— Я устроила твой переезд в этот дом только потому, что думала: там, вдали от людей, тебе будет удобно. Я ведь только и делала, что заботилась о твоих удобствах. А в благодарность ты явился сюда, орешь, набрасываешься на меня как бешеный. Но мне наплевать. Пусть все узнают правду. Тебе же будет хуже.

— Не надо работать на публику, Максин.

— А почему нет? Ты приехал сюда, чтобы подстроить пакость. Так получай же эту пакость сам.

Максин так повысила голос, что можно было не сомневаться: слова ее достигли ушей тех, кто толпился в патио и замер у окон.

Под решительным натиском Максин Тодду пришлось отступить. Она вынуждала его двигаться в сторону дома, и с каждым шагом слова его становились все слышнее для любопытных зрителей.

— Тодд, хватит, — взмолилась Тэмми. — Попросите у нее прощения. И давайте отсюда сматываться. Мы выбрали неподходящее время для разговора. И неподходящее место.

Максин взглянула на Тэмми, вероятно, впервые заметив ее существование.

— Неужели ты думаешь, он способен попросить прощения? — усмехнулась она. — Да еще у меня? Он этого просто не умеет. И знаешь почему? Он никогда не бывает виноват. Во всяком случае, никогда не признает себя виноватым.

— Сегодня он сделает исключение из правила, правда, Тодд?

— Отвали, — буркнул Тодд.

— Я спрятала тебя в этом доме, потому что ты попросил отыскать для тебя укромное местечко, — продолжала Максин, делая все возможное, чтобы ее откровения не ускользнули от жадно настороженных ушей. — Тебе нужно было время, чтобы оправиться после операции. И я пошла тебе навстречу.

— Я тебя по-хорошему прошу, замолчи, — сквозь зубы проскрежетал Тодд.

— Насколько я помню, — ничуть не испугавшись, продолжала Максин, — твое хваленое лицо благодаря доброму доктору Берроузу напоминало сырую отбивную.

— Хорошо, твоя взяла, — выдохнул Тоддю. — Замолчи, прошу тебя.

— Зачем же мне молчать? Тем более все уже и так знают о твоей операции. Весь город только о тебе и говорит. О том, что тебе пришлось в жизни исполнить роль из «Призрака оперы».

— Максин, заткнись.

— Нет уж, Тодд, теперь я не заткнусь. Слишком долго я хранила твои долбаные секреты, будь они трижды прокляты. Мне это порядком осточертело.

— Тодд, давайте уйдем, — вновь осмелилась подать голос Тэмми.

— Напрасно ты теряешь с ним время, дорогуша, — обернулась к ней Максин. — Спать с тобой он не будет, поверь моему слову. А ты ведь в глубине души на это надеешься, правда?

— Господи, что вы такое говорите, — потупилась Тэмми.

— Не надо лукавить, — отрезала Максин.

— Мне незачем лукавить. Я ни о чем таком и не думала. Это вы считаете, что секс — самое главное в жизни. А мне это кажется абсурдным.

— Как бы то ни было, я с ней не спал, — заявил Тодд. явно не желая, чтобы Максин пребывала в заблуждении на сей счет.

Торопливость, с которой он постарался внести ясность в этот вопрос, больно задела Тэмми. Тодд стыдится ее, поняла она. Проклятый недоумок! Все катится в тартарары, а его, что бы он там ни говорил, больше всего на свете заботит собственная репутация.

По всей видимости, выражение обиды и разочарования, мелькнувшее на лице Тэмми, не ускользнуло от Максин. Когда она вновь заговорила, голос ее звучал куда мягче.

— Мой тебе совет, не позволяй ему вытирать о тебя ноги, — обратилась она к Тэмми. — Он этого не стоит. Уж я это знаю, как никто другой. Вот сейчас, например, его волнует одно: как бы все эти люди, — и Максин указала пальцем в сторону дома, — не решили, что он пал так низко, что спит с простушкой вроде тебя. Я угадала, Тодд? Ты ведь не хочешь, чтобы тебя сочли любителем невзрачных толстух?

За эти несколько минут Тэмми получила уже вторую рану. Ей хотелось заживо провалиться сквозь землю, лишь бы не видеть свидетелей собственного унижения.

И все-таки уязвленное самолюбие не позволяло ей молча проглотить оскорбление. К тому же терять ей было нечего.

— Это правда, Тодд? — дрожащим голосом спросила она — Вы меня стыдитесь?

— О господи. — Тодд отчаянно затряс головой, затем украдкой взглянул в сторону дома. Во внутреннем дворике и на террасе собралось не менее шести десятков зрителей, захваченных увлекательным спектаклем.

— Знаете что? — рявкнул он. — Катитесь вы обе к чертям!

И, повернувшись к ним спиной, Пикетт торопливо зашагал по песку прочь от дома. Но Максин не собиралась отпустить его так просто.

— Мы не закончили разговор, Тодд! — крикнула она вслед. — Я как раз говорила о твоей операции и о том…

— Хватит, Максин, — бросил Тодд через плечо.

— Но почему ты не хочешь поговорить об операции? Это ведь так интересно. Конечно, подтяжка — это довольно болезненно, зато потом ты выглядишь как новенький, и…

— Я сказал, хватит об этом, или я отдам тебя под суд за клевету, — взревел Тодд, оборачиваясь.

— На каком основании? Я и не думала клеветать. Все, что я говорю, — чистейшая правда. А еще более чистая правда заключается в том, что ты капризный надменный бездарь.

Тодд замер. В неровных отсветах, которые бросали на берег окна дома, лицо его казалось невероятно бледным; утолок рта судорожно подергивался. Безграничное отчаяние, исказившее это лицо — которое и так немало пострадало, — заставило Максин замолчать. Взгляд Тодда был устремлен поверх голов обеих женщин на толпу, упивавшуюся его позором.

И вдруг он завизжал как резаный:

— Ну что, довольны?! Хорошо позабавились?! Эта дрянь не врет. Она говорила правду! Я действительно пошел на эту дерьмовую операцию! Которая мне на фиг была не нужна! И знаете почему? Меня подговорил этот гад! Эппштадт! Да-да, Квазимодо сраный, ты сам знаешь это!

Эппштадт наблюдал за разыгрываемым на песке спектаклем с весьма удобной позиции, и теперь десятки глаз обратились в его сторону. В эту минуту он так же мало желал находиться в центре внимания, как и Тодд. Он яростно замотал головой, словно отгоняя прочь обвинения, и попытался раствориться в толпе.

Пикетт стремглав бросился к патио и, просунув руку сквозь перила, успел схватить Эппштадта за штанину. Тот обернулся.

— Убери руки прочь, — взвыл он, отбиваясь от Тодда ногами, как от бешеной собаки.

Но Пикетт вцепился в него мертвой хваткой, и Эппштадту оставалось лишь хвататься руками за окружающих, чтобы не упасть. Лицо его побелело от ярости. То, что с ним теперь происходило, могло присниться лишь в кошмарном сне: взбесившийся актер рвал его брюки на глазах у довольной толпы, смаковавшей эту дурацкую ситуацию, словно изысканное шампанское. Сохранить в подобном положении чувство собственного достоинства было невозможно.

— Нет, недомерок поганый, ты от меня так легко не отделаешься! — рычал Тодд. — Придется тебе выкупаться в дерьме заодно со мной!

— Пикетт! Отпусти меня! — орал Эппштадт. Голос его дрожал от злости, по лицу градом катился пот. — Ты слышишь меня, придурок?! Убери руки! Ты об этом пожалеешь!

— Зря дерешь глотку, — изрек Тодд, притягивая Эппштадта ближе к себе. — Ах ты, паршивец! Скажи-ка лучше, скольких людей ты подговорил на эту проклятую операцию? Сколько по твоей милости стали уродами?

— Подтяжка была тебе необходима! Ты ужасно выглядел!

— Я ужасно выглядел? Ха! А себя ты в зеркале видел?

— Я не кинозвезда. Не претендую на звание красавца.

— И я тоже, черт возьми. Я завязал с кино. И знаешь почему, Эппштадт? Я видел, какой их ждет конец. Всех этих долбаных красавцев-кинозвезд. Видел, где они теперь.

— Ты имеешь в виду Форест-Лаун?

— Какой там к черту Форест-Лаун! Они не в могилах, Эппштадт! Это было бы слишком просто. Они все так же бродят по миру. Призраки — вот кто они. Духи, мечтающие, что какой-нибудь сраный ублюдок вроде тебя даст им еще один шанс.

— Кто-нибудь наконец поможет мне избавиться от этого спятившего сукиного сына? — заверещал Эппштадт.

Один из официантов, оставив свой поднос, подбежал к перилам, схватил Тодда за руку и принялся разгибать его судорожно сжатые пальцы.