Рука чуть сомкнулась, бугорки ладони сложились в утвердительную ухмылку: «Да, дурачок. Это единственное, что тебе остается».

— Ты убила Эллен?

— Да, — улыбнулась рука.

— Ты отрезала мою другую руку, чтобы она могла удрать. Я прав?

— Прав.

— Я видел. Видел, как она убегала. А теперь ты хочешь сделать то же самое?

— Точно.

— Ты не оставишь меня в покое, пока не освободишься, так ведь?

— Так.

— Ну вот. Мы понимаем друг друга, и я хочу договориться с тобой.

Рука подобралась поближе к его лицу, вцепившись в пижаму.

— Я освобожу тебя, — сказал он.

Теперь она была на его шее, сжимая ее не сильно, но достаточно, чтобы вызвать дрожь.

— Я найду способ, обещаю. Хоть гильотину, хоть скальпель — все равно.

Теперь она ласкалась к нему, как кошка.

— Но я сделаю это сам, когда захочу. Потому что, если ты убьешь меня, то ты не выживешь. Тебя закопают, как закопали руки отца.

Рука вцепилась в угол стола.

— Так мы договорились?

Но рука не ответила. Внезапно она утратила всякий интерес к их сделке. Если у нее был нос, то она вынюхивала им воздух. Что-то изменилось.

Чарли неуклюже встал и подошел к окну. Стекло потемнело от пыли и птичьих экскрементов, но он мог разглядеть сад внизу. Этот сад тоже был частью завещания миллионера: он должен был символизировать его хороший вкус, как само здание — его прагматизм. Но когда крыло пришло в запустение, сад тоже зачах. Только газоны еще подстригали — слабая видимость заботы.

Сад был пуст. Кроме одного человека — видимо, доктора. Но рука Чарли упорно скребла стекло, пытаясь выбраться наружу. Что-то было там внизу, в траве.

— Хочешь наружу?

Рука начала ритмично колотить в стекло — сигнал для невидимой армии. Он стоял, не зная, что делать. Если он попытается оторвать ее, она может опять начать его душить. А если подчинится и выйдет в сад, то что он там увидит? Но разве у него есть выбор?

— Ладно, — сказал он. — Пошли.

В коридоре царила паника, и на него никто не обращал внимания, хотя он был босой и в пижаме. Звонили звонки, через громкоговорители вызывали врачей, люди сновали между моргом и туалетом. Все говорили о чудовищных событиях в общежитии: десятки молодых людей без рук. Чарли шел слишком быстро, чтобы расслышать, о чем они говорят. Он сразу нашел, куда идти, — рука вела его. Он прошел указатель: «В мемориальный сад Ф. Чейни» и вышел в длинный коридор с дверью в дальнем конце.

Снаружи было очень тихо. Ни одной птицы на деревьях, ни одной пчелы на цветах. Даже доктор, которого он видел в окно, ушел, наверное, к своим пациентам.

Рука Чарли просто взбесилась. Пот капал с нее на траву, а вся кровь отхлынула, так что она стала мертвенно-бледной. Это была уже не его рука, а совсем другое существо, с которым он, по несчастному капризу анатомии, был соединен.

Трава под ногами была влажной и холодной. Было еще только полседьмого утра. Птицы, быть может, еще спали, и пчелы тоже. Быть может, в этом саду и нечего бояться. Быть может, его рука ошиблась.

Тут он заметил следы доктора, темные на серебристо-зеленой траве. Вокруг них была кровь. И они вели только в одну сторону.

Босуэлл в коме не чувствовал ничего и был рад этому. Появилась было мысль о том, что пора просыпаться, но тут же исчезла. Босуэлл не хотел просыпаться, не хотел приходить в себя. Никогда. Он и во сне смутно чувствовал, что ждет его при пробуждении.

Чарли посмотрел на деревья. На них росли какие-то странные плоды.

Один из них был человеком: тот самый доктор. Его шея зажата в развилке ветвей. Руки закачивались круглыми обрубками, все еще ронявшими на траву тяжелые красные капли. Над ним повисли другие, еще более жуткие, плоды — руки, сотни рук, колышущихся туда-сюда, как некий парламент, обсуждающий тактику реформ.

Их вид убивал всякие метафоры. Они были тем, чем были: человеческими руками. В этом и заключался весь ужас.

Чарли хотел бежать, но рука не пустила его. Это были ее ученики, ее паства, они ждали ее. Чарли посмотрел на мертвого доктора, на его убийц и подумал о Эллен, его Эллен, безвинно убитой этими вот руками и уже остывшей. Они заплатят за это. Все заплатят. Пока остаток его тела повинуется ему, он заставит их заплатить. Было глупостью договариваться с этой тварью на конце его запястья — теперь он понял это. Это чума. Они не должны жить.

Армия заметила его. Шорох прошел по рядам, как пожар. Они спешили приветствовать Мессию, сползая по стволу или просто падая вниз, как гнилые яблоки. Еще немного, и они доберутся до него. Теперь или никогда. Он отвернулся от дерева прежде, чем рука успела схватиться за ветку, и посмотрел на крыло памяти Чейни. Оно возвышалось перед ним, двери были закрыты, окна зашторены.

Сзади зашуршала трава под бесчисленными пальцами. Они спешили к своему вождю. Они придут туда, где будет он, — это было ясно. Может, на этой их слабости можно сыграть? Он снова посмотрел на здание и увидел то, что искал: лестницу, зигзагом поднимающуюся до самой крыши. Он помчался туда с удивившей его самого скоростью. Оглядываться не было времени. Через несколько шагов взбешенная рука добралась до его шеи, но он не останавливался. Добежав до лестницы, он начал подниматься, перескакивая через ступеньки. Без рук взбираться наверх было трудно, но если он и упадет, то что с того? Ведь это только его тело.

Только на третьем пролете он осмелился взглянуть вниз. У подножия лестницы расцвел ковер цветов из плоти, и они уже лезли наверх, протягивая к нему жаждущие пальцы. Пусть лезут, ублюдки. Я это начал — я это и закончу.

В окнах крыла Чейни появились испуганные лица. С нижних этажей слышались панические крики. Поздно рассказывать им историю его жизни: может, потом они смогут понять все сами. Может даже, они найдут объяснение, которого не нашел он… хотя он в этом сомневался.

Четвертый этаж. Правая продолжала сжимать его шею. Может быть, это кровь, но, скорее всего, дождь — теплый дождь, орошающий его грудь и ноги. Еще два этажа, потом крыша. За ним гудело железо — звук сотен пальцев, карабкающихся за ним. До крыши оставалось всего с десяток шагов, и он посмотрел вниз еще раз. Лестница была усеяна руками, как цветок — тлей. Нет, это опять метафора. Хватит.

Чарли перебрался через парапет и ступил на засыпанную гравием крышу. Вокруг валялись дохлые голуби, ведро с чем-то зеленым, куски бетона. Пока он смотрел на все это, первые ряды армии уже забрались на парапет, размахивая пальцами.

Боль в горле отозвалась в мозгу, когда предательская рука нащупала гортань. Из последних сил он пересек крышу.

Нужно падать прямо вниз на бетон. Внезапно силы оставили его — ноги стали ватными, в голову полезла всякая чепуха. Он вспомнил буддийский коан.

— Как звучит хлопок… — начал он, но не смог закончить.

Как звучит хлопок…

Забыв продолжение, он приказал своим ногам сделать шаг, затем еще один. Он чуть не споткнулся на противоположной стороне крыши и посмотрел вниз. Да, отсюда он упадет прямо вниз. На пустую автостоянку напротив здания. Он наклонился, видя, как капли его крови летят вниз. «Я иду», — сказал он тяготению и Эллен и подумал, как приятно умереть и никогда уже не чувствовать ни зубной боли, ни нытья в спине, ни как мимо по улице проходит красотка, которую ему никогда не поцеловать. Внезапно рука достигла его ног и полезла вверх, дрожа от нетерпения.

«Идите, — сказал он им, когда они облепили его с головы до ног. — Идите за мной всюду, куда я ни пойду».

Как звучит хлопок… Фраза вертелась у него на кончике языка.

И ту он вспомнил. Как звучит хлопок одной ладони? Было так приятно выудить что-то забытое из глубины сознания — как найти какую-нибудь давно потерянную вещь. Это скрасило последние мгновения его жизни. Он бросил себя в пустоту и падал, пока его мысли внезапно не оборвались. Руки дождем посыпались за ним, разбиваясь о бетон волна за волной, умирая рядом со своим Мессией.