Тодд открыл дверь и прошел в другую комнату — поменьше площадью, но так же беспорядочно заставленную вещами. На стене напротив висело большое зеркало; его оправу украшали резные фигурки обнаженных мужчин и женщин, замысловато сплетенных меж собой и запечатленных в столь пикантных позах, что невольно пробуждали до боли приятные, сладострастные ощущения. Обыкновенно Пикетт никогда не проходил мимо зеркала, не бросив на него взора; и даже сейчас, зная, что ему не понравится то, что он там увидит, Тодд не мог не взглянуть на свое изображение. Вид у него был на редкость безобразный: одежда после путешествия по каньону оказалась истерзана, не говоря уже о лице, которое знавало куда лучшие времена. А не дать ли ему задний ход, вместо того чтобы в таком виде предстать перед Катей? Едва эта мысль пронеслась у него в голове, как дверь, что находилась слева от зеркала, слегка скрипнула и — очевидно, от сквозняка — немного приоткрылась. Перестав разглядывать своего жалкого двойника, Тодд приблизился к двери и заглянул внутрь.

Когда он увидел огромную, размером в четыре афиши, кровать, столбики которой были декорированы в том же роскошно-эротическом духе, что и позолоченная рама зеркала, мысли о том, чтобы сбежать, тут же рассеялись. Сверху свисал балдахин из темно-пурпурного бархата с тяжелыми фалдами, слегка собранными в виде приподнятого занавеса. На постели вздымались большие красные подушки, щедро украшенные кремовым шелком и кружевной каймой. Шелковая простыня сползла вниз, и тот, кто под ней спал, уже лежал раскрытым.

Разумеется, это была Катя — она лежала на кровати лицом вниз, с разметанными волосами и полностью обнаженная.

Пикетт стоял у двери, завороженно уставившись на женщину. Ее голова покоилась на такой пышной и мягкой подушке, что почти утопала в ней, тем не менее Тодд разглядел край Катиной щеки и нежно-розовую кожу уха. Интересно, она спит или проснулась, но не открывает глаз? Так или иначе, ее нагота действовала на него чересчур провоцирующе.

Поразмыслив, он все же заключил, что женщина продолжает пребывать во власти сна. Уж очень естественно были раскиданы ее ноги и слишком по-детски заткнуты руки под грудь. И главное, что укрепило Тодда в этом подозрении: она посапывала. Если это и был спектакль, то в нем ощущалась печать гения. Только истинный талант способен внушить ощущение исключительной правдоподобности происходящего.

Пикетт впился глазами в щелку между задних ее полушарий, в темнеющий среди них островок волос. И вожделение вмиг помутило его рассудок.

Он сделал шаг в сторону кровати, на который тотчас отозвались скрипом половицы, но, к счастью, не настолько громко, чтобы разбудить женщину. Продолжая приближаться к ней, Тодд не сводил с Кати глаз, стараясь уловить мельчайшее подергивание ресниц. Но ничего подобного он не замечал. Красавица крепко спала, и ей снился сон. Тодд подошел к ней так близко, что мог разглядеть, как шевелятся под веками ее глаза, созерцая события, которые происходят где-то в другом месте.

Подойдя к кровати, Пикетт опустился на колени, одно из них при этом громко хрустнуло. Ее ноги и руки были покрыты мурашками, и Тодд не мог устоять перед искушением слегка провести по ним рукой, как будто собирался разгладить кожу кончиками пальцев. Теперь-то она точно проснется, подумал он, — но Катя по-прежнему спала. Единственное, что говорило в пользу ее пробуждения, было замедленное движение зрачков. Очевидно, сон покидал ее, или, вернее сказать, она высвобождалась из-под его власти.

Неожиданно Тоддом овладело беспокойство. Что она подумает, если, проснувшись, обнаружит его в непосредственной близости от своей кровати? Не иначе как заподозрит в беспардонном подглядывании. Может, ему лучше уйти — быстро, пока Катя не успела проснуться? Однако он оказался не в силах даже сдвинуться с места. Единственное, на что Тодд был способен, — это стоять в молитвенной позе перед ней на коленях с пылающим, как печка, лицом и сильно бьющимся сердцем, которое точно норовило вырваться из груди.

Вдруг она что-то пробормотала во сне. Пикетт затаил дыхание, пытаясь разобрать слова. Но говорила она не на английском, а на каком-то восточноевропейском языке, возможно на родном румынском. Конечно, он не уловил ни малейшего смысла из того, что молвила спящая, но в каждый произнесенный ею слог вкладывалось столько нежности, столько желания что-то заполучить, что это явственно указывало на обращенную к кому-то просьбу. Когда женщина повернулась к Тодду, он обнаружил на ее лице выражение беспокойства. Лоб хмурился, из-под ресниц выкатывались слезы. Ее печальный вид тронул Пикетта до глубины души. Он вспомнил, как часто плакала мать, когда он был еще ребенком и тихонько наблюдал со стороны. Это были слезы брошенной женщины, которую оставили одну растить свое дитя. Возможно, подчас это были слезы гнева и отчаяния, но чаще всего — слезы одиночества.

— Не надо… — ласково сказал он Кате.

Казалось, женщина услышала его голос, потому что сонная мольба стала утихать.

— Биллем? — произнесла она.

— Нет…

Ее брови еще сильнее нахмурились, веки задрожали. Она просыпалась — теперь в этом не было сомнений. Прикованный взглядом к ее лицу, Тодд встал на ноги и направился к двери. Только благополучно достигнув порога, он позволил себе отвести взор от Кати.

— Постой, — раздался ее голос за спиной у Тодда.

Он скорее предпочел бы уйти, чем встретиться с ней лицом к лицу, но, поборов в себе трусость, все же обернулся к кровати.

Катя успела натянуть на себя простыню, слегка прикрыв свою наготу. Глаза были открыты, и слезы, навеянные сновидением, теперь текли по щекам. Несмотря на это, она улыбалась.

— Прошу меня простить… — начал Тодд. — За что?

— За непрошеное вторжение.

— Нет-нет, — возразила она, — я хотела, чтобы вы пришли.

— Все равно… Мне не следовало стоять… и смотреть на вас. Вы только что говорили во сне.

— Мне приятно, что вы меня слушали, — призналась Катя. — Слишком давно я просыпаюсь в полном одиночестве. — Она стерла слезы со щек.

— Как вы себя чувствуете? — осведомился он.

— Неплохо.

— Приснился дурной сон?

— Не помню, — ответила женщина, отводя глаза в сторону. Из своей актерской практики Тодд усвоил, что за такими взглядами обычно скрывается ложь. Катя прекрасно знала, что ей привиделось во сне, но не желала его в это посвящать. Что ж, Бог дал право каждому иметь свои секреты.

— Который сейчас час? — спросила она.

— Почти половина пятого, — ответил Пикетт, взглянув на свои часы.

— Не хотите прогуляться, пока еще не стемнело?

— С удовольствием.

Скинув с себя простыню, она встала с постели, при этом несколько раз глянула на Тодда, словно желала удостовериться, что его взор крепко к ней прикован.

— Только сначала я приму ванну, — сказала Катя. — Не могли бы вы тем временем оказать мне небольшую услугу?

— Конечно.

— Пойдите в игровую комнату, где мы с вами встретились минувшей ночью, и…

— Позвольте мне угадать. И… принести ваш кнут, — закончил он за нее.

— Вы читаете мои мысли, — улыбнулась она.

— Только если вы пообещаете не бить им меня.

— Кто знает, что придет мне в голову…

— Ладно, принесу… Только, чур, не бить.

— Не торопитесь. Небо еще совсем светлое, и до вечера очень далеко.

Как ни странно, ему было очень приятно получить от Кати поручение; Тодд побежал исполнять приказ с такой поспешностью, будто только этого и ждал. «Интересно, что бы это значило?» — спрашивал он себя по дороге к большому дому. Какие складывались у них отношения, если он так запросто, по первому щелчку ее пальцев, превратился в раба, готового исполнить любое ее повеление? Ну и ну!

Проделать обратный путь для него не составило никакого труда. Услышав громкие шаги в «казино», Марко пошел узнать, что побудило босса учинить такой шум.

— У тебя все хорошо?

— Сколько можно твердить об одном и том же? «Все ли у тебя хорошо?» Да, у меня все хорошо.