Если можно услышать улыбку, то именно ее Гарри и услышал.
— Они планируют покончить с нами до рассвета.
— Недолго осталось.
— Час, наверное, — ответил Валентин. — Но этого достаточно. В любом случае.
Шум топки умиротворял Чаплина гул и потрескивание были так же знакомы, как жалобы собственного кишечника. А вот за дверью начали плодиться шумы абсолютно незнакомые. Пытаясь определить их источник, его рассудок рисовал дурацкие образы: смеющиеся свиньи, скрежет зубов о стекло или о колючую проволоку, танцующие по полу копыта. По мере нарастания шума росло и беспокойство Чаплина. Решив позвать кого-нибудь на помощь, он направился к железной двери из подвала, но та оказалась заперта, и ключ отсутствовал. В довершение всех неприятностей погас свет.
Привратник испуганно забормотал:
— Пресвятая Мария, Матерь Божья, спаси нас грешных и помоги в час испытаний… — И замолк, услышав обращение к себе.
— Михельмас! — внятно произнес голос.
Вне всяких сомнений — это его мать! И вне всяких сомнений — голос прилетел от топки.
— Михельмас, — поинтересовалась она, — долго мне еще жариться тут?
Да нет, не могла она здесь появиться во плоти: прошло тринадцать лет, как мать умерла Может, это ее дух? Чаплин верил в духов. Конечно, ведь он видел их иногда — они рука об руку входили и выходили из кинотеатров на Сорок второй улице.
— Открой-ка, Михельмас, — велела мать тем тоном, каким в детстве делала ему выговоры. Послушный сын, он подошел и присел у дверцы. Еще никогда его любимая топка не дышала таким жаром он почувствовал запах подпаленных волосков на своих руках.
— Открой дверцу! — повторила мать.
Разве маме можно отказать? Не замечая раскаленного воздуха, он потянулся к задвижке.
— Проклятый консьерж! — Гарри в сердцах пнул запертую дверь пожарного выхода. — Запасная дверь должна постоянно оставаться открытой. — Он позвенел цепью, опутавшей дверные ручки. — Придется идти по лестнице.
В коридоре за их спинами зашумело, по трубам отопления прокатился гул, от которого завибрировали старые радиаторы. В этот самый миг в подвале Михельмас Чаплин, повинуясь маминому приказу, открывал дверцу топки. Когда ему в лицо бросилось пламя, его вопль взвился до третьего этажа, а следом вскарабкался грохот распахнувшейся подвальной двери.
Гарри поглядел на Валентина; отвращение мгновенно исчезло.
— По лестнице не получится, — проговорил демон.
Стрекот и шелест, мычание и визги уже поднимались снизу. Что бы ни родилось в подвале, оно явно было скороспелым.
— Надо чем-то взломать дверь, — сказал Валентин.
Гарри лихорадочно перебирал в памяти вещи из здешних офисов в поисках инструмента, могущего произвести впечатление либо на дверь пожарного выхода, либо на солидную цепь, державшую дверные створки. Ничего толкового на ум не приходило — одни пишущее машинки да скоросшиватели.
— Думай, человек! — молил Валентин.
Мысль снова пробежалась по уголкам памяти. Требовалось что-то тяжелое и крепкое. Лом, молоток… Топор! Этажом ниже располагалась контора человека по фамилии Шапиро, агента порноактеров. Месяц назад одна актриса чуть не отстрелила агенту причинное место. Промахнулась. Гарри слышал, как на следующий день Шапиро хвастался кому-то на лестнице, что приобрел самый большой топор, какой только смог найти, и теперь с радостью снесет башку любому, посмей тот покуситься на его драгоценную персону.
Суматоха внизу стихала Надвигающаяся тишина тревожила больше, нежели предшествовавший ей шум.
— Времени в обрез, — торопил демон.
Оставив его у скованной цепями двери, Гарри рванулся к лестнице:
— Сможешь притащить сюда Сванна? — крикнул он Валентину уже на бегу.
— Постараюсь.
Когда Гарри подбегал к лестнице, внизу замирали последние шорохи, а когда первый пролет был наполовину преодолен, все окончательно стихло. И стало абсолютно непонятно, где сейчас враг. Этажом ниже? Или вот за этим углом? Он пытался не думать об этом, но встревоженное воображение заселяло каждую тень и неосвещенный уголок.
Гарри благополучно добрался до конца лестничного пролета и крадучись пошел по полутемному коридору второго этажа к офису Шапиро. На половине пути до нужной двери он услышал за спиной шипение. С трудом погасив желание рвануть вперед и бежать, он глянул через плечо. Одна из батарей отопления, не выдержав температуры и давления, выпустила тонкую шипящую струйку пара Гарри позволил сердцу проделать путь обратно — от глотки до груди — и поспешил к двери Шапиро, молясь о том, чтобы похвальба соседа не оказалась пустой. Иначе они приговорены. Ну конечно, офис закрыт. Локтем он вышиб матовое стекло двери, протиснулся внутрь и нащупал выключатель. Стены комнаты были сплошь заклеены фотографиями секс-богинь, но они едва затронули внимание Гарри — паника его возрастала, словно подпитывалась каждым ударом сердца. Наспех он обыскал офис, в нетерпении опрокидывая мебель. Ничего.
И вновь шум снизу, преобразившись и добравшись до второго этажа, нашел Гарри — неземная какофония сродни той, что он слышал на Восемьдесят третьей улице. д'Амур скрипнул зубами, и нерв больного коренного опять схватило пульсирующей болью. Что означал музыкальный призыв? Сигнал к наступлению?
Отчаявшись, Гарри пересек кабинет Шапиро и подошел к столу в поисках хоть чего-нибудь, чем можно сбить цепь. Там, в узком пространстве между столом и стеной, он обнаружил топор и вытянул его из тайника.
Как и говорил Шапиро, инструмент был массивный, тяжелый и грозный. Гарри вышел из кабинета — пар из расширившегося свища радиатора залил коридор дымкой — и услышал, как с новой силой грянула музыка. Скорбные причитания взметались и угасали, ритм подчеркивала вялая перкуссия.
Храбро нырнув в облако пара, Гарри поспешил к лестнице. Когда его нога коснулась нижней ступени, музыка словно впилась ему в загривок и громко шепнула в ухо:
— Слушай.
Слушать он, разумеется, не желал; музыка была мерзкой. Однако каким-то способом — вероятно, пока он в растерянности и отчаянии искал топор — она все же вползла ему под череп и истощила силы, оттого топор стал невыносимым бременем.
— Спускайся вниз, — манила музыка, — спускайся вниз, присоединяйся к оркестру.
Гарри попытался выдавить короткое «нет», но с каждой новой нотой музыка все больше овладевала им. В этом кошачьем концерте он начал улавливать мелодии, продолжительные закольцованные мотивы, от которых ток крови делался вялым, а мысли — идиотскими. Гарри смутно сознавал: оказавшись во власти источника музыки, он получит отнюдь не удовольствие, а лишь боль и отчаяние. Тем не менее ему никак не удавалось стряхнуть экстатическое оцепенение. Ноги сами несли его на призывы труб. Он позабыл Валентина, позабыл Сванна, позабыл о страстном желании бежать, обо всех потраченных во имя побега усилиях — и начал спускаться по лестнице. Мелодия заплелась еще более замысловато. Теперь в ней слышался хор, нестройно тянувший песню на неизвестном языке. Откуда-то сверху прилетел голос, окликнувший его по имени, но Гарри не внял призыву. Музыка, вцепившись в него, увлекла вниз еще на один лестничный пролет — и наконец стали видны музыканты.
Они оказались более живописны, чем он себе представлял. Слишком вычурны и разнообразны (гривастые, многоголовые); слишком причудливо декорированы (освежеванные лица, нарумяненные анусы); и, как с болью подметило его затуманенное сознание, чудовищно изобретательны в выборе инструментов. Что это были за инструменты! Вот, например, Байрон: в его выбеленных дочиста костях высверлены отверстия; диафрагма и легкие, торчавшие из прорезов в теле, выполняли функции воздушных мешков для волынки. Поэт был крайне сосредоточен: его легкие раздувались, а голова, распахнув рот с отрезанным языком, выдавала сиплые тона. Доротея, притулившись к Байрону сбоку, тоже претерпела существенную трансформацию и напоминала собой непристойную лиру: по струнам ее внутренностей, туго натянутым между скрепленных шплинтом ног, барабанили груди. Были там и другие инструменты, и другие люди — случайные прохожие, заглянувшие в приоткрытую входную дверь и ставшие жертвами оркестра. Среди них был даже Чаплин с обожженным дочерна телом: он бесстрастно постукивал по обнажившимся ребрам грудной клетки.
