— Несомненно, могла бы, — ответила она, — но мне не нужны другие мужчины. Мне нужны вы.

Тодд был совершенно сбит с толку. Картинка никак не складывалась. С виду эта дама казалась уравновешенной и утонченной — между тем несла явную чушь. Она видела Тодда первый раз в жизни. Он не был ее выбором, а приехал в этот дом по собственному желанию, чтобы укрыться от людей. Она же пыталась ему внушить, будто он прибыл сюда по ее воле, да еще заявляет, что каким-то образом может заставить его остаться. Нет, все это сущая чепуха.

И все же выглядела она далеко не сумасшедшей. Более того, вид у Кати был такой, словно она только что вышла из припарковавшегося у павильона лимузина и под крик оголтелых поклонников собиралась ступить на красную ковровую дорожку. Пожалуй, в этом качестве Тодд был бы не прочь ее сопровождать. Вдвоем они составили бы потрясающую пару.

— Вы не слишком подробно изучили дом, — произнесла она.

— Откуда вы знаете?

— О… у меня повсюду глаза, — отшутилась она. — В какой бы комнате вы ни находились, мне об этом сразу становится известно. Уж поверьте на слово.

— Не скажу, что мне это слишком по душе, — признался Тодд. — Терпеть не могу, когда за мной шпионят.

— Я вовсе не шпионила. — В мгновение ока приятный тон ее речи сменился на рассерженный.

— Ну, а как называется то, что вы делали?

— Я бы назвала это гостеприимством. Следить за тем, чтобы твоему гостю было уютно…

— Не понимаю.

— Ну разумеется, — она немного смягчилась, — не понимаете. Но скоро поймете. Когда у нас появится возможность провести какое-то время вместе, вы сами поймете, что здесь происходит.

— И что же?

Дама почти отвернулась от него, как будто собралась уходить, но этого ему хотелось меньше всего.

— Думаю, лучше отложим объяснения до следующего раза, — произнесла она.

— Нет, — поспешно проговорил Тодд. Катя застыла, не оборачиваясь.

— Простите меня, — произнес он. Такие слова не часто срывались с его уст.

— Вы в самом деле раскаиваетесь? — переспросила она, по-прежнему стоя к нему спиной. Как бы ни было это глупо, но он жаждал поймать ее взгляд, будто тот был способен заполнить пустоту в его душе.

— Прошу вас, — повторил он, — простите меня.

— Ладно, — смилостивилась Катя, одарив наконец его взглядом — Прощаю. Пока.

— Только скажите: что же я упустил? В доме…

— О, это подождет.

— Хотя бы намекните.

— Вы спускались вниз? Я имею в виду, на самый нижний, подвальный этаж.

— Нет.

— Тогда и не делайте этого. — Она наклонила голову и лукаво посмотрела на него снизу вверх. — Я отведу вас туда сама.

— Отведите сейчас, — настаивал Тодд. не желая упускать случая проверить правдивость ее заявлений.

— Нет, только не сейчас.

— Но почему же?

— Сегодня вечер «Оскара».

— Ну и что?

— А то, что вы чересчур взвинчены. Взгляните на себя. Очевидно, вы вообразили, будто сможете потопить свою боль в алкоголе. Не выйдет. Все, кто бывал в этом доме, так или иначе пытались это сделать…

— Все?

— Да, все в этом каньоне. Здесь много бывало людей, которые испытывали те же чувства, что терзают сейчас вас.

— И какие же это чувства?

— Желание получить награды за свои труды.

— О, таким актерам, как я, «Оскаров» не дают.

— Ну почему же?

— Думаю, я недостаточно хорош.

— А сами как считаете?

— Полагаю, большую часть своей жизни, — немного поразмыслив, произнес он, — я всего лишь был самим собой.

— Это поистине подвиг, — заметила Катя. — Люди думают, это просто. Но это не просто. Оставаться собой… очень трудно.

Хотя разговор их принял весьма странный оборот, в сущности, она была права. До чего же сложно играть самого себя! Стоит на секунду утратить внимание, как камере нечего снимать. В глазах появляется пустота. Тодд неоднократно замечал это как на своих ролях, так и на чужих: едва актер на несколько секунд потеряет бдительность, тотчас неумолимая камера высвечивает всю его бессодержательность.

— Уж я-то знаю, как это больно, когда тебя не ценят, — сказала она.

— Видите ли, у меня есть кое-что другое.

— И это другое, очевидно, деньги.

— Да. И слава.

— Но вы часто думаете, что все это чепуха. Что эти невежды из Академии отдают голоса за своих друзей. Что с них взять? Тем не менее, вас продолжают глодать сомнения. В глубине души вы хотите получить эту никчемную маленькую награду. Хотите, чтобы они признали ваш титанический труд над собой во имя того, чтобы стать образцом совершенства.

Пикетт был потрясен. Она сумела так точно воспроизвести в словах все те чувства, что неизменно захлестывали его каждый раз в дни «Оскара» — эту глупейшую смесь презрения и зависти, — словно считывала их у него из головы.

— Как вы догадались?

— Все дело в том, что я сама это пережила. С одной стороны, хочется, чтобы тебя любили. С другой — ненавидишь себя за это желание. Ведь любовь толпы ровным счетом ничего не значит, и ты сама это знаешь.

— И все равно хочешь.

— Да, все равно хочешь.

— Сущее проклятие.

— Из-за того, что хочешь?

— Ну да. Ловко вы меня раскусили.

Быть понятым на редкость приятно. Это было не то привычное поддакивание, которым его кормили каждый день: «Хорошо, мистер Пикетт», «Как скажете, мистер Пикетт», — а загадочное проникновение в глубины его беспокойной души. Однако ее слова озадачили Тодда еще сильнее. То она говорит заведомую ложь (как она могла знать Брамса в его детские годы?), то видит Тодда насквозь.

— Если вы и вправду владелица этого дома, — спросил он, — тогда почему в нем не живете?

— С ним связано слишком много воспоминаний, — напрямик заявила она, — и хороших, и плохих. Стоит мне сюда зайти, — на ее губах заиграла едва заметная улыбка, — как он вновь наполняется призраками.

— Тогда почему бы вам отсюда не съехать?

— Из каньона Холодных Сердец? Нельзя.

— И вы не можете объяснить почему?

— Как-нибудь в другой раз. Не хочется портить настроение, вспоминая эту историю. — Катя провела изящной рукой по лицу, и на какое-то мгновение, пока ее черты были скрыты за пальцами, Тодд ощутил, что она отстранилась от своей красоты, как будто играть самое себя стало для нее непосильным трудом.

— Хотите меня о чем-нибудь спросить? — осведомился он. Ее рука опустилась, и лицо вновь озарилось светом.

— А вы клянетесь, что ответите мне правду?

— Конечно.

— Поклянитесь.

— Я же сказал.

— Скажите, вам больно там, под бинтами?

— О!

— Вы обещали ответить.

— Верно, обещал. И не отрицаю. Как бы это вам объяснить? У меня там не то чтобы болит. Во всяком случае, болит не так, как раньше. А создает какое-то неудобство. И вообще, я очень сожалею, что затеял весь этот бред. В самом деле, разве нельзя было радоваться жизни таким, каким я был?

— Этого еще никому не удавалось. Мы всегда вожделеем заполучить то, чего у нас нет. В противном случае мы не были бы людьми.

— Именно поэтому вы пришли за мной шпионить? — спросил он, полагая, что ее последние слова относятся в равной степени как к нему, так и к себе. — Ищете то, чего у вас еще не было?

— Простите. Это было очень грубо с моей стороны. Я имею в виду, следить за вами. Шпионить… Вы имеете такое же право на уединение, как и я. Хотя порой бывает трудно защитить себя. Никогда не знаешь, кто тебе друг, а кто — враг. И от этого сходишь с ума. — Ее глаза блеснули и вновь обрели игривое выражение. — И опять же, иногда безумие бывает очень кстати.

— В самом деле?

— Конечно. Случается, что это единственный способ не сойти с ума.

— Очевидно, вы это знаете по собственному опыту.

— Разумеется, я исхожу из личного опыта. Если вы разумеете то, что я сама иногда предавалась безумию.

— Не будете ли так любезны привести мне пример?

— Вряд ли вам будет приятно это услышать. Правда. То, что я проделывала в этой комнате…

— Расскажите мне.