Тем временем лучезарная сфера разгоралась всё ярче и ярче. Феликссон не выдержал и закрыл глаза рукой и отвернулся, но и под столь неудобным углом калека продолжал следить за происходящим. Улыбка сошла с лица киновита, в этом Феликссон был уверен. Действительно, имелись признаки даже того, что и Жреца Ада поразил масштаб этого пожарища.

— Впитывай каждую деталь, — сказал демон, и добавил ремарку, подарившую Феликссону призрачную надежду: «Будущее пожелает знать».

Феликссон был уже не просто нагой свиньёй. Его хозяин стремился к величию, и магу посчастливилось видеть, как Жрец продвинулся на своём пути. Повлияет ли это на отношение киновита к своему рабу? Ведь это был не случайный эпизод, а начало: на глазах у Феликссона старый порядок разрушился, и зародилась искра, которая распускалась огненными цветами. Если он не ошибся в намерениях Жреца, этот пожар должен был изменить сам ход истории.

На этом размышления Феликссона закончились. Жрец Ада направился к пылавшему воздуху, и Феликссон следовал за ним по пятам. Огонь разошёлся, но оставил за собой рваную энергетическую завесу. Киновит со слугой шагнули вперёд, и эта светящаяся вуаль разбилась об их лица.

Искалеченный маг испытал нечто, подобное эффекту от первой понюшки кокаина: сердцебиение резко участилось, кожа разгорячилась, чувства обострились. Также явился внезапный прилив самоуверенности, и от этого Феликссону захотелось убыстрить шаг — ему не терпелось увидеть, что ждало их по ту сторону огненного туннеля.

Феликссон увидел небольшой фрагмент потустороннего пейзажа: ночная тёмная улица и несколько пятившихся от них человеческих фигур. Феликссон был разочарован. Он ожидал чего угодно, только не этого.

Они достигли конца прохода. Жрец Ада сделал ещё два шага и его стопы опустились на асфальт. Феликссон присоединился к нему через секунду и сразу понял, где оказался — именно здесь он прожил многие годы, скрываясь под личиной мага — они очутились на Земле. На него нахлынули воспоминания. Однако больше всего память калеки взбудоражил не вид ночной улицы, а запах города и его тротуаров. Феликссон задумался о своей бывшей жизни — о любви, магии, друзьях… всё это было мертво. Чувство непереносимой утраты ошеломило его.

Феликссон почувствовал, как на глаза навернулись слёзы, и тут не собрался. Проявление слабости в такой миг могло иметь для него катастрофические последствия. Он знал, что наказание затмило бы и без того невообразимые зверства, описанные в гримуарах его хозяина.

Ослеплённый огненным тоннелем и ошарашенный наплывом знакомых, но незваных воспоминаний, Феликссон с трудом понимал сцену, представшую перед ним и его хозяином: тёмная улица, тёмные дома, тёмное небо и какие-то силуэты, различимые лишь благодаря пламени, окаймлявшему огненный портал.

Он обратил внимание на молодую женщину, и её прелестная внешность несказанно обрадовала его глаза — настоящая отдушина после всех бессчётных уродств, коими полнились инфернальные земли. Однако приветливости на лице незнакомки было не видать. Её взор приковал к себе киновит, и, наблюдая за ним, она шевелила губами, но Феликссон не мог разобрать ни слова.

— Д’Амур! — позвал Жрец Ада.

Как обычно, говорил он негромко, но зычно.

Его слуга завертел головой. Они вернулись на Землю за детективом, решил Феликссон. Значит, они вернулись затем, чтобы завершить начатое в Новом Орлеане.

Феликссон прищурился, пытаясь рассмотреть во мраке то, что видел его хозяин. Он заметил невысокого мужчину с мачете и ошарашенным взглядом. Рядом стоял рослый парень со сломанным носом, закрывая собой слепую чернокожую старуху. Как и у девушки, на лице слепой не было и намёка на радушие, а с губ срывались проклятия.

Тут из темноты, куда ближе, чем остальные, появился мужчина с лицом, отмеченным тяжёлой жизнью. Феликссон скользнул взглядом по шрамам детектива, но не стал их рассматривать — глаза мужчины требовали к себе внимания, и было ясно, что отказа они не потерпят. Казалось, он одновременно смотрел и на Жреца, и на Феликссона.

— Никто не трогал твою проклятую шкатулку, — сказал Д’Амур. — Тебя здесь быть не должно.

— Я больше не нуждаюсь в шкатулке и её шарадах, — ответил Жрец Ада. — Я начал свой великий труд.

— О чём ты, блять, трещишь? — прошипел детектив, покрепче сжимая рукоять ножа.

— Я разрушил свой Орден, чтобы начать делание, которое я планировал большую часть твоей жизни. Жизни, которая словно отказывается угасать. Ты пережил то, что, казалось, не вынести ни одному человеку. Я долго взвешивал, чьи глаза достойны освидетельствовать рождение нового мира. Мне нужен разум, который бы с этого момента хранил память о последующих событиях. Я выбрал тебя, Гарри Д’Амур.

— Что? Меня? А как же этот вот долбодятел? — он махнул рукой в сторону Феликссона. — Почему не его?

— Потому что Ад сделал тебя своим. Или же ты сделал его частью своей жизни. Или же и то, и другое. Такой свидетель, как ты, мне ничего не простит. Более того, я требую максимальной скрупулёзности, и если ты обнаружишь во мне наименьшую слабость, будешь волен изобразить её в своём финальном завете так, как тебе вздумается.

— В финальном завете?

— Ты не просто станешь очевидцем последующих событий в Аду, ты претворишь свой опыт в завет, где опишешь мои взгляды и деяния в наименьших деталях. Он станет моим евангелием, и в его куплетах, в его стихах не должно быть ничего, кроме правды, какой бы далекой не оказалась она от идеала. Тебе надлежит свидетельствовать. Смотреть и запоминать. Возможно, предстоящие зрелища изменят твою душу, но они могут и щедро вознаградить.

Норма протянула руки к Д’Амуру и уже двинулась было к нему, но Кез деликатно взял её за руку и удержал на месте. Однако с языком её он не справился.

— Знаю я, как заканчиваются подобные сделки, — сказала Норма. — Всегда есть какая-то уловка. Какой-то подводный камень.

— Я ясно изложил свои намерения, — ответил ей Жрец Ада. — Каково твоё решение, детектив?

— Хотелось бы сформулировать поточней, но… пошел на хуй, — сказал Гарри.

Точно отозвавшись на злость киновита, пламя по периметру огненной двери внезапно потеряло однородную яркость — в неё вторглись тёмные пятна, точно внутри нечто сгорало живьем, и его кипящая кровь очерняла жар. Из огня вываливались полуистлевшие комки, от которых подымались колонны чёрно-серой копоти, и пожарище скрылось темной пеленой.

— «Пошёл на хуй» — какое из трёх слов ты не разобрал? — спросила Лана.

Демон взмахнул кистью, сопроводив движение неразборчивым приказом. Это действие швырнуло Лану через дорогу. Она врезалась в забор из проволочной сетки и потеряла сознание раньше, как коснулась земли. Пускай заклинание демона никто не расслышал, благодаря ему стало ясно, что киновит обладал неподобающей его сану мощью.

— Так что скажешь, детектив? — повторил он свой вопрос.

Не удостоив его ответом, Гарри пошёл прямо на киновита. На ходу он достал пистолет и открыл огонь. Он не стал расходовать пули на торс — даже низшие демоны могли принять на себя изрядное количество свинца и не осечься. Потому детектив метил в голову. Если получится, прострелит глаз этому гондону, думал Гарри. Дуло «кольта» раскачивалось от ходьбы, но Гарри прицелился, как сумел, и выстрелил. Пуля пронзила щеку киновита в дюйме от левого глаза, и силой удара его голову отбросило назад. Демон не сразу опустил голову, и Гарри открылась его шея. Он тут же выстрелил, и посреди шеи открылась дыра. Из раны со свистом вырвался поток воздуха.

Сзади послышались крики Нормы:

— Пусти меня! Гарри! Помоги!

Гарри оглянулся. Сообщник киновита проскользнул мимо Кеза и схватил Норму за волосы. К её животу он приставил клинок-полумесяц, похожий на маленькую косу. Судя по безумному взгляду калеки и тому, как зло прижимал он лезвие к животу пленницы, было ясно, слуга демона с радостью выпотрошит её, если Гарри или кто-то из его друзей сделает хоть одно неверное движение. Кез стоял с поднятыми руками и пытался увещевать чудище.