— И чем все это закончилось?

— Дьявол добился своего.

— Тебя?

— Да, меня.

— Боюсь, современную публику этим не возьмешь.

— Зато в тысяча девятьсот двадцать третьем году это прекрасно сработало. Очередям не было конца.

Какое-то время они шли молча.

— Что тебя так встревожило? — наконец осведомилась Катя.

— Никак не могу понять, что ты мне говоришь. Кое-что не вяжется…

— И это тебя расстраивает.

— Да.

— Может, лучше об этом просто не думать?

— Как я могу об этом не думать? — возразил он. — Само это место. Ты. Афиши. Кровать. Какой, по-твоему, я должен сделать вывод?

— Тот, который тебя устраивает, — посоветовала она — Почему тебе так важно всему давать объяснения? Помнишь, я тебя предупреждала: здесь все устроено по-другому.

Катя взяла его за руку, и они остановились. Из травы лилась привычная песнь кузнечиков и цикад, наверху выстроились знакомым узором звезды — но что-то в окружающем пространстве Тодду казалось странным. Словно его сомнения распространялись повсюду, как инфекция. Оттого, что он не мог понять, как умудрилась эта женщина прожить жизнь, о которой говорила, его видение мира превратилось в сущую неразбериху. Что он делал в этом месте, между шелестящей травой и сияющим звездами небом? Казалось, он внезапно перестал что-либо понимать. Кожа на лице вновь начала саднить, а глаза — жечь от боли.

— Успокойся, — ласково произнесла она, — не нужно ничего бояться.

— А я и не боюсь.

В некотором смысле это была правда. Его мучил не страх, а что-то более гнетущее. Пикетт чувствовал себя растерянным, лишенным всякой определенности.

Тогда он посмотрел на Катю, на ее безупречное лицо, и у него на душе сразу стало покойно. Что, если он немножко сошел с ума? Вернее сказать, они оба сошли с ума. Не лучше ли остаться с ней, разделив ее легкое помешательство, чем жить в одиночестве в жестоком и бескомпромиссном мире?

Приникнув к Катиным губам, Тодд запечатлел на них нежный поцелуй.

— За что? — улыбнулась она.

— За то, что мы здесь.

— Пусть даже ты считаешь меня немного не в себе?

— Этого я не говорил.

— Не говорил, но тем не менее считаешь. Думаешь, я живу в иллюзиях?

— Я просто следую твоему совету. Делаю то, что мне нравится. А сейчас мне нравится быть здесь, с тобой. На остальных же мне просто наплевать. Пусть катятся ко всем чертям!

— На остальных?

— Да, наплевать, — повторил он, махнув рукой в сторону города — Я имею в виду тех, кто прежде правил моей жизнью.

— Значит, ты посылаешь их ко всем чертям?

— Ко всем чертям!

— Мне это нравится. — Смеясь, Катя, в свою очередь, чмокнула его в губы.

— А теперь куда? — спросил Тодд.

— Вниз, к бассейну.

— Ты знаешь дорогу?

— Положись на меня. — И она еще раз его поцеловала. На этот раз Пикетт не позволил ей так легко оторваться от его рта. Скользнув под волосы, он обхватил ладонью ее шею; на это Катя ответила пылкими объятиями, прижавшись к Тодду с такой силой, будто собиралась проникнуть в него через кожу. Некоторое время после поцелуя они молча смотрели друг на друга, после чего Тодд наконец произнес:

— Кажется, мы собирались пройтись.

— Тогда пошли, — взяв его за руку, согласилась она. — К бассейну?

— Может, ты хочешь вернуться обратно?

— Для этого у нас будет уйма времени, — ответила Катя. — Давай сходим к бассейну, пока не стемнело.

Держась за руки, они спускались с горы в полной тишине — слова им были уже ни к чему.

На противоположной стороне каньона раздался одинокий лай койота — и сразу же был подхвачен другим сородичем, находившимся на той горе, что осталась позади Тодда и Кати. Тотчас к этому дуэту присоединились еще два койота, и через несколько секунд весь каньон залился многоголосым хором.

Когда Катя с Тоддом вышли на лужайку, по ней бежал тощий койот; направляясь к кустам, он устремил на людей виноватый взгляд. Стоило ему скрыться в подлеске, как звериный лай тотчас прекратился. На несколько секунд воцарилась тишина, которую нарушала лишь песнь насекомых.

— Как жаль, что все приходит в упадок, — посетовала Катя, глядя на открывшийся им вид. Несмотря на щадящий звездный свет, ничто не могло скрыть царившей здесь разрухи. Это поместье знавало куда лучшие времена: статуи с разрушенными руками и ногами, подчас упавшие или обросшие диким виноградом; треснутые и покрытые мхом плиточные дорожки; загаженный, разивший вонью бассейн.

— Что это? — спросил Тодд, указывая на одноэтажное сооружение в псевдоклассическом стиле, которое проглядывалось между растущими вокруг бассейна кипарисами.

— Это Бассейный дом. Давненько я туда не заходила.

— Мне бы хотелось на него взглянуть.

Здание оказалось гораздо крупнее и великолепнее, чем Тодду показалось с первого взгляда. В потолке были проделаны несколько стеклянных люков, и струившийся через них свет луны и звезд отражался от зеркальной поверхности мраморного пола. Посреди комнаты находился коктейль-бар с зеркалами из мраморного стекла и стеклянными полками. Несмотря на то, что бар давно был предан забвению, на полках до сих пор красовались бутылки бренди, виски и ликера.

— Вы часто пользовались бассейном? — поинтересовался Тодд.

— Здесь проходили лучшие вечеринки в Голливуде.

Их голоса эхом отражались от холодных стенок.

— И люди, которые здесь бывали, знали… — Катя на миг запнулась. — Они знали… — Не закончив фразы, она направилась к бару.

— О чем они знали? — спросил Тодд.

— Что нельзя ни о чем судить. — С этими словами она исчезла за стойкой бара и принялась разглядывать бутылки.

— Мне кажется, не стоит прикасаться к этой коллекции напитков, — счел своим долгом предупредить ее Тодд. — Если хочешь, в доме полно свежих запасов спиртного.

Ничего не ответив, Катя продолжала обследовать содержимое бара. Наконец остановившись на бутылке бренди, взяла ее за горлышко и наклонила вперед. Из-за зеркала послышался скрежет, как будто пришел в действие какой-то механизм, и оно разъехалось на три-четыре дюйма в стороны, обнажив небольшой сейф.

Тодд был заинтригован. Перепрыгнув через стойку бара, он подошел к Кате, чтобы посмотреть, что она делает. Очевидно, она пыталась справиться с замком, который тихонько клацал, когда его переключали туда-сюда.

— А что там находится? — полюбопытствовал он.

— Там у нас хранилась записная книжка…

— У нас?

— У меня с Зеффером. Мы завели ее развлечения ради.

— И что же вы в ней записывали?

— Заметки о вечеринках, — слегка улыбнулась она. — Кто, что и для кого сделал. И сколько раз.

— Ты шутишь?

Она еще раз повернула замок и, когда он наконец подался, надавила на ручку. Прогнившая резиновая перемычка с треском порвалась, и дверца резко распахнулась.

— Посмотри, нет ли там свечей, — попросила она Тодда, — в буфете между колоннами.

Тодд отыскал на полках три коробки обыкновенных белых свечей. Одна из них оказалась открыта, вероятно, поэтому ее содержимое за несколько жарких сезонов превратилось в монолитную восковую массу. Однако две другие коробки не пострадали, и под слегка подпортившимся верхним рядом нашлись вполне пригодные к употреблению свечи. Шесть из них Тодд поставил на стойке бара, предварительно накапав расплавленного воска.

Мягкий желтый свет разлился по мраморному интерьеру комнаты. Благодаря особому устройству стен шуршание горящих фитилей, казалось, многократно усиливалось. Как ни странно, они издавали звуки, очень похожие на чьи-то голоса. Тодд даже огляделся вокруг, ожидая, что кто-нибудь вот-вот выпорхнет из-за колон.

— A, voila, — воскликнула Катя, погружая руку в глубину сейфа.

Выудив оттуда небольшую толстую тетрадь вместе со связкой фотографий, она положила, их на освещенную свечами стойку бара. Записная книжка, переплетенная темно-красной кожей, больше смахивала на дневник. Катя с интересом открыла ее.

— Взгляни, — сказала она, явно радуясь своей находке.