Великолепный меч Квитуна не отвлекали эти видения. Он выстрелил мне в руку и плечо сильнейшим разрядом, дошедшим до моей замечтавшейся головы. Было так больно, что я очнулся от задумчивости. Цвета, которыми я упивался, поблекли, и я остался один во лжи этой жизни, растерянный и расстроенный. Я попытался глубоко вдохнуть, но у воздуха был привкус мертвечины, он свинцовой тяжестью отзывался в легких.

Сморщенная, но настойчивая карга подстрекала мужчин.

— Чего вы боитесь? — кричала она — Он один! Нас много! Неужто вы позволите ему вернуться в ад и похваляться, как вы тут стояли перед ним, перепуганные до смерти? Гляньте на него! Он маленький уродец! Он ничто! Он никто!

Ее обличения звучали смело, нужно это признать. Не дожидаясь, пока остальные послушаются и перейдут к действиям, она сама двинулась ко мне, размахивая кривой веткой. Старуха явно была безумной, но ее слова, унижающие меня — я ничто, я никто! — подействовали на чернь как новый глоток ярости. Они пошли за ней, все до единого. Только Сифилитик стоял между злобной шайкой и мной, протягивая к людям свои истекающие кровью руки, будто кто-то мог его исцелить.

— Прочь с дороги! — заорала старая ведьма и врезала ему суком прямо в широкую грудь.

Этого удара хватило, чтобы ослабевший раненый споткнулся и зашатался, заливая кровью тех, кто оказался рядом с ним. Еще одна женщина из шайки разозлилась, когда Сифилитик запачкал ее кровью, обложила его последними словами и ударила. На этот раз он упал, и я его больше не видел. Я вообще больше ничего не видел, кроме злобных лиц, выкрикивавших то молитвы, то ругательства, пока они окружали меня со всех сторон.

Я обеими руками поднял меч Квитуна, чтобы не подпустить этот сброд ближе чем на расстояние длины клинка. Но у меча были более амбициозные планы. Он вытянулся у меня над головой, хотя мои мышцы с трудом удерживали его вес. В таком виде, с высоко поднятыми руками, я стал идеальной мишенью для нападения, и люди немедленно воспользовались этой возможностью.

Удар за ударом обрушились на мое тело. Нападавшие молотили меня так яростно, что суковатые дубины ломались; ножи рассекали мой живот и чресла.

Я хотел защититься с помощью меча, но у него была собственная воля — он отказался подчиниться. Порезы и удары множились, мне приходилось терпеть.

Внезапно, без предупреждения, меч вывернулся у меня из рук и начал стремительное падение. Будь на то моя воля, я бы нацелился на толпу сбоку и прорезал их всех насквозь. Но меч сверхъестественно точно выбрал момент для атаки: сейчас передо мной стоял Коули с двумя сверкающими клинками, наверняка украденными у какого-то богатого убийцы. К моему изумлению, он улыбнулся мне, показав два ряда пятнистых десен. После чего вонзил оба клинка мне в грудь, дважды пронзив мое сердце.

Это было его предпоследнее земное деяние. Меч Квитуна, более озабоченный совершенством своих действий, чем здоровьем своего хозяина, сделал последнее элегантное движение, быстрое как молния, так что Коули даже не перестал улыбаться. Клинок вошел в его череп точно посередине, ни на волос не отклонившись в сторону, и рассек все его тело донизу: разрезал голову, шею, туловище, таз и мужское достоинство. Коули распался на две части, каждая с половиной улыбки, и упал на землю. В пылу атаки на рассечение Коули никто не обратил внимания. Все были слишком заняты — пинали, кололи и терзали меня.

Но мы, дети демонации, выносливая порода. Да, наши тела истекают кровью точно так же, как ваши, и раны болят, как у вас. Разница в том, что мы выживаем, изувеченные и искалеченные — как было со мной и в детстве, и после сожжения на костре слов, — а вы сгинете, если вас раз пырнут в нужное место. Однако меня утомили бесконечные атаки. Я превысил свою порцию порезов и ударов.

— Хватит, — пробормотал я про себя.

Битва заканчивалась, и я угасал вместе с ней. Я хотел бы схватить меч Квитуна и порубить всех нападавших на куски, но мои руки были изранены в мясо, они не могли управлять чудесным оружием Квитуна Меч как будто понимал, насколько я изможден, и не рвался в бой. Я позволил ему выпасть из моих окровавленных дрожащих пальцев. Никто из шайки не пытался подобрать его. Эти люди были вполне довольны, разрушая мою жизнь медленно и постепенно, ударами, порезами, пинками, проклятиями и плевками.

Кто-то вцепился в мое правое ухо и стал отрезать его тупым лезвием. Я поднял руку, чтобы отвести толстые пальцы, но другой нападавший поймал меня за запястье. Я мог лишь корчиться от боли и истекать кровью, пока палач отпиливал мое ухо, желая забрать его на память.

Все поняли, что я ослабел и потерял способность защищаться, и воодушевились. Они стали высматривать, что бы отрезать от меня в качестве трофея: соски, пальцы на руках и ногах, половые органы или даже хвосты.

Нет, нет, молча взмолился я, только не хвосты!

Возьмите мои уши, мои лишенные ресниц веки, мой пупок, но, пожалуйста, не трогайте хвосты! Это абсурдное и иррациональное проявление тщеславия, но пускай — мне не было жалко своего лица и даже тех частей тела, которые делали меня мужчиной, я хотел умереть, сохранив свои хвосты. Разве я просил слишком многого?

Судя по всему, да. Я не мешал охотникам за трофеями кромсать самые чувствительные места моего тела, сквозь боль умоляя их удовлетвориться тем, что они уже забирали, но мои мольбы пропали втуне. И неудивительно: мое горло, несколько раз выплеснувшее всю мощь маминого голоса ночных кошмаров, теперь не могло изречь ничего, кроме едва слышного бормотания. Уже не один, а два ножа пилили репицу моих хвостов, вгрызаясь в мышцы. Кровь хлестала из ширившегося пореза.

— Довольно!

Команда прозвучала достаточно громко, чтобы прорваться сквозь крики и смех шайки и заставить сброд стихнуть. Впервые за долгое время люди отвернулись от меня. Они озирались в поисках источника этого командного голоса, приготовив ножи и дубинки.

Приказ отдал Квитун. Он выступил из тени, где исчез совсем недавно. Как и прежде, в доспехах, с опущенным забралом, скрывавшим его демонические черты.

Нападавших было не меньше дюжины, а он один, но шайка отнеслась к нему с уважением. Или не к нему самому, а к силе, которую, по их мнению, он олицетворял: к власти архиепископа.

— Вы двое, — Квитун указал на парочку, пытавшуюся отделить меня от моих хвостов, — отойдите от него.

— Но он демон, — тихо возразил один.

— Я вижу, что он такое, — ответил Квитун. — У меня есть глаза.

Его голос звучал необычно, отметил я. Казалось, что он едва сдерживает какое-то сильное переживание, будто готов разрыдаться или зайтись от смеха.

— Руки… прочь… от… него… — сказал Квитун.

Мои мучители послушались и отступили назад по траве, которая уже стала не зеленой, а красной. Я осторожно завел руку за спину, опасаясь того, что мог обнаружить, но с облегчением понял: они пропилили чешуйки до мышц, но далее не продвинулись. Если мне повезет и я переживу свою первую встречу с человечеством, хвосты останутся при мне.

Квитун вышел из тени деревьев и зашагал к центру прогалины. Он дрожал, но не от слабости. В этом я был совершенно уверен.

Но шайка решила, что он ранен и ослабел. Люди самодовольно переглянулись исподтишка и как будто невзначай стали окружать его. Они не выпускали из рук оружие, которым меня ранили.

Вскоре они встали по местам и сомкнули круг. Квитун медленно повернулся и оглядел их, словно подтверждал этот факт. Такое простое действие далось ему нелегко. Его дрожь усиливалась. Еще несколько секунд, и его ноги подогнутся, он упадет на землю, и чернь…

Не успел я додумать эту мысль, как меня прервал Квитун.

— Мистер Б.? — Его голос прерывался, но в нем еще была сила.

— Я здесь.

— Исчезни.

Я уставился на Квитуна (все остальные тоже), пытаясь понять, что он задумал. Предлагал ли он себя в качестве мишени, чтобы я мог ускользнуть, пока шайка будет срывать с него латы и забивать его до смерти? И что это за неестественная дрожь?