— Мартин, — Ориана, женщина лет двадцати пяти, одарила его слегка плутовской улыбкой. — Приятно познакомиться.

Уайтхед не упомянул фамилии, что заставило Марти задуматься, была ли она женой одного из мужчин или только приятельницей. Она была намного моложе Оттави или Куртсингера, между которыми сидела. Возможно, она любовница. Мысль причинила ему боль.

— Это Стефани.

Стефани, которая была старше первой женщины на добрый десяток лет, одарила Марти взглядом, который, казалось, раздевал его с головы до ног. Его смысл был абсолютно ясен, и Марти заинтересовался, перехватил ли взгляд кто-нибудь из сидящих за столом.

— Мы так много слышали о вас, — сказала она, ласково кладя руку на руку Двоскина. — Правда же?

Двоскин хмыкнул. Отвращение Мартина к этому человеку возникло с новой силой. Было трудно вообразить, как или почему люди могут захотеть прикоснуться к нему.

— …И, наконец, Эмили.

Марти повернулся, чтобы поприветствовать третье новое лицо за столом. Как только он сделал это, Эмили опрокинула бокал с красным вином. — О, Боже! — воскликнула она.

— Ерунда, — ухмыляясь сказал Куртсингер. Он был уже пьян, как заметил Марти: улыбка была слишком глупа для трезвого, — Ерунда, прелесть моя. Не обращай внимания.

Эмили взглянула на Марти. Она тоже была уже изрядно пьяна, судя по ее состоянию. Она была моложе остальных женщин и ее можно было назвать почти красивой.

— Садись, садись, — сказал Уайтхед. — Да забудьте вы о вине, Бога ради! — Марти уселся рядом с Куртсингером. Вино, пролитое Эмили, капало с края стола.

— Мы тут как раз говорили, — встрял Двоскин, — что очень жаль, что Билли не смог быть с нами.

Марти метнул взгляд в сторону старика, чтобы посмотреть, не вызовет ли упоминание о Тое — воспоминание плачущем звуке сразу вернулись к нему — какой-нибудь реакции. Но нет. Он тоже, как только сейчас заметил Марти — был плох от выпитого. Бутылки, которые открывал Лютер, — кларе, бургундское — сгрудились на столе, атмосфера более соответствовала загородному пикнику, нежели званному ужину. Не было ни оттенка церемонности, которой он боялся, ни щепетильной последовательности заказов, ни куртуазных манер. Присутствующая еда — вазы с икрой с воткнутыми в нее ложками, сыры, бисквиты — занимали бедное второе место после вина. Хотя Марти знал мало о вине, его подозрения насчет того, что старик опустошил свои запасы, подтверждались застольными беседами. Они пришли сегодня, чтобы осушить до дна самые лучшие, избранные вина Убежища.

— Выпей! — провозгласил Куртсингер. — Это самая лучшая вещь, которую можно влить в глотку, поверь мне. — Он стал копаться в бутылках. — Где лато? Мы же не прикончили его, правда? Стефани, дорогая, уж не припрятала ли ты его?

Стефани подняла глаза. Марти сомневался, что она вообще понимает, о чем говорит Куртсингер. Эти женщины не были женами, он был уверен в этом. Он сомневался даже были ли они любовницами.

— Вот! — Куртсингер опрокинул бутылку в бокал Марти. — Поглядим, как ты поступишь с этим.

Марти никогда особенно не любил вино. Этот напиток следовало потягивать и смачивать им губы и у него никогда не было терпения на все это. Но запах букета был удивителен даже для его необразованного нюха. Его богатство вызвало сильное слюноотделение еще перед тем, как он сделал глоток, и вкус не разочаровал его — он был восхитителен.

— Хорошо, а?

— Вкусно.

— Вкусно! — Куртсингер обратился к столу с оскорбительной насмешливостью. — Мальчик назвал его вкусным!

— Лучше дай его сюда, пока он не выпил все, — заметил Оттави.

— Все это надо опустошить, — сказал Уайтхед, — сегодня.

— Все? — удивилась Эмили, оглядывая две дюжины бутылок, стоявших у стены — помимо вина там были ликеры и коньяки.

— Да, все. Одним махом покончить с лучшими запасами. Что это здесь происходит? Так ведет себя отступающая армия, стирающая все с лица земли, только чтобы ничего не досталось оккупантам.

— А что же вы собираетесь пить, на следующей неделе? — спросила Ориана, ложка, с горкой наполненная икрой застыла у ее рта.

— На следующей неделе? — переспросил Уайтхед. — На следующей неделе не будет никаких встреч. Я ухожу в монастырь. — Он взглянул на Марти. — Марти знает, какой я обеспокоенный человек.

— Обеспокоенный? — спросил Двоскин.

— Пекущийся о своей бессмертной душе, — сказал Уайтхед, не отводя глаз от Марти. Это вызвало взрыв грубого хохота у Оттави, быстро теряющего над собой контроль.

Двоскин перегнулся через стол и вновь наполнил бокал Марти.

— Выпей, — сказал он. — Нам многое предстоит.

За столом не было медленного смакования вина — бокалы наполнялись, опустошались и наполнялись снова, словно их содержимым была вода. В их жажде чувствовалось что-то отчаянное. Но ему следовало бы знать, что Уайтхед ничего не делает наполовину. Не отказываясь, Марти опустошил свой второй бокал в два глотка, который был немедленно наполнен снова.

— Нравится? — спросил Двоскин.

— Вилли бы не одобрил, — сказал Оттави.

— Кого, мистера Штраусса? — спросила Ориана. Она все еще не донесла ложку с икрой до своего рта.

— Не Марти. Этого неограниченного расходования…

Он едва смог выговорить два последних слова. Было довольно приятно наблюдать этого болтливого адвоката с заплетающимся языком.

— Той может идти на хер, — сказал Двоскин.

Марти хотел было сказать что-нибудь в защиту Билла, но алкоголь замедлил его ответ, и прежде чем он заговорил, Уайтхед поднял свой бокал.

— Тост, — провозгласил он.

Двоскин вскочил на ноги, отшвыривая пустую бутылку, которая свалила еще три. Вино захлестало из одной из упавших бутылок, заливая стол и стекая на пол.

— За Вилли! — сказал Уайтхед, — где бы он ни был.

Бокалы поднялись и чокнулись, включая даже бокал Двоскина. Хор голосов присоединился…

— За Вилли!

… и бокалы с шумом опустошались. Бокал Марти был наполнен Оттави.

— Пей, парень, пей!

Выпивка вызвала протест в пустом желудке Марти. Он чувствовал, как отдаляется от всех событий в комнате — от женщин, от болтуна-адвоката, от распятия у стены. Его первоначальный шок от зрелища этих людей в таком состоянии, с вином на их подбородках и салфетках на груди, еле шевелящих губами уже давно прошел. Их поведение не занимало его. Гораздо больше его волновало то количество изысканных вин, которое он все больше и больше вливал в себя. Он обменялся откровенным взглядом с Христом. «Иди ты…», — беззвучно пробормотал он. Куртсингер расслышал замечание. «Ну прямо мои слова», — прошептал он ему.

— А где же Вилли? — спрашивала Эмили. — Я думала, что он будет здесь.

Она задала вопрос всему столу, но никто, казалось, не пожелал ей отвечать.

— Он уехал, — наконец ответил Уайтхед.

— Он такой милый, — сказала девушка. Она ткнула Двоскина под ребро. — Ты не думал, что он милый?

Двоскин был раздражен вмешательством. Его застали за расстегиванием молнии сзади на платье Стефани. Ее, однако, не смутило общественное внимание. Из стакана, который он держал в другой руке, вино проливалось ему на пиджак. Он либо не замечал этого, либо ему было все равно.

Уайтхед уловил взгляд Марти.

— Забавляем тебя, да?

Марти согнал с лица нарождающуюся улыбку.

— Ты не одобряешь нас? — спросил Оттави.

— Не имею права.

— У меня всегда было ощущение, что криминальные классы всегда пуритане в душе. Я прав?

Марти отвернулся от пьяного дыхания болтуна и покачал головой. Вопрос не заслуживал даже презрения, как и вопрошающий.

— Если бы я был на твоем месте, Марти, — донесся голос Уайтхеда с другого конца стола, — я бы свернул ему шею.

Марти пожал плечами.

— Зачем утруждать себя?

— Сдается мне, что ты совсем не так опасен, — продолжал тем временем Оттави.

— А кто сказал, что я опасен?

Адвокат издал утробное хихиканье.

— В смысле. Мы ожидали животного акта, понимаешь? — Оттави отодвинул бутылку, чтобы лучше видеть Марти. — Нам обещали… — Вокруг стола стали раздаваться призывы остановиться, но Оттави, казалось, не замечал. — Ну что же, все всегда не так, как рекламируют, согласен? Ты спроси любого из этих забытых Богом джентльменов, — Стол притих; рука Оттави сделала широкий круг, привлекая всех в объятия. — Мы знаем, правда ведь? Мы знаем, какой разочаровывающей может быть жизнь.