— А кто этот писатель?

— Не могу сказать.

— Знаете, если бы вы мне рассказали об этой затее в деталях, она бы выглядела куда правдоподобнее.

Это было последней каплей, переполнившей чашу терпения Максин. Да как эта сучка осмелилась назвать ее ложь неправдоподобной?

— Послушайте, Тэмми, я и так сказала вам больше, чем следовало, — отрезала она — Меня ждут шесть телефонных звонков. Поэтому прошу меня извинить, но…

— Постойте. Что мне сказать членам нашего Общества?

— То, что я вам только что сообщила.

— Вы можете поклясться, что у Тодда все хорошо?

— О боже! Сколько можно повторять. Да. У Тодда все прекрасно. Лучше, чем когда-либо. — Она глубоко вздохнула, пытаясь немного успокоиться, чтобы по неосторожности не выпалить чего-нибудь такого, о чем впоследствии пришлось бы пожалеть — Послушайте, Тэмми, я искренне хотела бы сказать вам больше. Но вы ведь понимаете, это касается личной жизни Тодда. Ему нужно немного отстраниться от своей славы, чтобы поработать над новым проектом. А когда он его закончит, уверена, вы будете первой, кто об этом узнает. А теперь мне и вправду пора идти.

— Только один вопрос, — остановила ее Тэмми.

— Слушаю.

— Как это называется?

— Что называется? — переспросила Максин, чтобы потянуть время.

— Сценарий. Или книга. Словом, то, что он пишет. Как это будет называться?

Почувствовав, что влезла в дерьмо по самые уши, Максин про себя ругнулась. Теперь, когда она завралась до чертиков, лишняя ложь вряд ли могла бы испортить дело. Она нарисовала в своем воображении образ Тодда — эта картина неизгладимо врезалась в ее память в тот момент, когда Берроуз собирался разрезать и снять с него бинты. И название пришло само собой.

— «Слепой у слепого поводыря».

— Мне не нравится, — отрезала Тэмми таким тоном, будто имела право на обсуждение.

— Мне тоже, — ответила Максин, имея в виду отнюдь не название, а весь этот затянувшийся, утомительный разговор. — Честное слово, Тэмми. Мне тоже.

Тэмми Джейн Лоупер жила на Эльверта-роуд в Рио-Линда в одноэтажном доме типа ранчо, который находился в пятнадцати минутах езды от международного аэропорта Сакраменто, где уже восемь лет работал носильщиком ее муж. Детей у них не было, равно как не было никакой надежды их завести.

Почему так случилось, одному Богу было известно, но Арни оказался носителем бесплодной спермы. Тэмми, похоже, это обстоятельство не слишком тревожило. То, что Бог наделил ее грудью размером с дыню, отнюдь не означало, что она была предназначена для материнства. Между тем отсутствие детей для Тэмми вылилось в бездну нерастраченной энергии, которую она и направила на то, что Арни называл ее «маленьким фэн-клубом».

— Это вовсе не фэн-клуб, — бесконечно твердила она мужу. — А общество поклонников.

Однако Арни считал Тэмми не поклонницей, а ярой фанаткой, о чем ей со всей откровенностью заявлял. Он знал, что всякий раз, когда они спали на одной кровати, она воображала, будто не его, а Тодда Пикетта член прижимался сзади к ее толстой заднице, и это была самая что ни на есть чистая правда. Стоило Арни заговорить с супругой на эту тему, как Тэмми просто от него отмахивалась. Не находя с ее стороны отклика, он прекращал разговор и, вооружившись очередной банкой пива, возвращался к телевизору.

Главным штабом Международного общества поклонников Тодда Пикетта была большая комната в доме Лоуперов. Спальня супругов была размерами значительно меньше, но, как заметила Тэмми, это было совсем не важно, потому что они в ней только спали. У них по-прежнему была двуспальная кровать, хотя неизвестно, зачем это было нужно: муж уже давно не прикасался к Тэмми, да и она года два как полностью к нему охладела. Третья комната плюс все кладовки использовались для хранения подшивок газетных вырезок, фотографий и многочисленных экземпляров биографии Пикетта, которые следовало распространить среди новых членов Общества, а также отзывов на каждый фильм с участием Тодда на двадцати шести языках. Главная же коллекция хранилась внизу, в большой комнате. Ее образцы, в той или иной степени имевшие отношение к Тодду или его актерской карьере, были относительно редкими, а потому по-своему уникальными. В больших, закрытых на молнию пластиковых пакетах для прачечной висели отдельные предметы одежды съемочной группы и актеров, которые снимались вместе с Тоддом. В темной вакуумной упаковке находились несколько неиспользованных образцов грима, предназначенного для Тодда, когда он играл изуродованного пожарника в фильме «Горящий год», снискавшем номинацию на «Оскар». Тэмми никогда не вскрывала упаковку, поскольку ее предупредили, что на свету грим портится.

Коллекция также содержала библиотеку сценариев фильмов с участием Пикетта со всеми исправлениями, в том числе один сценарий с поправками, сделанными собственноручно Тоддом, а также полное собрание созданных на их основе романов в кожаных с золотыми буквами переплетах. В коллекции также имелись компьютерная распечатка доходов съемочной группы, которая работала с Тоддом, эскизы костюмов и списки телефонных звонков и, конечно же, всевозможные афиши на разных языках. Однажды не без хвастовства Тэмми заметила: захоти Смитсоновский институт когда-нибудь открыть у себя филиал музея, посвященный жизни и творчеству Тодда Пикетта, все необходимое для этого он нашел бы в ее большой комнате. Однажды миссис Лоупер решила пронумеровать свои образцы, и таковых насчиталось почти семь тысяч триста — причем без учета дубликатов.

Большая комната была для Тэмми святая святых. Туда она и направила свои стопы после разговора с Максин Фрайзель. Закрыв дверь на ключ (хотя Арни должен был вернуться домой после работы и очередной попойки с дружками не раньше чем через несколько часов), она погрузилась в раздумья. Перебирая в памяти недавний разговор с менеджером своего кумира, она устремилась в конец комнаты, где выудила из заветной сокровищницы коробку с фотографиями — эти четырнадцать снимков являлись предметом ее особой гордости. Ей удалось раздобыть их у одного человека, который был знаком с фотографом, снимавшим Тодда для рекламы в его четвертой работе «Уроки жизни». В этом фильме произошло становление Пикетта как мужчины — другими словами, за время съемок он превратился из юноши в мужчину. И хотя улыбка у артиста осталась по-прежнему детской — что придавало ему невыразимое очарование, — после этой картины он стал играть более грубые роли: вернувшийся домой солдат, пожарник, человек, ложно обвиненный в убийстве собственной жены. Однако на этих четырнадцати фотографиях Тодд был запечатлен как раз тогда, когда совершал свой последний шаг к кинематографической зрелости. Именно с этих снимков на Тэмми глядел юноша-мужчина ее мечты. Она сделала несколько копий с негативов, которые приобрела у своего доверенного лица, одновременно заручившись его словом, что является единственной обладательницей сокровища, таинственным образом «исчезнувшего» из производственного отдела киностудии, и никто — ни режиссер, ни продюсер, ни даже сам Тодд — его никогда не видел.

Однако вовсе не за исключительность обладания ими ценила она эти фотографии столь высоко. Главное их достоинство — то самое, которое заставляло Тэмми возвращаться к ним вновь и вновь, когда Арни был на работе и она могла всецело предаться своим мечтам, — заключалось в том, что фотограф сумел застигнуть Тодда врасплох. Да, именно так — без рубашки и врасплох. Тодд был далеко не мускулистым парнем с выпяченными венами, а худеньким, бледноватым, обыкновенным славным юношей, вроде тех, что живут по соседству — если, конечно, по соседству с вами вообще живут симпатичные парни. Никогда в жизни Тэмми не видела более совершенного мужского тела. Не говоря уже о лице. О, какое у него было лицо! Из нескольких тысяч фотографий Тодда, снятых за последние одиннадцать лет — хотя в ее любящих глазах он был красив на каждом снимке, — на этих четырнадцати фото он был не просто красив. В его взоре читалась некая растерянность; это позволяло поклоннице таить надежду на то, что, окажись Тэмми в тот миг с ним рядом и одари он ее тем же взглядом, исполненным глубокой печали, какую выражали на фотографии его глаза, жизнь ее могла бы сложиться совсем иначе — как, впрочем, и его тоже.