыву, — заявил он Кэнди, — то заберу с собой все магические книги мамы, потому что ее книги существуют только в одном экземпляре, и на каждой я заработаю тысячи патерземов. Хочешь, я принесу их сначала тебе? Тылкрыс слишком глуп, чтобы читать большую книгу, но ты ведь знаменитость. Мама говорила мне об этом еще до того, как ты сюда приехала…

Теперь они шли по трещавшим под их ногами доскам пристани.

— Она знала, что я приду? — спросила Кэнди.

— Секундочку, — проговорил Джолло. — Я еще не закончил. Как ты смеешь меня перебивать! Знаешь, что? Я не принесу тебе мамины книги. Ты просто хамка. Поверить не могу! Бестолковая простушка! И не пытайся подлизываться, потому что это ничего тебе не даст. Подлизы — жалкие типы. Как мой брат. Он подлизывался, когда я его колотил. Я буду по нему скучать. Теперь мне некого колотить. Слушай, идея! Я прощу тебе твою грубость и принесу книги, как и обещал, а ты за это оставишь мне тылкрыса. Я не стану его калечить. Просто буду делать то же, что делал со своим братом. Ну знаешь, колотить, плеваться, и все такое. Договорились? Когда я стану королем, ты еще порадуешься, что я тебя простил, потому что иначе твоя жизнь не будет стоить и гроша. — Он ухмыльнулся. — Прямо как у моего братца. Я получил его жизнь, потому что он жалкий тип. — Ухмылка превратилась в отвратительный хохот. — Он же поступил совершенно по-идиотски! Когда я стану королем, то сделаю его святым. Он будет Святым Соглашателем, покровителем идиотов. Ха-ха-ха! Отлично! У него будет собственный день святого — сегодня, как раз когда он умер. Никто не будет работать. Все будут читать глупые молитвы за глупого святого глупых людей. Погоди! Что это делает тылкрыс?

Кэнди не ответила.

— Говори! А, понял, понял! Тебе надо разрешение. Ну так я тебе разрешаю. Скажи, что делает тылкрыс.

— Ты плохо видишь? — спросила Кэнди.

— Нет. Я отлично вижу.

— Тогда ты видишь, что он делает. Стоит в маленькой лодке и отвязывает канат.

— Скажи ему, чтобы он возвращался. Мы же с тобой договаривались. Тылкрыс останется, а когда я…

— Заткнись.

— Что?

— Ты глухой? Я сказала: заткнись! Ты никогда не будешь королем. Ты — отвратительное, самовлюбленное, безмозглое ничтожество. Ты думаешь только о себе, и единственное, королем чего ты можешь быть, так это того, что прилипнет к подошве твоего ботинка.

— Хватит, Кэнди, — тихо произнес Шалопуто. Он потянулся, чтобы взять ее за руку, но Кэнди еще не закончила.

— Король дерьма, — сказала она. — Это все, чем ты можешь править.

Шерсть Джолло встала дыбом, и он испустил отвратительный горький запах, который она до сих пор не чувствовала — возможно, потому, что не стояла к нему так близко. Резкий запах щипал ей глаза, из них потекли слезы, и именно это, а не увещевания Шалопуто, вынудили ее прекратить высказывать Джолло все, что она о нем думает. Ей не хотелось, чтобы он считал, будто довел ее до слез, поэтому она повернулась к нему спиной и протянула Шалопуто руку.

Запах ярости Джолло внезапно усилился, и она поняла, даже не оборачиваясь, что маленькое чудище находится прямо за ней, собираясь вцепиться когтями в шею. Но она не собиралась доставлять ему это удовольствие. У Кэнди уже не было времени брать Шалопуто за руку. Она спрыгнула в лодку, упав лицом в старую собравшуюся на дне воду. Когда Кэнди встала, Шалопуто уже держал весла и греб от пристани, на которой стоял ощетинившийся Джолло Бигог: он плевался, и его слюна разлеталась с такой демонической силой, что можно было слышать, как она шлепается на корму лодки.

Однако это было все, что он мог — по крайней мере, сейчас. Быть может, завтра он получит свой трон и корону. В жизни случаются странные вещи. Но до тех пор Кэнди будет помнить его как озлобленного щенка, стоящего на старой пристани и плюющегося в них до тех пор, пока они не оказались за пределами его досягаемости.

Как только Шалопуто отвел лодку подальше от берега, ее подхватил удивительно быстрый поток и понес прочь. Течение двигалось со скоростью умелого посланца, неся лодку сквозь туннель, не похожий на пещеру, через которую они сюда попали. Он постоянно изгибался, то влево, то вправо, затем снова влево, создавая почти гипнотическое движение. Покачиваясь в лодке, Кэнди позволила себе недолгий миг радости.