Ее навестил Финнеган. Он услышал, что она вернулась в город, и однажды днем появился у нее на пороге. Как всегда элегантный, он пригласил Сюзанну на обед. То, что он дожидался ее все прошедшее время, показалось ей странным и трогательным. Она приняла приглашение, и его общество показалось ей куда более приятным, чем раньше. Финнеган со своей обычной прямолинейностью сказал, что они созданы друг для друга и должны немедленно пожениться. Сюзанна ответила, что взяла за правило никогда не выходить замуж за банкиров. На следующий день он прислал цветы и записку, где говорилось, что он подумывает бросить работу. С тех пор они стали видеться регулярно. Его душевная теплота и легкость в общении прекрасно отвлекали от мрачных мыслей, которые все еще угрожали затопить ее, если она погружалась в размышления.

На протяжении всего лета и ранней осени Сюзанна иногда встречалась с кем-то из ясновидцев. Встречи были очень редкими и краткими из соображений безопасности. Новости вроде бы были хорошие. Многие из выживших вернулись в дома своих предков и нашли для себя занятия.

Но самой хорошей новостью было полное отсутствие следов Шедуэлла и Хобарта. Ходили слухи, будто Хэмел пытался разыскать Коммивояжера, но вскоре оставил затею: он не нашел ни одной зацепки, ведущей к нынешнему месту обитания врага. А остатки его армии — те ясновидцы, что поддерживали пророка, — наказали себя сами, когда очнулись от кошмарного наваждения и обнаружили, что способствовали гибели всего, чем дорожили.

Одни получили прощение соотечественников, явившись на общее собрание пристыженными и отчаявшимися. Другие, по подтвердившимся сведениям, были настолько охвачены раскаянием, что бежали куда глаза глядят. Кто-то даже лишил себя жизни. Однако, как слышала Сюзанна, среди них оказались и прирожденные убийцы. Они покинули поле боя, не жалея ни о чем, и отправились в Королевство искать новых диких забав. Долго искать им не придется.

Но если оставить в стороне слухи и домыслы, особых новостей не было. Сюзанна пыталась отыскать смысл в прежней жизни, а народ погибшей Фуги пытался начать новую. Что касается Кэла, то она знала о его выздоровлении от ясновидцев, поселившихся в Ливерпуле, но не искала личной встречи. Отчасти из практических соображений: разумнее держаться подальше друг от друга, пока они не уверятся, что враг исчез. Эмоции тоже играли не последнюю роль в этом решении. Они слишком много пережили вместе, и в Фуге, и за ее пределами. Слишком много, чтобы становиться любовниками. Сотканный мир лег между ними, и так было с самого начала. Этот факт делал нелепой всякую мысль о совместном хозяйстве или романтической связи. Они вместе видели ад и рай, а после такого все остальное будет шагом назад.

Наверное, Кэл испытывал схожие чувства, потому что не делал попыток связаться с ней. Да в этом и не было необходимости. Они не разговаривали и не видели друг друга, но Сюзанна постоянно ощущала его присутствие. Она сама убила в зародыше всякую возможность физической близости между ними и порой жалела об этом. Однако то, что объединяло их, было выше любви: между ними лежал целый мир.

В середине октября работа Сюзанны обрела новое и совершенно неожиданное направление. По неведомой причине она забросила горшки и тарелки, чтобы заняться скульптурой. Ее творения нашли себе почитателей, но главное другое: они стали ответом на некое веление, идущее из глубины души, противиться которому было невозможно.

Финнеган между тем продолжал засыпать ее приглашениями и букетами, удваивая усилия, если она вежливо отказывалась. Сюзанна уже начала думать, что по натуре он настоящий мазохист. Он возвращался каждый раз, когда она гнала его прочь.

Из всех невероятных приключений, пережитых после приобщения к истории Фуги, самым невероятным было то, что происходило теперь: воспоминания о Сотканном мире и ее нынешняя жизнь сражались внутри нее за право называться реальностью. Она понимала, что так мыслят чокнутые; что реально и то и другое. Но ее разум отказывался повенчать два мира и отказывался отыскать в них место для себя. Какое отношение вот эта женщина, которой Финнеган объяснялся в любви, вот эта улыбающаяся Сюзанна с запачканными глиной пальцами, имеет к той, которая стояла перед драконом? Она поняла, что не может отказаться от мифических воспоминаний, потому что не вынесет собственной тривиальности.

По той же самой причине она продолжала управлять менструумом, что теперь было несложно. Некогда непредсказуемый, он стал совсем ручным; Сюзанна решила, что это следствие гибели Фуги. Менструум уже не мог заполнить ее целиком. Иногда он поднимался и проявлял себя, обычно (она не сразу поняла это) в ответ на призыв какого-то места. В Королевстве существовали места, вызывавшие его к жизни, и там Сюзанна ощущала заключенную под землей силу, болезненно желавшую освобождения. Менструум чувствовал такие места. Порой их чувствовали даже чокнутые и, насколько им позволяла врожденная близорукость, отмечали часовнями или монументами. Но в большинстве случаев эти территории оставались незамеченными, и Сюзанна, ощутив внезапный спазм в животе на ничем не примечательной улице, понимала, что здесь погребена сила.

Большую часть своей жизни она связывала силу с политикой или деньгами, однако ее тайное «я» разбиралось в этом лучше. Воображение — вот настоящая сила; благодаря ему возникает то, чего не может породить ни богатство, ни власть. Она видела, что воображение влияет даже на Финнегана. Время от времени Сюзанна заводила с ним разговоры о прошлом, особенно о детстве, и наблюдала, как краски вокруг его головы сгущаются и расцветают, словно через воображение он воссоединяется с самим собой и становится цельным. Тогда она вспоминала строки из книги Мими: «То, что можно представить, никогда не умрет».

В такие дни она была почти счастлива.

Затем, в третью неделю декабря, хрупкая надежда на мирную жизнь внезапно разбилась.

В ту неделю сильно похолодало. Стоял не просто холод, а арктический мороз. Однако снега не было, только холод — столь пронзительный, что нервные окончания не отличали его от кипятка. Сюзанна по-прежнему работала в студии, не желая бросать свои статуэтки. Парафиновый обогреватель едва поддерживал в помещении нулевую температуру, и ей приходилось надевать два свитера и три пары носков. Но Сюзанна не обращала на это внимания. Она никогда еще не была так поглощена работой, как теперь, когда воплощала в глине образы, стоявшие у нее перед глазами.

И вот семнадцатого числа к ней без предупреждения пришла Апполин. Вечная вдова, с головы до ног облаченная в черное.

— Нам надо поговорить, — сказала она, как только Сюзанна закрыла за ней дверь.

Сюзанна провела ее через студию, расчистила место, чтобы усадить гостью. Однако та не пожелала садиться. Апполин прошлась по комнате, потом остановилась перед окном, затянутым морозными узорами, и принялась вглядываться в стекло, пока Сюзанна смывала с рук: глину.

— За тобой кто-то гонится? — поинтересовалась Сюзанна.

— Не знаю, — услышала она в ответ. — Может быть.

— Кофе будешь?

— Мне бы чего покрепче. Что у тебя есть?

— Только бренди.

— Только бренди сойдет.

Она села Сюзанна отыскала бутылку, которую держала для случающихся время от времени «девичников», и плеснула в стакан щедрую порцию. Апполин осушила все залпом, снова налила, затем спросила:

— Тебе снятся сны?

— Какие еще сны?

— Нам всем снятся сны, — сказала Апполин.

Вид у нее был такой — лицо бледное, несмотря на мороз, под глазами черные круги, — что Сюзанна подумала: а спит ли она вообще в последнее время?

— Кошмарные сны, — продолжала вдова, — похожие на конец света.

— Кому еще они снятся?

— Да кому они только не снятся! — воскликнула Апполин. — Всем, всем снится одно и то же. Один и тот же кошмар.

Она во второй раз осушила стакан и взяла со скамьи бутылку, чтобы налить еще.